рассказы
Перевод с чешского А. В. Драгомирова
ТРАМВАЙНЫЕ СТРАСТИ
Во второй вагон трамвая № 20 вошли женщина с ребенком, мужчина с раскладушкой, девушка с улыбкой, с озабоченными лицами две дамы, мальчишка со свертком под мышкой и господин с желтым портфелем. Господин с желтым портфелем предъявил карточку, сел и развернул газету. Дамы купили по одному билету, женщина сребенком купила два билета, на себя и на ребенка, мужчина с раскладушкой заплатил за двоих: за себя и за раскладушку, девушка с улыбкой пробила один талон. Так, кто еще? Ага, мальчишка со свертком. Он-то что? Карточку он не предъявил, билет не купил и талон не пробил. Он стоял на площадке трамвая за раскладушкой и смотрел в окно. Кондуктор не заметил его. Зато заметили те, кто заплатил, предъявил и пробил. Заметили, потому что купили, предъявили и прокомпостировали. Образцовые пассажиры. Они смотрели друг на друга и убеждались, что совесть есть у всех, кроме некоторых, разумеется.
Вагон тронулся. Одна дама говорила другой, что ее соседка человек вообще-то неплохой, но класть чеснок в клубнику — это уж простите... Господин с желтым портфелем шелестел газетой. Ребенок с наслаждением вытягивал изо рта жевательную резинку.
— Да прекратишь ты или нет! — мать шлепнула чадо по руке. Резинка стрельнула и прилипла к желтому портфелю господина с газетой, но тот ничего не заметил. Он почитывал газетку и время от времени посматривал на мальчишку, стоявшего за раскладушкой. Он присматривал за ним. Так, для порядка, и для себя и для других. Девушка с улыбкой глазела по сторонам. А что ей еще делать? Мужчина с раскладушкой смотрел в пространство. Ему, видимо, было неловко, что мальчишка прячется за его раскладушкой, хотя, не исключено, что он испытывал чувство гордости: не будь его раскладушки, кондуктор заметил бы «зайчишку» и тогда...
На остановке вошли новые пассажиры. Господин с желтым портфелем, девушка с улыбкой, женщина с ребенком и мужчина с раскладушкой многозначительными взглядами предупредили вошедших: «Осторожно! Будьте внимательны!» и, поймав ответный взгляд, они осмотрительно, чтобы не привлечь внимание кондуктора и не вспугнуть мальчишку, показывали глазами за раскладушку. Новые пассажиры, догадавшись, что мальчишка на крючке, поспешно предъявили карточки и купили, кто два, а кто и три билета.
Кондуктор в полный голос объявлял остановки и настойчиво предлагал купить талоны и карточки.
На следующей остановке вошел мужчина в полупальто и предъявил удостоверение контролера: «Проверка билетов!» «Что ж, хорошо, давно пора, мы ждали вас, — говорили глаза пассажиров.
Господин с желтым портфелем, глядя не мигая на контролера, нервно показал карточку, мол, что скажете, товарищ контролер? Контролер ничего не сказал и пошел дальше. Он занят делом. Глаза пассажиров выразительно говорили: «У нас все в порядке, будьте уверены, но скоро вы узнаете, кто есть кто. Сами убедитесь, а мы раньше времени не станем вмешиваться».
С королевским величием контролер переходил от одного пассажира к другому. Его не волновало наличие билетов. Зато волновало пассажиров! В душе они уже потирали руки: «Не сомневайтесь, за нами не станет, когда все откроется. Непременно сейчас все откроется. Он там. Там, за раскладушкой!» Но пассажиры держали себя в руках и не смотрели на раскладушку. Рано. Товарищ контролер сам должен убедиться.
