Статья написана к 65-летию победы в Великой Отечественной войне, в 2010 году, и сегодня, накануне 70-летия, она еще более актуальна, чем пять лет назад.
ЧАСТЬ 1: «Я ПОМНЮ, Я ГОРЖУСЬ!» ЧТО? И ЧЕМ?
О Победе, ее цене и об условиях, в которых она была одержана, должен писать прежде всего историк, а не политолог. Увы, ее первичную оценку, то есть ту, которую дали сами победители, приходится защищать сначала в политическом пространстве. Ибо наша Победа принадлежит не только прошлому, как думают историки, но и будущему, на что рассчитывает политолог.
Точка возврата
Не будем спорить, какой год — 1917-й или 1945-й — имел большее всемирно-историческое значение. Но для нашей страны Победа — по факту — стала главным событием новейшей истории. На этом триумфе, синтезировавшем государственную правоту и народную праведность, строится национальное сознание уже трех поколений. Кстати, философы и историки считают, что приблизительно столько же сохранялась осмысленная память об Отечественной войне 1812 года. Формальная «полукруглость» нынешней даты не затеняет главного: пока живы те, кого можно пригласить в свидетели, никто не докажет эфемерность достигнутого нами в мае 1945-го, никто не лишит нас надежды на новый триумф. В этом сущностном, а не политически-прикладном смысле общество должно максимально продлить жизнь поколению победителей. Продлить в том числе за счет политического такта, не опускаясь до пиар-возни вокруг символов победной весны. Тем более что практически все ветераны, смотрящие на нас с экрана, носят негосударственный, но возвращающий их в молодость орден Сталина. Значение вождя в их, а невсемирно-исторической победе во многом сводится к максиме: «Чем ближе к Сталину, тем дальше от Гитлера». Скажем жестче: взвинчивание сталинофобии несет в себе и страх перед новыми испытаниями, без которых победы не даются. Нужно ли оговариваться, что не о плахе с топором и прочих ГУЛАГах идет речь, а о динамичной сосредоточенности на делах. Без этого общество и государство проживет ровно столько, сколько позволит цена на газ. А в остальном можно сколь угодно рассуждать, что в той войне победил Народ, а не генералиссимус.
Нынешняя эпоха ставит вопросы уже современникам 65-летия. От нас, которым рано или поздно предстоит проститься с последним солдатом Победы, зависит, какой она останется в истории и останется ли вообще. Иными словами, на какую историю будущего мы претендуем? Разумеется, дело не в «красных днях» календаря, тасуемых с периодичностью смен конституций, если не всенародных голосований. Речь идет о нашей идентичности: тот ли мы народ, который сотворил ту Победу? А значит, генетически способен повторить ее в новом цивилизационном формате. Или совсем другой? Конечно, нынешние носители новогреческого (заметьте!) языка могут хоть до второго Пришествия чтить подвиг трехсот спартанцев, а монголы — канонизировать Чингисхана... Но это уже не живая история современников, а часть всемирной мифологии.
Атака на нашу Победу, на ее абсолютность и священность — не что иное, как покушение на нашу идентичность. Или, что гораздо хуже, попытка застолбить смену идентичности как свершившийся факт: победили, мол, советские, а вы, извините, российские... Проще говоря, нас хотят сделать манкуртами, забывшими, от кого мы произошли и какие уроки успели извлечь. Размывание версиями и нюансами существа события, произошедшего 65 лет назад — это не просто исторический коллаборационизм. Это попытка реванша со стороны тех, кто в идейном и духовном смыслах проиграл тогда, но рассчитывает на победу завтра. Не будем себя обманывать: пока существуют государства, мир не станет семьей народов — сколько бы мы ни переименовывали конфронтацию в конкуренцию. А ООН со всем ее международным правом — не мудрый батюшка-арбитр, раздающий всем сестрам по серьгам, а экуменическая богадельня, куда можно лишь прийти поплакать.
Мы не о глянцевании собственной истории — в ней было всякое. Как и у всех. Но когда нам намекают о непомерности цены Победы, о той вопиющей грязи, которую несет в себе любая война, за этим маячит вопрос: а может, лучше было проиграть? Давайте уж до конца... пиво бы пили немецкое, да и дисциплинировали плюсквамперфектами мозг... Но тогда у нас не было бы даже того выбора, который обещает нынешний стык энергетической и концептуально-информационной эпох. Судя по сегодняшнему влиянию на цивилизационные процессы, мы, как говорят летчики, находимся на точке возврата: или в морально-волевом смысле еще вернемся в май 1945-го, или, раскрошив исторический стержень, уйдем в никуда. Без национально-мобилизующей идеи как смысла существования в данном составе нам остается только влачиться... А время предлагает не менее сложный, чем в 40-х, тест на способность побеждать.
