Рассказ
Он никогда не открывал двери незнакомым. Тем более, вечером. Но тут что-то как толкнуло. Почему? Зачем?
В дверях стоял хмурый, бородатый человек: ни дать ни взять — разбойник. Но вот человек переступил порог, снял шапку и вдруг... улыбнулся как-то открыто, по-детски улыбнулся: спасибо, мол, добрый человек, что приютил хоть ненадолго. Хозяин посторонился, пропуская ночного гостя в комнату.
— Ну, мил человек, сказывай, с чем пришел.
— Да, зябко нынче на улице, темно. А у тебя окна светятся теплом и уютом. Вот и подумалось, а вдруг и мне сегодня счастье будет. Не очень стеснил? А то я стаканчик чаю (если, конечно, предложишь) выпью, да дальше пойду.
— А куда идешь-то ты в такую пору? — вопросом на вопрос ответил хозяин, начав споро накрывать на стол чем Бог послал (сухари, колбаса и сыр из холодильника, чай пакетиковый).
— В Лавру. К мощам нетленным.
— Так до Сергиева Посада пути-то еще сколько?! Неужто пешком?!
— А я не тороплюсь. Чего торопиться?
— Ну, как чего? Неужели дел дома нет?
— А у меня и дома нет.
— Как так? Бомж, что ли?
— Да нет. Не бомж. В том смысле, о котором ты толкуешь. Просто дом... сложное это понятие... здесь на Земле, относительное.
Чайная ложка, которую хозяин хотел положить на стол, выскользнула из его руки, с тонким «дзинь-нь» ударившись о стоящий на полу чайник из нержавейки:
— А ты не с Земли что ли? Инопланетянин?
Гость тихо рассмеялся:
— Нет, конечно. Не инопланетянин я. Такой же, как и ты, человек.
— А что ж загадками говоришь? Дом — не дом...
Гость пододвинул к себе стакан с чаем:
— Благодарствую, — неторопливо отхлебнул его он и с видимым наслаждением вытянул ноги к электрокамину. — Дом... — задумчиво посматривая на мерцающие огоньки, промолвил, наконец, мужчина, как бы пробуя слово на вкус. — Да разве ж наши временные здесь жилища можно назвать домами, и тем более своими?
— А почему нет?
— Да потому. Не терял ты, что ли отчего дома... однажды и навсегда; не прощался с дорогими тебе и близкими, навеки уходящими в черноту вечной ночи (для тебя, конечно, ночи, потому как оставаться всегда трудней, чем уходить)? Что на этом свете НАШЕ? Что можешь ты удержать своей волей или хотением?
— Почему ж не могу? А как же свобода выбора — «направо пойдешь... налево...»?
— Ну, да насколько-то свобода выбора, конечно, меняет жизнь. Вопрос только, насколько.
— Если в смысле, все когда-нибудь умрем или что-то рано или поздно потеряем, то да... прав ты... Но это слишком «космический» что ли масштаб...
— А мы, не частички ли Космоса, Божественной волей движимого?
— Земные дела столь велики, что...
— Что не до Космоса что ли? — шутливо продолжил мысль хозяина гость и тихо рассмеялся. — Суета это. Дьявол в мелочах. Забыл, что ли?
Флер наносного как-то вдруг спал на миг с глаз хозяина, во всей убогости показав то, к чему некогда стремился (работа; зарплата; учеба ныне невесть куда разъехавшихся детей; шуба жене, теперь уж ее никогда не согреющая).
Он опустил на колени разом обмякшие руки:
— Кто ты и что тебе нужно?
— Да, ничего. Сам спросил — я ответил...
Ночной гость осторожно поставил полупустой стакан на стол и поднял глаза на сидящего рядом мужчину:
— Что же стушевался? Думал всегда чадом неразумным пребывать? Рано или поздно, а надо в глаза настоящему заглянуть, чтобы с пути не сбиться. Не земные мы. Не здесь наш дом...
— А... Ты в смысле религиозном, мол «Царство мое не от мира сего...»?
— Оно на самом деле так. И по-настоящему значимое в нашей жизни лишь то, что в пять минут, мелькающие перед взором умирающего, укладывается.
— Кто ты? — хрипло повторил хозяин.
— Говорил же: в Лавру иду... Со мной хочешь? — вдруг предложил ночной гость.
— Пожалуй... — протянул как во сне мужчина. Он вдруг понял, что в этом доме его уже никто и ничего не держит.