Напряжение нарастало. Господин с желтым портфелем, закрывавший собой раскладушку, чуть-чуть отодвинулся. Образовался просвет, через который вполне мог бы просочиться солидный мужчина. Контролер был мужчина солидный. Путь к жертве был открыт. Контролер закончил проверку билетов, заметил просвет и машинально шагнул туда. Пассажиры затаили дыхание. Наконец-то! Сейчас совершится! Но не тут-то было. В вагон влетела полненькая дамочка и встала на пути контролера, преграждая подход к раскладушке. Глаза сияют: успела!
Она достала три талона.
— Ну про-хо-ди-те! — прошипел господин с желтым портфелем. Контролер, взглянув на талоны, одобрительно кивнул и, пропустив дамочку, шагнул на площадку. Пассажиры замерли, некоторые даже закрыли глаза. Контролер мельком посмотрел на раскладушку, повернулся и направился к кондуктору.
— Как!? — взвился господин с желтым портфелем, хватая контролера за рукав. Взгляды пассажиров метнулись к раскладушке. Там никого не было.
— Где пацан? — загремел господин с желтым портфелем. Он отбросил портфель, оттолкнул контролера и схватил за грудки мужчину с раскладушкой, потерявшего дар речи.
Пассажиры повскакивали с мест. Один заглядывал под сидения, другие — непонятно почему — выворачивали свои карманы. Господин без портфеля судорожно ощупывал раскладушку. Контролер с интересом наблюдал за происходящим.
— Веселенькая у вас публика, — бросил он кондуктору. Тот согласился. — Ну, до свидания! — кивнул он ему и пошел на выход.
Девушка с улыбкой, чуть не плача, преградила ему дорогу.
— Подождите! Подождите, немного! — жалобно выдавила она. — Здесь он, здесь! Его сейчас найдут!
— Кого? — удивился контролер, пытаясь обойти девушку с улыбкой. — Кого найдут?
Пассажиры смутились и притихли. Девушка с улыбкой отступила в сторону и пропустила контролера.
— Найдут...
— Арбуз, — неожиданно подал голос мужчина с раскладушкой. — Тут у одного господина арбуз закатился. Ищем.
— Угу, арбуз, — мрачно буркнул господин с желтым портфелем.
— А-а,— протянул, усмехаясь, контролер и вышел. Он не любил арбузы.
Тем все и кончилось.
Трамвай ехал дальше. Пассажиры стыдливо отворачивались друг от друга. Ребенок расхныкался. Кто-то вошел, кто-то вышел, а те, кто остался, в задумчивости комкали билетики и время от времени перекладывали карточки из одного кармана в другой.
А ведь все шло так хорошо, но...
Проверка билетов не удалась.
ЗАГАДОЧНОЕ СУЩЕСТВО
«Улыбайся, балбес, улыбайся! Все время улыбайся! Учись располагать к себе людей! Научишься и не будет у тебя врагов, и в трудную для тебя минуту жизни никто не встанет и не скажет «нет» только потому, что ты обошел его почтительной улыбкой и он не забыл обиды. Запомни, друзья приобретаются улыбкой!» — сердито говаривал отец, а он знал, что говорит. Где бы сейчас был этот балбес, если бы не отцовские наставления? Кем бы он был сегодня, если бы тогда отец привлек его к себе и вместо подзатыльника одарил бы его доброй улыбкой? Кто мог знать, что слово этого балбеса однажды станет решающим, что именно он все вспомнит и скажет «нет»? — Никто! Никто не мог знать! Никто, никогда, ничего не может знать наперед! А отец знал! Уже тогда знал! И мать тоже знала. А сын тем более должен знать; это его будущее. Знать, чтобы не нажить себе врага, который в назначенный срок скажет решительное «нет», знать, чтобы превзойти отца. Кем бы мы были сегодня, если бы...
— Ты только посмотри на него! Он не улыбается! — возмущалась измученная житейскими заботами мать, указывая на сына, который от испуга пытался вновь обрести улыбку.