Победа — это государство
Конечно, не только мы, но и другие народы мира обладают такими качествами, как отвага и стойкость. А по части прозорливости, практичности и менеджерской хватки многие нас неоспоримо превосходят. Почему же в итоге победили мы, попавшие в начале войны в катастрофическое положение? Размеры и природные богатства страны, численность ее населения, безусловно, сыграли губительную для врага роль. Добавим сюда и нашу предпочтительную мотивированность защитить свою Правду. Защита своего мобилизует лучше, чем отнимание чужого. Но победу одерживает не Челубей или Пересвет, а государственная машина, оказавшаяся у нас эффективнее, чем немецкая. С тем, кто считает, что она была еще и более жестокой, в этом случае спорить не будем.
В конечном итоге мы приходим к одному и тому же: для чего вообще нужно государство? Государство нужно для организации новой Победы. Если она вам не нужна, то вы — бомж или в худшем случае соискатель грин-карты. Но если каждое поколение будет не жить, а выживать во имя следующего, а наша цивилизационная победа — отдаляться с линией горизонта, не превратится ли она в идефикс? Конечно, превратится, если не постигнем военно-штабную логику ранжирования стратегических задач. А ведь к Победе нас привела ее цельность, а не расстрельные директивы вкупе с материнскими благословениями. Что же необходимо?
Во-первых, ввести режим «военного» положения в демографической сфере. Тем более что «инновационные технологии» в этом деле нам точно не понадобятся. Зато возместить жертвенность «сибирских дивизий» ныне должна уже Москва, спасенная ими в 1941-м. Для этого если и придется переносить газпромовскую башню, то тогда — в Красноярск или Уренгой с Сургутом, желательно, если какой-то из этих городов к тому времени станет столицей государства Российского. Решительно более масштабного и сложного, чем зона ответственности Октябрьской железной дороги.
Во-вторых, обеспечить «сдерживание по всем фронтам», в данном случае лиха — чужого, но главное — своего, рукотворного. Чужое — это общество потребления и телесных услад, которое у нас объемлет в лучшем случае областные центры. Притом, что деревня зримо совершает «революционный» перескок от социалистической бесхозности к пьяному феодализму. Свое лихо?.. Не коррупция ли и чванство знати стали для страны «германским фашизмом и японским милитаризмом»? Как тут насчет законов военного времени, «приказа «ни шагу назад», а то и «смерша»?
В-третьих, и поэтому: экстренная подготовка «командного состава». Слава Богу, не вместо сгинувших в сталинских лагерях да немецких «котлах». Чтобы к власти испытывали не меньшее уважение, чем к георгиевской ленточке, нужен новый тип управленцев. Это должны быть люди с осознанными намерениями и собственными интересами. Со столыпинским чутьем перспективы, демидовско-путиловской хваткой «дело делать, господа, дело!» и жуковской нацеленностью на то, чтобы «взять Берлин» первым. Не начать ли с обязательной службы в армии всех претендентов на государственные посты? С теми исключениями, которые вносит жизнь, а не энтузиазм романтиков и отчаяние бессребреников. Глядишь, тогда позабудется мотив «Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты»? А пока со вступления гражданина во взрослую жизнь он не только разводит государство и общество, но сводит на нет их взаимную ответственность.
В-четвертых, определить направление «главного удара». Скорее всего, им станет формирование доминирующего над всеми класса «собственников будущего». Кто сгодится на эту роль, скажем, оглядевшись и перелистав учебник истории. Пытался же Столыпин наделить железнодорожного проходчика на Дальнем Востоке еще и фермерской функцией с перспективой льготной учебы его самого, но главное — его наследника, готового продолжить дело отца? И не все пошло прахом. Что-то похожее выручит и нас. Дело за Государством, нацеленным на Победу над ленью и обывательщиной. То есть таким обществом, которое изначально состоит из индивидов, мыслящих в лучшем случае ценностями семьи.
ЧАСТЬ 2: «ПОМНИ ВОЙНУ!»
Это скорее догматичное напутствие адмирала С. О. Макарова приобретает особую конкретность, когда речь заходит о дальневосточной военной кампании Советского Союза в 1945 году. Парадокс состоит в том, что последние бои победоносной для нас Второй мировой войны мы не то чтобы забыли, но как будто бы их стеснялись. Разговор об этих «странностях», на наш взгляд, актуальнее очередного подытоживания главной войны ХХ века. Тем более что о ней предостаточно сказано еще в мае.
Победа, взывавшая к... стеснению?
