Рассказ в письмах (из цикла «Трагедии нашего времени»)
Дорогие мои Валентина, Олег и Настенька!
Давно не писала вам письмеца-послания. Вы уж на сердитесь на меня, старую. По осени еще собралась было, но очки мои пришли в полную негодность, раскололись на мелкие стеклышки, не соберешь никаким путем. Котенок малый, Тимка, который тут у меня завелся, столкнул их, играючись, с лежанки. Они упали на пол и рассыпались. Но хоть бы даже очки и сохранились, так все равно написать вам письмо я не смогла бы. Не оказалось у меня почтового конверта, и ни у кого иного из пяти жителей нашего селения-хутора Мурашки его тоже не отыскалось. Раньше конверты, марки, ручки-карандаши и великие наши пенсии доставляла из центральной усадьбы, из Нижнего Поля, почтарка, Устинья. Ты, Валентина, должна бы ее помнить, внимательная была такая женщина, заботливая. Но теперь она тоже уже состарилась, отбыла на пенсию, а новая, молодая, отреклась от нас. Чего это, говорит, я буду бить ноги в такую даль, за десять километров из-за пятерых стариков-старух. Оно и правда, близкий ли свет почтарке каждый день ходить к нам, считай, попусту. Ей, дай Бог, обойти Нижнее Поле, где двести дворов, а мы как-нибудь переможемся — не сахарные.
Летом по теплу и хорошей дороге мы в назначенный день снаряжались за пенсией сами по очереди, а с осени, когда задождило, заслякотило, сидим дома. Деньги нам тут вовсе и не нужны. Магазин, сельпо закрыли, так что купить-приобрести чего необходимого и нельзя. Хотя и то надо сказать, нам ни в чем магазинном никакой потребности и нету. Со своего хозяйства живем, с огорода да со двора, от утки-курицы.
Но нынче конверт у меня объявился. Как только встала зима, так по первому снегу прибежал к нам на лыжах из района внук Антонины Макаровны, Алеша. Такой, я тебе скажу, Валентина, хороший парень этот Алеша. Дочь и зять Макаровны, Антонина и Константин, наведываются редко, работа какая-то там у них в городе ответственная, тяжелая, не оторвешься, а Алеша бабку не забывает. Он и привез нам (догадливый какой!) и конверты, и ручки-карандаши, и тетрадки в линейку и клеточку для писем.
Очки же я одолжила у Василия Авксентьевича. Они не совсем для моих глаз, но я приловчилась и вот пишу, сочиняю вам послание.
Живем мы тут, в Мурашках, не совсем и худо. Соседки мои, подружки, хоть и в годах уже все, а унынию не поддаются. Некогда нам поддаваться унынию и печали. Огороды-ланы надо обрабатывать, кур-уток, поросят-кабанчиков растить, дом, подворье блюсти, о дровах для печек-лежанок думать — какая может быть печаль?! По вечерам сходимся мы у кого-нибудь в доме, телевизор смотрим, семечки щелкаем, в карты и лото поигрываем, а иной раз так и по рюмочке выпьем. Тогда уж и вовсе нету нам укороту: песни-причитания такие заведем, что никакое радио-телевизор нам не соперники.
А вот Василий Авксентьевич, как умерла нынешним летом его жена, Варвара Прохоровна, совсем затосковал. Конька своего буланого, Орлика, которого держал все послеколхозные годы, сбыл куда-то в Нижнее Поле. Невмоготу и не в силу стало ему доглядать за ним. А без конька-горбунка этого всем нам, хуторянам, муравьям-мурашкам, тяжеловато будет. Василий Авксентьевич, ладно что человек совсем уже старенький, войну отвоевавший, а на буланом безотказном коньке Орлике огороды нам по весне пахал, дрова-хворост из лесу привозил, на мельницу в Нижнее Поле наши мешки-оклунки доставлял. А теперь вот придется нам что-то иное выгадывать.
Мы, конечно, Василия Авксентьевича в одиночестве и забвении не оставляем. И обед ему готовим, и в доме прибираемся, и портки-рубахи стираем, а все равно заменить Варвару Прохоровну не можем. Она была ему уж подруга из подруг. Наши мужья много моложе были Василия Авксентьевича, а давно в сырой земле лежат. Она же своего вон до какого преклонного возраста уходом да вниманием довела. Таких женщин-жен, как Варвара Прохоровна, поискать надо. Ну да, может, Василий Авксентьевич как-нибудь соберется с духом, переборет свою тоску-печаль.