— Как не улыбается?! Сколько раз можно повторять? Ну-ка, улыбнись сейчас же, паршивец! Ни шагу без улыбки! Все время улыбайся, балбес ты этакий! — кричал издерганный жизнью отец, выколачивая из сына улыбку, потому как знал, что отрок должен иметь приятную внешность и с улыбкой принимать любое замечание, нарекание, наказание, не обнаруживая при этом ни упрямства, ни возмущения, ни хандры. С детства его твердо приучали к этому и он, улыбаясь, не раз лил слезы из-за пресловутой улыбки.
— Улыбался? — сурово спрашивал отец по возвращении сына из школы.
— Как вел себя? Прилично? — наседала мать на свое миловидное чадо.
— Да, все нормально, — не переставая улыбаться, отвечал отрок.
— Не врешь? — допытывались родители, изучая физиономию сына.
— Нет, — с приятной улыбкой заверял их сын.
Сын все понимал. Правда, иногда он жаловался, с приятной улыбкой, разумеется, что одноклассники издеваются над ним: дразнят, бьют, прячут его учебники и карандаши.
— Чепуха! — говорил отец. — Они хулиганы и лоботрясы. Именно поэтому ты должен улыбаться, чтобы быть на голову выше их. Они проверяют тебя, а ты делай вид, что все в порядке. Трудно сказать, кто из этих шалопутов будет кто. Представь, что ты, например, стал учителем, а этот лодырь Вацлавачек школьным инспектором района. Сегодня ты ему что-нибудь ляпнешь и разозлишь его. Он затаит обиду и, пожалуйста, твоя жизнь пошла наперекос. Не хочешь же ты всю жизнь проходить в младших преподавателях!? Или, скажем...
Нет. Конечно же, ему не хотелось всю жизнь быть рядовым учителем. И он привык видеть в своих одноклассниках — в этих хулиганах и лоботрясах — будущих инспекторов, директоров, их заместителей, генералов, министров — лиц сильных, влиятельных и мстительных, которые уже сегодня определяют его судьбу. Он уверил себя в том, что так и будет, поэтому мило улыбался всем подряд. Вацлавачку он улыбался еще издали и всегда почтительно здоровался с ним, а «инспектор», шпана неблагодарная, как-то раз скинул с его головы кепку, и она упала прямо в лужу. Испачканную кепчонку сын поднял с улыбкой, которую Вацлавачек просто обязан был запомнить на будущее, когда встанет вопрос о вакансии старшего преподавателя.
Сын не стал преподавателем, ни младшим, ни старшим, потому что не стал им вообще, хотя голова у него была неплохая. Отец, приложив все силы, определил сына в департамент, где сам тянул лямку.
— Ничего. Главное, что он улыбается. Это уже хорошо: жить будет легче. Придет время, и он поднимется по службе на ступеньку выше, — ворчал иногда отец, и то были прекрасные мгновения, когда родители словно бы улыбались. Но даже в эти редкие минуты они не могли избавиться от мучительного вопроса: как бы сложилась их жизнь, если бы. Потом они вспоминали, что сын уже на ногах, и всем сердцем, не таясь, предавались скорбным думам, а перед мысленным взором улыбающегося сына возникала картина похорон, не иначе как по первому разряду, потому что он уважал своих родителей.
По служебной лестнице он поднялся на самый верх, под крышу, где самостоятельно сортировал и расставлял папки с поблекшими документами, не переставая при этом улыбаться; ведь не исключено, что кто-то мог заметить его или он мог кого-то не заметить.
После смерти родителей он с улыбкой лишился квартиры и теперь снимал угол. Хозяйка любезничала с ним и потихоньку обкрадывала, а он улыбался, потому что у хозяйки была дочь. Кто знает, на кого она положит глаз, да и сама хозяйка, кто ее знает? Молочница обманывала — улыбался; она разведенная, и у нее сынок подрастает. У пекаря две дочки. У мясника детей нет, но он мясник. У каждого есть свой козырь или мог быть, и неизвестно, как все обернется.