2 сентября 1945 года в день подписания акта капитуляции Японии Верховный Совет СССР объявил 3 сентября «Днем всенародного торжества — Праздником Победы над Японией». Этот указ никем не отменен, но почти сразу забыт. Лишь в июле 2010 года принят новый закон, устанавливающий новую памятную дату — «2 сентября — День окончания Второй мировой войны». Парламентское обсуждение нового праздника даже на фоне 65-летия Победы подавалось как отклик на локальную инициативу дальневосточников-сахалинцев или ветеранов флота. А ведь в отечественных летописях, да и культуре как таковой мы ориентируемся прежде всего по событиям военной истории — это наша национальная особенность. В нашем «синодике» значится, например, во многом мифологизированный День победы русского флота над шведами у Гангута. Кстати, оказывается, мы его отмечаем 9 августа — в день, когда в 1945 году началась наша военная кампания на Дальнем Востоке. Или предварительный День победы — «7 ноября — День проведения военного парада на Красной площади в г. Москве в ознаменование двадцать четвертой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции в 1941 году»...
Дальневосточная же кампания СССР как никакая другая характеризуется словами «впервые» и «никогда больше». По стратегическому замыслу и его обеспечению, пространственному размаху и темпам нашего наступления, соотношению потерь она не имеет аналогов в военной истории. Управление этой беспрецедентной воздушно-наземно-морской стратегической операцией соответствовало идеальной формуле военного планирования: «бить врага малой кровью и на его территории». Наступление Красной Армии велось в полосе 4430 километров — расстояние от Северной Норвегии до Южной Греции. Отдельные фрагменты операции и по сей день кажутся фантастикой. Так, Шестая гвардейская танковая армия Забайкальского фронта за первые три дня наступления прошла 450 км и притормозила лишь из-за отставания тылов. Впервые при столь масштабной операции численность наступавших (в боевых частях около 1,2 млн) и оборонявшихся (до 1 млн) была сопоставимой, а не 3 к 1, как того требует военная наука. Ею не то что пренебрегли, но большинство красноармейцев уже познали вкус Победы в Европе. Таких не приходилось ни обучать, ни мотивировать. Дважды победителей в одной войне история, пожалуй, тоже не знала.
Так же впервые, причем в значительной степени скрытно от японцев осуществлена оперативная (фактически за месяц) переброска почти миллионной группировки из Европы на Дальний Восток. Показательно, что японцы, по существу, до 9 августа были уверены, что численность вновь прибывших — лишь 126 тысяч человек. Именно этот опыт изучается за рубежом как феноменальный пример военного искусства. При том, что и Сталинградская, и Берлинская операции рассматриваются лишь в курсе военной истории. Статистика потерь, в том числе со стороны СССР, все же страдает приблизительностью. Даже в солидных источниках приводятся цифры от 8 тысяч до 36 тысяч (в последнем случае, по-видимому, убитые объединены с ранеными). Японцы же в целом признают, что потеряли 84 тысячи убитыми и ранеными, а 640 тысяч сдались в плен. Вместе с тем ряд отечественных историков полагает, что эта статистика неполная из-за ссылок японской стороны на «неустановленное количество эвакуированных, а также разоруженных и отпущенных по домам (имеются в виду военнослужащие квантунской армии неяпонского происхождения)».
Почему же столь успешной войне отводилось полстранички в школьных учебниках истории? Начнем с глубинных, во многом мифологических причин. Историография, а заодно и «философия победы» во Второй мировой, формировалась в СССР при подчеркивании особо жертвенного вклада наших соотечественников, ставших основой антигитлеровского фронта. На этом фоне относительно бескровная для нас победа над Японией оказалась лишенной пафосно-трагического ареола Великой Отечественной. Не только в научном, но и в «народном» представлении мы «победили как-то не так».
Отсюда, во-вторых: событийный ход всей дальневосточно-тихоокеанской кампании вызывает ряд разнородных вопросов и у нас, и к нам. Даже на пике холодной войны мы признавали не меньшую роль США в победе над Японией, чего лишний раз делать не хотелось. Вспомним, что 2 сентября ее капитуляцию принимал даже не командующий советскими войсками, а генерал, для связи с американцами — неизвестный и сразу забытый, К. Деревянко. Та же конфронтационная эпоха надолго утвердила международное восприятие Второй мировой по формуле: «Москва завоевывала, Запад освобождал». Или — чуть примирительнее: «В Европе победили союзники, на Востоке — англо-американцы». В этих условиях политически гипертрофировался непреложный факт советского наступления на японские владения с последующими территориальными приобретениями СССР. Мы слишком долго искали — что, кроме встречных лозунгов, противопоставить японскому самооправданию, помноженному на западный информационный менеджмент. А тем временем весь мир уверовал, что «Токио проиграл войну из-за американского превосходства и русского вероломства». Не самая последовательная политика Москвы в отношении южнокурильских островов («вообще-то они наши, но два из четырех можем и отдать»), информационные потери от тридцатилетней конфронтации с Пекином и Сеулом, как и застарелая боязнь открытой полемики, поставили нас в оборонительную позицию по целому ряду дальневосточных сюжетов. Поэтому и про август 45-го мы долгое время вспоминали скороговоркой.