Я в нынешнем году урожай собрала-вырастила стопудовый. Картошки накопала полный погреб, огурцов-помидоров насолила две бочки, капусты наквасила, грибов намариновала и насушила. Мне за зиму и трети всего не поесть, не попить. Вы бы собрались как-нибудь да приехали, пока дорогу не замело, набрали бы всего понемногу, чего зря на городской базар-рынок тратиться.
Разбитые мои очки, стеклышки-половинки Алеша собрал в бумажку и повез в город. Говорит, новые по тем половинкам закажет, так что к следующему письму я уже буду со своими глазами.
На том оставайтесь живы и здоровы.
Ваша мать и бабушка Анастасия Михайловна.
Здравствуй, мама!
Отвечаю тебе на бегу, времени свободного нету ни минуты. Мы тут решили расширять свою торговлю, открываем еще один магазин женского нательного белья. Уже купили под него помещение в самом центре города, в хорошем месте. Олег мотается теперь по всяким конторам и учреждениям, согласовывает документы. Дело это нелегкое. Чиновники совсем распоясались: за каждую бумажку, печать и подпись почти в открытую требуют взятку, деньги. И никуда ведь не денешься, приходится платить, иначе ничего не выйдет. Все, какие были у нас запасы, мы на новый магазин извели и теперь сидим, считай, на бобах. А когда пойдет прибыль, еще неизвестно. Но и не расширяться нельзя. Деньги дешевеют, их надо пускать в оборот.
Я перешла на новую работу, в банк. Должность солидная, но приходится крутиться как белке в колесе, ни дня мне теперь, ни ночи, ни выходного, ни проходного.
Настя кое-как учится. Не столько учится, сколько бегает по танцулькам да сидит возле компьютера, в Интернете. А ведь весной школу заканчивает, и надо что-то думать о дальнейшей учебе. Олег предлагает на экономический. А я — против. Мне вся эта экономика, бухгалтерия в печенках. Может, лучше на юридический. Сама же Настя хочет в медицинский на фармацевтический факультет, то есть на аптекаря выучиться. Оно, конечно, тоже заманчиво. Аптекарский бизнес сейчас идет хорошо, так что после института без работы сидеть не будет. Но ведь какая настырная! Поступать намерена не здесь у нас, в городе, а непременно в Москве. О том же не заботится, как родителям ее там учить. Вступительных экзаменов она не сдаст, и нам придется определять ее на платное отделение. А это деньги немалые. Потом квартиру в Москве надо будет снимать, на одежду-обувь что-то студентке давать, на пропитание. Тоже в копеечку влетит. Я в институт своим умом поступала и выучилась на одну только стипендию да на твои посылки. Иной раз заговорю об этом с Настей, так она мне в ответ: «Ты в другое, советское время жила, тогда вы все дураками были!» Может, и правда — дураками. А теперь времена иные. Во главе всего рубль стоит. Ну, да деваться некуда, надо учить Настю, на ноги ставить. С годами, когда заживет самостоятельной жизнью, замуж выйдет, глядишь, и поумнеет. На это у нас с Олегом и вся надежда.
О том, чтоб приехать сейчас к тебе, не может быть и речи. Меня из банка ни на единый день не отпустят. Только ведь начала работать, надо показать себя с лучшей стороны, закрепиться. У Олега тоже время нынче самое напряженное — день год кормит. Может, весной как-нибудь вырвемся.
Целую. Валентина.
Дорогие мои Валентина, Олег и Настя!
Письмецо ваше лежало в Нижнем Поле в сельсовете целых три месяца. Замело нас такими снегами, заморозило такими морозами, что никуда и носа не покажешь. К обеду только откопаемся, отгребемся от сугробов, чтоб друг дружку навестить.
Алеша к Макаровне за эти месяцы несколько раз прибегал, очки мне привез. Заглядение одно, а не очки: стеклышки прозрачные, выразительные, дужечки цепкие, вязкие, нигде не жмут и не томят. Я вот пишу теперь в них вам послание и никак не нарадуюсь, такая глазастая стала, будто ястреб.
Алеша порывался в Нижнее Поле по нашей нужде-заботе сбегать, но мы напрочь не пустили его, велели ждать тепла и оттаяния. Вдруг простудится, захворает, будет нам за это от родителей его укор и поругание.