Поскольку выше того места, где он сидел, было некуда, его продвинули вниз, но и там он не переставал улыбаться, напоминая своей застенчивой улыбкой всем, что он есть, а чтобы о нем все-таки не забыли наверху, он начал выдумывать, составлять и рассылать по кабинетам всевозможные прошения. Его прошения отклоняли, не давали им хода, его самого отовсюду выпроваживали, но другого результата он и не ждал. Он только хотел, чтобы все видели и знали: несмотря ни на что, он улыбается, он вполне прилично выглядит, и, может быть, однажды кто-нибудь вспомнит...
Вспомнил Вацлавачек, референт Вацлавачек, с которым он столкнулся на пути прохождения своего очередного прошения. Вацлавачек вспомнил, встал и сказал.
— Дамы и господа, обратите внимание! Это мой одноклассник и самый большой в мире идиот! Ха-ха-ха-ха!
Дамы и господа замерли от столь неожиданного пассажа и, затаив дыхание, ждали, что будет делать улыбчивый сын. А он стоял и улыбался. И тогда дамы захихикали, господа загоготали, а референт Вацлавачек расплылся в довольной улыбке. Словом, все было прекрасно, если бы не виновник смеха, вид которого был ужасен, потому что он вдруг понял, что Вацлавачек вовсе не «районный школьный инспектор», на которого он все эти годы возлагал большие надежды.
Что ж теперь? Оставаться всю жизнь никем? Совсем никем? Надежда подняться до старшего преподавателя, затейливо вложенная в память о «школьном инспекторе» Вацлавачке, рухнула по вине референта Вацлавачка.
От случившегося наш герой долго не мог прийти в себя. Что плохого он сделал Вацлавачку? Может быть, референт мстит ему за то, что не стал инспектором? Но ведь только он думал об этом.
Прошла неделя мучительных переживаний, как вдруг он получил указание явиться для обсуждения своего прошения. Вот только какого? Их было так много, что он терялся в догадках. Он даже не мог вспомнить, о чем он просил, потому что просьбы сами по себе ничего не значили; главным было — напомнить о своем существовании.
В кабинете начальника отдела собрался почти весь состав подотдела. За спинами сотрудников мелькал Вацлавачек.
— Мы решили удовлетворить ваше прошение, — обратился начальник отдела к улыбающемуся сыну.
Если бы в данный момент наш герой способен был думать, то наверняка бы решил, что улыбка наконец-то возымела свое действие. И ошибся бы! Для начальника отдела он, с его улыбкой и приятной наружностью, был никто, но начальнику доложили, как безобразно обошелся с ним референт Вацлавачек. Референт Вацлавачек был ему противен, но еще большую неприязнь начальник отдела испытывал к начальнику Вацлавачка, который благоволил референту. Начальник отдела узрел возможность расправиться с неугодным одним махом, но сделать это он мог, только удовлетворив просьбу нашего героя, потому что над начальником Вацлавачка, которого ненавидел начальник отдела, простирал свою длань заместитель начальника Департамента, который в свою очередь терпеть не мог начальника отдела и тоже ждал случая съесть неугодного...
— Ваше ходатайство удовлетворено! — повторил начальник отдела.
— Какое? — испуганно спросил сын.
Вопрос застал начальника врасплох. Он начал нервно перебирать бумаги, и тут начальник Вацлавачка угодливо подсунул ему нужную папку.
— Ваше ходатайство в отношении места главного балетмейстера! — пробежав глазами документ, сказал начальник отдела и добавил. — Какое еще? — Все!
— Я не умею танцевать, — с трудом произнес сын, надеясь в душе, что все, как всегда, пронесет мимо и образуется само собой.
— Это не имеет значения, — проворно вмешался начальник Вацлавачка. — Балет, ритмика, художественные и популярные танцы не входят в компетенцию нашего департамента. Мы удовлетворили вашу просьбу о назначении вас на должность заведующего фермой по разведению золотистых хомячков, в силу...
