Горькие соки

Поэма

I

Ударили горькие соки
в сосуды печали-травы...
Мне предок оставил далекий
немало полыни в крови.
Своей к Православному храму
дорогой нелегкой иду;
по свету я странствую,
мама,
под тяжестью горестных дум,
под серой свинцовостью неба...
А дома в амбарах — труха.
В деревне без света и хлеба
недолго дойти до греха:
подраться,
повеситься,
спиться,
соседу «пустить петуха»...
Все чаще мне нищенка снится,
зовущая землю пахать.
Но с кем?
Я не вижу народа,
окрест подступают болота...

 

II

Вандалы,
антихристы,
хамы,
иначе назвать не берусь, —
разрушили светлые храмы,
и ночь опустилась на РУСЬ...
В избе,
где сияли иконы,
молитву творили уста,
на снимке — иуда в погонах,
в России предавший Христа.
Как жили б сейчас хлебосольно,
не дай мы себя уронить!
В груди у меня — колокольня...
О, как мне,
родимая,
больно
событий безрадостных нить
из памяти прошлого вить!

 

III

За мною бредет оборванка,
босая,
тиха и грустна...
Попутчица, кто ты:
крестьянка,
иль призрак из горького сна?
Иль яви и бреда
сплетенье?
Но где же я —
здесь или там?
Зачем неотвязною тенью
идешь ты за мной по пятам?
Не раз оглянусь я —
непросто
сомненья в душе отрицать,
почудились мне под коростой
черты дорогого лица.
Я к женщине той тяготенье
питаю всему вопреки, —
так в засуху тянет растенье
к воде обмелевшей реки.
Замечу совсем без боязни
у нищенки кровь на груди.
А взор ее... Так перед казнью
невинная жертва глядит...
Куда ее делось уродство?
Я к страннице той подхожу.
Какое безумное сходство
в ней,
мама,
с тобой нахожу!
Не ты ли идешь осторожно
за мною,
боясь — пропаду
и молишься Богу тревожно,
от сына отводишь беду?

 

IV

Меня ты в чащобе бурьяна
под Млечным путем родила,
а стала безмлечной
и рано
дитя от груди отняла!
Я выжил в одном одеяле,
набитом соломой и льном,
когда мы с тобой зимовали
в сенях на полу земляном.
От стужи,
от жаркого чада,
от тяжкой работы,
тоски,
от голода, холода, смрада
твои кровоточат соски..
С тех пор не с наследством
утробным,
не с плотским связую теплом, —
гнетет меня смыслом особым
понятие «кровь с молоком».
Мне кружку несешь ты напрасно:
любое теперь молоко
мне кажется облачно-красным
и выпить его нелегко...

 

V

Ударили горькие соки,
заныли на сердце рубцы.
И вновь над полынью высокой
твои кровоточат сосцы,
и режешь ты ноги,
ступая
средь адских колючек жнивья...
А к нам сюда,
будто из рая,
доносится трель соловья...
В саду отдохни ты, вкушая
любые плоды урожая,
но только вот эти не рви:
на древе таком созревают,
где ветви и корни теряют
нетленную силу любви.
Когда забываем о Боге,
о бренном лишь
мыслить спеша,
червива,
черства и убога
становится наша душа.
Теряем мы Божье подобье
и образ,
когда согрешим...
Горьки,
как плоды несъедобные,
деяния злые души.
Она, прозревая невольно,
застонет: «Иисусе Христе,
а свет меня выведи! —
Больно
и страшно
блуждать в темноте...»
О, Боже, избавь от заразы
над ближними чувствовать
власть
и, к небу вознесший
мой разум,
Ты дай мне
и духом не пасть!

VI

Ударили горькие соки
в сосуды печали-травы...
Мне предок оставил далекий
немало полыни в крови.
Простите,
далекие пращуры,
что вас
я в себе разбудил
затем,
чтобы в дни наши мрачные
носить колокольню в груди!
Она от безмолвья согреться
поможет мне в душной ночи:
взойду на курган я, и сердце
так громко во мне застучит,
как много сердец,
что стучали
и ныне стучат на Руси...
О, Боже, оставь нам печали,
от радостей плотских спаси!

 

VII

Прозревшему — далью былинной,
как в капле
прозрачной воды,
мне видится образ полынный
не прошлой —
грядущей беды:
нещадно враги наступают
на горло Отчизны больной,
и всюду свобода слепая
бурлит чужебесной рекой...
Все яростней в зрелое сердце
врывается образ один:
Отчизну отнять —
что младенца
лишить материнской груди.
Пусть горьки мне млечные соки,
родиться хотел бы я вновь
под небом России,
высоким,
как Вера, Надежда, Любовь...