И слава Богу, дождались повесенья, март месяц на дворе, солнышко высоко уже поднимается, снега умаляет. Тут уж мы Алешу сдерживать не стали. Сбегал он в Нижнее Поле, привез и казенные наши пенсии, и письма-конверты, и целый пуд сахару, а то мы все запасы свои извели, чрезмерно чаевничая по вечерам.
Оно бы по теплу можно и жить себе припеваючи. Да не получается. Беда у нас приключилась великая, скорбная. Умер-таки еще в начале зимы Василий Авксентъевич, сколько мы о нем ни заботились, сколько ни берегли. Без Варвары Прохоровны не жизнь ему была, не отрада.
Похоронили, оплакали мы Василия Авксентьевича всем своим селением. Сына его, Александра, на похороны вызвать не сумели. Живет он где-то не в наших пределах, не то в Сибири, не то в Приморском крае. Адреса его в доме Василия Авксентьевича мы не обнаружили, а ведь должен он быть, сберегаться. Александр нет-нет да и присылал письма отцу с матерью. Но и то сказать, хоть бы и нашли, так что толку. В три дня с Приморского этого краю к нам ни на каких крыльях не долетишь — и далеко, и накладно. Александр и на похороны матери не приезжал.
Помянули мы Василия Авксентьевича и в девять дней, и в сорок, и вот всё горюем по его утрате. Он хоть и совсем старенький был, и слабый здоровьем, а все же нам опора и надежда. Мужчина, что там и говорить. И советом поможет, и гвоздь какой, если понадобится, забьет, и печку-лежанку починит. Он мастеровой на все руки был. К Новому году и Рождеству поросят-кабанчиков всегда нам резал-колол. В этом же году кинулись, ан некому. Хорошо, Алеша как раз к Макаровне подоспел, так под нашим присмотром и поколол их всех, порезал, не заробел. Таких ребят, как Алеша, скажу по чести, нынче поискать надо. Любое дело у него в руках горит-спорится. Вот бы нашей Настеньке подобного мужа в будущем. Она бы за ним как за каменной стеной была.
Жаль, конечно, что вы не смогли приехать, взять у меня картошки, свеклы-моркови, огурцов-помидоров. Картошку мне посчастливилось продать. Залетел тут к нам в предзимье какой-то перекупщик на бортовой машине. Ну, мы и сбыли ему картошку по пять рублей за килограмм. Денег у меня теперь целая мошна. Хочу Настеньке подарок купить к окончанию школы. Алеша мне его враз доставил бы, да и сама, когда дорога уляжется, сходила бы в Нижнее Поле. Там магазин большой, товару всякого не счесть. Ты бы только, Валентина, подсказала мне, чем она интересуется, чего жаждет. А то вдруг куплю что-нибудь такое, что ей не по вкусу.
Вы за деньгами особо не тянитесь, не надрывайте силы. Все богатства одно-едино не заработаешь, да и зачем они человеку все. Достаток есть в доме — и хватит. Главное, чтоб здоровье было да душа спокойная.
С тем и кланяюсь вам.
Ваша мать и бабушка Анастасия Михайловна.
Здравствуй, мама!
Мы только что вернулись из Таиланда. Удалось-таки во время Настиных каникул вырваться на две недели, отдохнуть возле моря. Летом вряд ли получится. И Настю надо будет в институт пристраивать, и у Олега с торговыми делами летом самый сезон, прохлаждаться некогда.
У Насти, слава Богу, все есть, ни в чем она не нуждается. Ума бы только побольше. Но если уж ты так загорелась на подарок, то купи ей золотой или серебряный крестик. От чего иного она еще может и отказаться, закапризничать, а от крестика нательного, бабушкиного подарка, не откажется. Это я тебе обещаю. Ты меня знаешь, я до поры до времени ласковая и мягкая, а если что не по мне, то быстро любому укорот найду.
Олег купил себе новую машину, «Мерседес». В его положении ездить на старой, поношенной просто уже не прилично. Я тоже записалась сейчас на курсы водителей. Когда окончу их и получу права, то придется и для меня какую-никакую машину покупать, поскромней, конечно, но придется. Добираться на службу маршрутами — одно мучение. Утром, пока дождешься их, все ноги простоишь, испереживаешься, ведь, того и гляди, опоздаешь на работу. А управляющий наш — человек строгий, порядок во всем любит, дисциплину. Я его в этом стремлении поддерживаю. Народец русский, известно какой: только попусти его, только дай слабинку, он сразу на голову сядет и ножки свесит, после не обломаешь.