— Золотистых хомячков? — ничего не понимая, тихо произнес сын.
— Да. Вот документ! — вернул себе инициативу начальник отдела, ощущая еще больший прилив ненависти к начальнику подотдела.
— Балетмейстер! Заведующий фермой! Золотистые хомячки! — изумленно воскликнул сын и тут же почувствовал, как внутри у него что-то оборвалось и с урчанием начало подступать к горлу, вызывая удушье.
Это был смех. Неведомый ему смех; тому, кто должен был постоянно улыбаться, было не до смеха. Допустить такое прежде было невозможно, потому что отец, вечная ему память, сказал бы, что такой смех равносилен грехопадению. — Улыбка, балбес, только улыбка! Всегда и везде! И никакого смеха! Понял?
В груди у нашего героя что-то хрипело, скулило, клокотало и рвалось наружу. Его рот непроизвольно открылся, и из него вывалился темный шарик. Шарик отскочил от пола, ударился в потолок и заметался по кабинету от стены к стене, ударяясь о мебель, натыкаясь на людей, которые шарахались от него и от неожиданности падали.
Поднялась невообразимая суматоха: дамы визжали, прячась за спины мужчин, мужчины, стараясь уклониться от удара, одновременно пытались поймать это странное существо, которое, разбив графин на столе начальника, юркнуло под шкаф. Толкая друг друга, одни бросились к шкафу и, шаря по полу руками, старались выудить оттуда загадочное существо; другие, обступив нашего героя, продолжавшего стоять с открытым ртом, начали обнимать его, ощупывая попутно.
— Вот это да! Здорово! Класс! Откуда? Где взял? Мне, мне и мне! У меня ребенок! Всего один, для ребенка! — кричали все наперебой.
— Это мое, мое! Бездельники! — послышался из-под груды тел, образовавшейся около шкафа, голос начальника отдела.
Под этот шум сын незаметно покинул кабинет и тихо направился к выходу. Уже на выходе его догнал Вацлавачек.
— Феноменально! Потрясающе! — захлебывался от восторга Вацлавачек, тряся руку сына. — Послушай друг, прости, я не хотел! Ты же знаешь меня, все-таки в одном классе учились! Давай мир! А, друг?!
— А кепка?
— Какая кепка? — не понял Вацлавачек.
— Мне сразу нужно было дать тебе по физиономии.
— Ты о чем, друг? — не мог взять в толк Вацлавачек.
Сын стоял и думал, что еще не поздно врезать этому обормоту.
— Дать сейчас, что ли? — осматривая референта произнес сын. — Нет. Пожалуй, нет. Это нужно было сделать тогда, не раздумывая. Что скажешь, Вацлавачек?
— Ей богу, не понимаю, о чем ты, — смущенно оправдывался референт. — Ну послушай, друг, у тебя есть еще такая штука? Ребенку, понимаешь? Пожалуйста, если есть... Девочка, у меня. Ювета ее зовут. Пожалуйста, друг! А ты заходи к нам, когда...
Сын видел перед собой растрепанного, запыхавшегося человека. Внутри у него опять что-то оборвалось, подкатило к горлу и разжало рот. Изо рта выкатился шарик, много светлее прежнего, и запрыгал по коридору в глубь здания. Вацлавачек кинулся за ним вдогонку. Вскидывая руки, подпрыгивая, он набрасывался на него, стараясь поймать, спотыкался, падал...
Держа в руках приказ о назначении, сын вышел на улицу. Он дошел до угла, остановился и начал читать документ, а когда дочитал, расхохотался в полный голос. И опять у него изо рта выпал шарик, совсем светлый, и покатился по тротуару вперед. Сын шел за ним следом, не думая ни о каких золотых хомячках, и смеялся в душе чистым безмятежным смехом.