Между тем наша весьма «отстраненная» позиция имела и свои плюсы. Например, не только в академических, но и в политических кругах стран тихоокеанского бассейна (это не только Япония и Китай) жива «инерция памяти»: «когда Вашингтон действует совместно с Москвой, любой третий — лишний». Или — что весьма популярно в китайских, да и южнокорейских аудиториях: «Американцы воевали с Японией почти четыре года, а русские справились с ней за три недели». Скажем больше: основа цивилизационного восприятия нас китайцами задана даже не освобождением Северо-Востока их страны от японцев, а нашим отказом от привычных для Китая иностранных концессий (КВЖД, Порт-Артур). Кстати, большинство японцев ситуативно признают, что основной причиной капитуляции Токио стало вступление в войну СССР, а не атомные бомбардировки, о которых их армия по существу не знала. Ибо «Япония могла сопротивляться столько, сколько просуществовали бы ее сухопутные силы». А квантунская армия, сдавшаяся, что ни говори, нам, а не американцам, считалась последней надеждой Токио. К тому же 50-тысячные потери американцев на Окинаве показали, что их пехота менее успешна, чем авиация и флот, и что собственно Япония может превратиться в зону нескончаемой партизанской войны. Во всяком случае японцы в сравнении с американцами были более готовы к войне на истощение. При любой оценке японских доводов неизменным остается главное: японец далеко не всегда сдавался без боя, но поделать ничего не смог... И это ставит точку в споре о значении нашего вклада в победу.
Назовем и третью причину «избирательности» нашей памяти. С укреплением позиций Н. С. Хрущева не только в научных, но главное — в военно-политических кругах Советского Союза на полвека возобладали участники и исследователи европейских сражений. При этом главный герой войны с Японией Маршал Советского Союза А. М. Василевский отошел от активных дел в немалой степени из-за репутации главного любимца И. Сталина. По сходной причине уже в новой России пытались откреститься от Дня Победы над Японией: ветеранам, мол, хватит и 9 мая, поэтому не будем прославлять еще одну победу с профилем Сталина на медали.
Десант в 2010-й
Трактовка эпизодов 65-летней давности нам важна не только как событийная канва одной из самых эффективных, а заодно и наглядных военных кампаний за всю историю страны. Ими задается правовая база сегодняшнего мироустройства в Азиатско-Тихоокеанском регионе. На пафосе пусть и коалиционной, но абсолютной победы всемирно-исторического значения проще воспитывать молодых соотечественников, явно заждавшихся оригинальных сюжетов — убедительных и политкорректных. Здесь-то мы победили умением, опытом, а не числом и заградотрядами. Во всяком случае август 1945-го не равноценен полумифическим «волочаевским дням» далекой Гражданской и Хасану 1938 года, когда мы весьма предварительно «наломали бока» тем же японцам. Осмысление судьбоносных дат и вех требует их ранжирования и учета географической привязки. Чтобы территория России за Уральским хребтом не оставалась в историческом и культурном понимании — «великим герцогством люксембургским».
Уверенность же в нашей тогдашней правоте «наследственно» укрепило бы нашу волю и аргументацию в спорах не только с японцами. Учреждение ими в 1982 году «дня северных территорий» осталось без последствий со стороны наших союзников по Второй мировой. В этом и наше далеко идущее упущение.
Придание лучше международного масштаба празднику, чем до сих пор эксклюзивному для дальневосточников, не заменит системной политики центра (точнее европейского «полуфланга») в отношении окраин страны. Но это шаг в пользу федерализации. Переоценка роли «флангов» в государственном строительстве представляется все же первейшим в «иерархии» уроков Победы. Сегодня в качестве флангов выступают Калининград и «большой Дальний Восток». Парадокс состоит в том, что 65 лет назад Приморье с Забайкальем лучше соответствовали своему историческому предназначению, чем сегодня — пусть и в иных условиях. Около 14 миллионов наших зауральских сограждан, проживающих на территории, равной 4 «Западным Европам», нередко чувствуют себя колонистами в полузабытых факториях. Они по факту лишены того динамизма и веры в будущее, без чего стране угрожает распад на социально неравные части, которые друг другу в лучшем случае не противостоят. Уже поэтому не стоит стесняться Победы...
Так победим. А гордиться пусть будут те, кто извлечет пользу из Победы, которая лишь родилась на ступенях поверженного рейхстага.