Настя, соплюха этакая, проведала, что я на курсы шоферов хожу, что мы собираемся со временем еще одну машину купить, давай губу заворачивать, намекать и требовать: «А мне машину?!». Ну, ты подумай, мама, еще ни единой копейки в своей жизни не заработала, а на машину зарится. Во, золотая молодежь пошла!
Приехать к тебе пока не можем. Недавно ведь только брали отпуска, отгулы. У меня совести не хватит отпрашиваться еще раз. Олег тоже весь в замоте, дел накопилось невпроворот, а Настя пусть дома сидит, к экзаменам готовится. Может, осенью, когда с Настей все обустроится, подскочим на день-другой.
Целую. Валентина.
Дорогие мои, Валентина, Олег и Настя!
Весна подоспела, мы с бабками ожили, оттаяли от зимней спячки, ледника. Пора настала пахать-сеять. А без Василия Авксентьевича задача у нас с этим непомерная. То, бывало, он на буланом своем коньке, Орлике, все вспашет и заборонует. Сеятель Василий Авксентьевич был искусный. И сроки все знал: когда и что на молодом месяце сеять, а что при полной безущербной луне, и уж если бросит зерно в землю, так оно у него бубочка к бубочке ляжет и взойдет дружно и споро. А теперь надо все самим, бабьими своими силами и умом.
Главное, конечно, вспахать. Ну, мы думали, думали да приспособили в плужок корову нашу, Машку, Марью Ивановну, которую держим одну на пять дворов. Для удойной коровы труд этот, понятное дело, и во вред, и не под силу. Но куда же нам деваться, старухам?! На Марью Ивановну теперь вся наша опора.
Стародавнее ярмо мы отыскали в клуне у Василия Авксентьевича. Он мужик запасливый был, рачительный, ничего не выбрасывал, берег и хомуты, и ярма, и соломорезку под серп, и цеп, и много еще всякого инвентаря и инструмента. И, вишь, как воловье то ярмо нам пригодилось. Накинули мы его на Машку, завели в плужок и молвили ей на ушко: «Ну, девка, давай!» И она молодцом и молодицею — плужок наш, лемех потянула, поднатужилась. Я за пахаря-оратая была, а остальные бабки, кто навоз в борозду загребал, кто Машку за поводок-налыгач водил. И ничего — за неделю все наши огороды-ланы вспахали. В войну и в первые послевоенные годы совсем малыми девчушками-подростками были, поменьше Насти, а матерям своим, солдатским вдовам, помогали по силе возможности. И на волах пахали, и на коровах, а случалось, так и на себе. Дело в крестьянской жизни привычное. Это, может, только издалека, из города, кажется страшным, когда бабы в плуг впрягутся, а деревне ничего удивительного и нету.
Картошку мы, разохотились, и в три лопаты тоже всего за неделю посадили. Потом, опять-таки, на Машке-кормилице забороновали и теперь живем-прохлаждаемся, пойменные грядки вскапываем, морковь-свеклу высеваем. Если все уродится, то, даст Бог, с голоду и не помрем.
Алешу, нашего Ангела-хранителя, еще до Пасхи в армию забрали, да не на один год, а на целых два — в моряки. Он приезжал к нам на велосипеде попрощаться, подарок мой Насте, покупку привез. Такой, скажу тебе, золоченый-серебряный крестик, что я надорожиться им не могу. На Пасху я тот крестик в Нижнем Поле в церкви освятила. Пусть теперь Настенька носит его, не снимая, он ей в любом деле будет в помощь и охранение. Я коробочку с крестиком уже обшила материалом, адрес записала и вот на днях сбегаю опять в Нижнее Поле, передам почтарке, чтоб она отправила его в городе на почте. Так что ожидайте.
За Алешу мы все очень переживаем и волнуемся. Время вроде бы мирное, но война нет-нет, да и вспыхнет где-нибудь. И на ту войну в первую очередь посылают таких, как Алеша, справедливых и безотказных. Жаль, Василий Авксентьевич не дожил до этого дня, а то бы он подучил Алешу, как поберечься и на воде, и на суше. Фронтовик тоже был безотказный, все познал, все изведал в боях и сражениях, медалей полная грудь и ранений — восемь.
С отдыхом вы хорошо и верно поступили. Упустишь здоровье в ранние, молодые годы, после никакими курортами, никакими морями и океанами не наверстаешь.
Берегите себя и не болейте.
Ваша мать и бабушка Анастасия Михайловна.
Здравствуй, мама!
За все лето никак не могла собраться тебе с письмом. Время было очень напряженное. Настю в институт пристраивали, квартиру ей в Москве искали. Я четырежды туда ездила и Олег дважды. Но теперь все уже, слава Богу, уладилось. В Первом медицинском институте она учится, на фармацевтическом отделении. Настояла-таки на своем. Квартиру мы ей сняли неплохую и, главное, почти рядом с институтом, пешком можно дойти.
Живет Настя еще с двумя девочками, своими сокурсницами. Оно и дешевле и спокойней. Всё под присмотром и контролем: то родители этих девочек приедут, то мы с Олегом наведаемся. Но Настя опять губу давай заворачивать. Могли бы, говорит, и отдельную квартиру мне снять. Нет, ты только подумай, мама! Я пять лет жила в общежитии, в комнате на шестерых человек, картошку на электрической плитке жарила, в туалет по очереди ходила. А ей однокомнатную квартиру в Москве вынь да положь! Выпороть бы ее хорошенько, чтоб в ум-разум вошла. Здоровенная уже, могла бы и понимать, что родители пашут как лошади. На Олега смотреть страшно — одни кожа да кости. Но раньше надо было пороть, когда поперек лавки лежала, а теперь поздно, приходится тянуться из последних сил, учить, на ноги ставить. Если дурой не будет, то жениха себе за пять лет в Москве найдет, замуж выйдет, москвичкой сделается. Глядишь, и мы туда переберемся, не век же нам в этой дыре сидеть. Но это, понятно, в отдаленном будущем.
Мы, мама, тут дом себе надумали строить. Квартира у нас хорошая, что там и говорить, но все люди нашего круга и знакомства теперь отдельные дома строят, на земле живут своим личным подворьем, а не как ласточки, на каком-нибудь девятом-десятом этажах, в каменном мешке и коробке. Мы вот тоже решились. Деньги в недвижимость надо вкладывать, а не в чулке-кубышке хранить. Когда дом построим, то и тебе в нем комнатенка найдется, если только ты пожелаешь распрощаться со своими Мурашками. Участок у нас хороший, можно и садик небольшой завести, и грядки-огород. Будешь там копаться. Ты без земли не можешь — я знаю. В доме тоже досмотр нужен. Приберешься когда, обед сваришь, щи-кашу. Не нанимать же нам чужого, постороннего человека, который неизвестно еще, как себя поведет. Вдруг попадется неряха какая-нибудь или воровка, после ладу ей не дашь.
Бандероль твою мы получили. Все дошло хорошо, в целости и сохранности. Настя крестик приняла, благодарит тебя за подарок. Пока у нас, дома была, носила. А как в Москве поведет себя, попробуй уследи. Но я ей строго-настрого приказала: коль надела крестик однажды, то не снимай. Не положено! Вот только послушается ли?! Молодежь теперь, мама, ничему не верит и никого во внимание не берет.
Приехать к тебе сейчас никак не можем. Строительство требует постоянного нашего внимания и присутствия. Поближе к зиме как-нибудь вырвемся.
Целую. Валентина.
Дорогие мои Валентина и Олег!
Письмецо ваше я получила к Воздвиженью. Пошли мы всем нашим старушечьим сообществом в Нижнее Поле, в церковь, а там радость для меня великая — письмецо ваше дожидается в сельсовете. Бабки меня плясать заставили. Так и что ты думаешь, сплясала, все пятки-каблуки поотбила. А как не сплясать от такого счастья. Никому из бабок моих письма нету, а мне — вот оно.
Мы помаленьку живем-можем. Урожай собрали, в погреба-ямы определили, дровами подзапаслись, а больше нам ничего и не требуется.
Но и без огорчений, конечно, не обходится. На то она и жизнь: то радость, то печаль. Корову нашу, кормилицу и поилицу, Машку, Марью Ивановну, пришлось нам сбыть. Сена на зиму мы ей собрать не смогли. Пока был жив Василий Авксентьевич, оно вроде бы как само собой заготовлялось. То он помаленьку косою навжикает травы-овсянки в лугах за речкою, то мы с бабками серпами нажнем попону-другую осота-пырея по кустам и буеракам, просушим все по дворам, проветрим и худо-бедно к осени сметаем стожок пудов на двести. А нынче подошла сенная страда, так никто из нас косу-девятку толком отбить, отклепать не может. Все ж таки мужское это дело, не бабье. Косить тоже нам уже не под силу оказалось. Мы и отступились. Жалко нам было до слез и рыданий расставаться с нашей Марьей Ивановной, что там и говорить. Уж она была корова из коров: и удойная, и в еде не переборчивая, и нрава тихо-спокойного — в борозду вон, под ярмо и плуг встала без всякого ослушания и обиды. Мы с ней в полном согласии жили, пасли по самым травяным сытным местам, с осени картошкой, свеклой-морковью, тыквой подкармливали, подстилочку всегда свежую из травы-аира или соломы подстилали. Машка добром нам за все это платила: молоко все до капельки отдавала, да такое жирное, да такое сладкое, что слаще и не найти нигде. Мы, бывало, и сметанки соберем, и творожка изготовим (покойный Василий Авксентьевич творог очень любил), и маслица иной раз собьем-сколотим. Но вот же по нужде и слабости сил здоровья пришлось нам разлучиться с Машкой, отвести ее в Нижнее Поле,
Правда, и совсем без живности мы не остались. Купили там же, в Нижнем Поле, козочку по имени Белоснежка. Веселая такая, говорливая козочка, с сережками в ушах. А к козочке той, Белоснежке, приобрели мы козлика, Борю, тоже, как снег белого и разговорчивого. Без козлика, без ухажера и жениха, Белоснежке никак нельзя. Козлятами ей положено каждый год обзаводиться, молочка нам прибавлять. Козье молоко, понятно, не то, что коровье, но мы бабки сдержанные, и козьим будем сыты-довольны. Сена, других всяких подножных кормов для новых наших обитателей мы заготовили с походом даже. Коза, известное дело, есть все подряд, что на глаза попадается: траву всю без разбора, хоть полынь, хоть нехворощь, веточку любую-разную, прутик, не говоря уж про фрукты-овощи. Беды, ненастья нам с козой и козликом никакой не будет, не предвидится. Так что живем, бабки, пляшем!
Вы Настю чрезмерно строгостью не томите, хотя, конечно, и не попускайте. Она в возрасте сейчас таком, когда в один час и ласка и надзор нужны.
Дом — это первое дело в жизни, очаг и колыбель. Стройтесь помаленьку. Обо мне особо не печальтесь. Здорова буду, то, может, и вправду переберусь к вам, для начала хотя бы на зиму. А не здорова, так и здесь, в Мурашках, перемогусь. Чего я вам в обузу и страдание буду?!
Валентина, ты бы прислала мне адрес Настеньки. Я ей посылочку продуктовую соберу, чай, не разучилась еще ладить их. Сальца домашнего положу, грибов сушеных для супа-борща, чернослива, вишен, груш для компота и киселя, а еще семечек тыквенных да ореха-лещины. Орехи в этом году уродились. Я набрала их полный мешок. Пусть Настенька полакомится. Она маленькой, бывало, орехи-лещину будто белка какая щелкала.
Алеша прислал Макаровне фотографию. Мы всем сообществом наглядеться на него не можем: бескозырка, ленточки через плечо — куда твой герой, орел и сокол. Мы ему посылочку продуктовую тоже соберем. Солдатская еда, может, и сытная, да не домашняя, разнообразия в ней поди и нету: ни природной ягоды, ни гриба-опенка, ни орехового ядрышка.
Случилось тут у нас еще одно огорчение. Отрезали нам электрический свет. При Василии Авксеньевиче не решались: все-таки ветеран и участник войны, к нему с уважением полагалось относиться. А мы, бабки-старушки, во внимание не идем. Кто говорит — это начальство дало такое распоряжение насчет электричества, чтоб экономия средств была, а кто на воров-верхолазов указывает, мол, это они провода поснимали, чтоб в городе на деньги выменять. Что верно, а что нет, попробуй разберись в нашем отдалении. Но лампочки-люстры не горят, не зажигаются, ради только одного украшения и висят.
Мы поначалу устрашились было непроглядной темени и мраку. Телевизор нельзя поглядеть, электрическую плитку подключить, чтоб на скорую руку яичницу-глазунью какую поджарить. А потом и приободрились. Что мы без электричества не живали, что ли?! Да все наше детство и юность-молодость до самого шестьдесят пятого года прошли без него. И ничего, выжили и при керосиновых лампах, замуж повыходили, детей нарожали. Выживем и нынче. В телевизоре том, по правде говоря, нам, старухам, и глядеть нечего, одни только разговоры да развлечения. Здоровей будем. В карты и лото можно и при свете-лучине играть, а песни петь и подавно, тут луна и звезды нам главное светило.
Ты, Валентина, может, и помнишь еще, что свет и в прежние времена у нас часто отключали: то пробки выбьет во время грозы на подстанции, то ремонт какой-нибудь затеется. На тот случай в каждом доме и лампы керосиновые были, и самого керосина немалый запас. Мы все это мигом извлекли, наладили, керосина из Нижнего Поля на тачке целую бочку привезли, да вдобавок еще и свечей подлинных, восковых, прикупили. И теперь иной раз как зажжем их, возгорим, так будто в каждом доме церквушка малая, молитвенная. Лучинок из смоловых полешек тоже нащипали необъятную охапку. Если свечи выйдут все, изгорятся, то и при лучинах можно обретаться. Деды-прадеды наши обретались и не погибли. Нет, дорогие мои, нас, бессмертных старух, просто так, одним только электрическим светом не возьмешь! Мы бабки живучие.
С тем оставайтесь живы-здоровы. Насте привет мой и наилучшие пожелания в Москве-столице.
Ваша мать и бабушка Анастасия Михайловна.
Здравствуй, мама!
Спасибо тебе за письмо и поддержку во всех наших хлопотах. Дом строим по мере поступления денег. Нашли хороших строителей из Казахстана. Они много дешевле строят, чем наши местные шабашники, да и быстрее. Лежать им на боку некогда, не за тем в Россию приехали. Работают без выходных и прогулов, живут прямо на стройке в вагончике-бытовке, которую Олег специально для них раздобыл. Контроль за строителями, хозяйский глаз, понятно, нужен, но пока все идет вроде бы нормально. До холодов, до первого снега казахи эти котлован вырыли и начали возводить нулевой цикл, подвал, где у нас будут гаражи и всякие подсобные помещения.
Я шоферские курсы уже окончила и теперь езжу и на работу, и на стройку на собственной машине, практикуюсь. С машиной совсем иное дело, как на свет народилась. И время сохраняется, и человеком себя чувствуешь. Не то, что в маршрутках, где каждое хамло норовит оскорбить тебя и унизить.
Насчет Насти ты особо не беспокойся. Мы ей денег на проживание оставляем прилично, все необходимое она может купить. Но уж если ты опять загорелась, то отправляй ей посылку по адресу: 105000, г. Москва, главпочтамт, до востребования. С той квартиры, которую мы сняли в конце августа, Настя будет съезжать. По норову своему не сжилась с соседками. Придется все-таки искать ей квартиру отдельную, однокомнатную. Расходы, сама понимаешь, немалые, но пусть живет, помнит родительскую ласку.
В посылку Насте сушеных грибов не клади. Варить-стряпать ее никаким Макаром не заставишь, все больше по кафе да ресторанам кормится. Грибы пропадут у нее зазря. Лучше продай их кому-либо при случае, все будет тебе лишняя копейка.
Насте же положи кусочка два-три домашнего свежего сала. Только выбери с прорезью. Она любит с прорезью. Бывало, и дома отрежет ломоть да с черным хлебом и уплетет за милую душу, аж за ушами лящит. А в Москве тем более. Не все же одними гамбургерами да догами травить себя. Это, мама, такие иностранные бутерброды, в которых все не настоящее, химическое. Я едала — знаю.
Мы с Олегом совсем уже было собрались в Мурашки к Михайлову дню, к Престольному нашему празднику (отмечают его еще или забыли?). Но в связи с Настиными причудами, ничего у нас с гостеванием не получится. Хочешь не хочешь, а придется ехать в Москву, подбирать ей квартиру, а то она сама такое снимет, что потом горя не оберешься.
Со светом, конечно, с вами несправедливо поступили. Вы какому-нибудь депутату об этом напишите, своему, районному, или областному, или даже в Москву, хоть самому президенту. А то они все горазд обещания давать, когда выборы на носу, а как только займут кресла поглубже, так никого днем с огнем не отыщешь.
Целую тебя крепко. Валентина.
Дорогие наши Валентина, Олег и Настя!
Пишут вам старухи из поселения Мурашки: Антонина Макаровна, Елизавета Ивановна (Смолячка) и Ольга Ниловна (Борисиха). Пишем по случаю печальному и скорбному. Сегодня вот уже девять дней, как похоронили мы вашу мать, Анастасию Михайловну.
Зашлась она отправить в Москву Насте посылочку к Новому году и Рождеству. Запаковала ее в ящичек честь по чести, поставила на саночки и снарядилась в Нижнее Поле. Мы ее отговаривали: мороз как раз ударил крепкий, да еще с ветром, метелью и вьюгой. Но разве Михайловну остановишь. А ничего, говорит, дойду помаленьку, к полудню должно бы распогодиться. И пошла с теми саночками в поводу.
К полудню оно и вправду распогодилось, солнце проглянуло, метель и вьюга затихли. Мы и успокоились. По такому солнышку да по такой благодати чего ж не сбегать в Нижнее Поле. Сами не раз бегали и — ничего — возвращались с Божией помощью. А Михайловна попроворней всех нас, понапористей. Но к вечеру погода опять переменилась: и морозу прибавилось, и сиверко такой задул, что свету белого не видать. Мы давай выглядывать на дорогу, за околицу — не покажется ли там где Михайловна? А ее все нету и нету. Тогда мы собрались и в потемках уже пошли ей навстречу. Обнаружили мы Михайловну за речкой нашей, за ручьем, в сосняке. Свернула она туда с дороги, чтоб набрать хворосту, сушняку какого на растопку печи. Все наши деревенские жители так спокон веку делали. Чего ж домой порожняком, с пустыми саночками возвращаться?! Михайловна почти что уже и нагрузила их, стала увязывать веревочкой, и тут ей то ли худо стало, то ли притомилась с дальней дороги, припала грудью к вязанке той да и осталась лежать на ней бездыханная.
Мы хворост свалили назад под сосенку и привезли Михайловну на саночках домой. Обмыли ее, принарядили во все лучшее и положили на лавку. А сами давай думать и гадать, как быть дальше. Первым делом, конечно, вас надо было бы вызвать письмом или телеграммой. Но вы уж не корите нас, старых и немощных — по такому морозу и пурге дойти мы до Нижнего Поля не в состоянии. Да и что пороку от той телеграммы?! Вы тоже не враз сюда добрались бы — снега лежат с крышами вровень. А Михайловне как ждать вас — на вечный покой, под березы собираться пора.
Посоветовались мы, посовещались и решили хоронить ее сами. Гроб, домовину, как могли, сладили, сбили из досок, которые сорвали в ваших сенях и каморе с потолка. Вы уж и за это разорение простите нас, но больше досок нам взять было неоткуда.
На крест Михайловне мы спилили старую дубовую подсоху в бывшем колхозном коровнике. Он совсем развалился, обрушился, а подсохи уцелели. Крест получился не больно велик (Михайловна тоже росту была невеликого — большой крест ей будет держать тяжко), но крепок. Он долго на могиле простоит, вам ни о каком памятнике-надгробии и беспокоиться не надо.
Пока Михайловна лежала в доме на лавке, прощалась с белым светом, мы помалу вырыли ей последнее пристанище — могилу. Снег разбросали, развели костерок, чтоб оттаять, отогреть землю, а потом ломами и лопатами выдолбили, вырыли ямочку по силе нашей и возможности. Умению тому нас научил покойный Василий Авксентьевич. Подобным образом, говорит, на фронте в лютый мороз и стужу хоронили погибших солдат-бойцов. Земля досталась Михайловне хорошая, черноземная, пусть она будет ей пухом.
Без Михайловны сироты теперь мы все безутешные. Она нам будто мать родная была, хоть по возрасту и моложе. В любом деле первая, неустанная. И за плужком ходила, и козу Белоснежку с козликом обихаживала, и в лото лучше всех играла, а в праздник песни-переплясы такие затеет, что ни одна Зыкина с ней не сравнится. И вот нет Михайловны...
Мы на кладбище сегодня сходили, а потом в доме вашем свечечку затеплили, помянули покойницу, да сообща решили письмо вам покаянное написать. Не уберегли мы ее, что там и говорить.
С домом вы по своему разумению поступайте. Продать тут его, понятно, некому, а вот на снос, на вывоз охотника можно и найти. Дом крепкий еще, неизносимый. Михайловна берегла его, тетешкала, словно ребенка малого. На новом месте, на кирпичном, каменном фундаменте дом сто лет простоит, был бы только хороший хозяин.
С тем и прощайте. Оставайтесь живы и здоровы.
Соседи ваши:
Антонина Макаровна, Елизавета Ивановна и Ольга Ниловна из Мурашек.