ЗИМА
Дожить бы этот год скорей,
домять, домучить.
На улице — диктат дверей
и холод жгучий.
Под фонарем блестит слюда —
былая лужа.
И время движется туда,
куда не нужно.
И в оголенных деревах
тоска такая,
что невозможно жить, слова
перебирая.
Пока терпение во мне
желанья студит,
жизнь завершается вчерне —
другой не будет!
Так что же Ты молчишь? Ответь
рабу живому,
как долго мне еще скрипеть,
бродить по дому?
Как долго разорять себя
бесплодной мерой,
слепые строчки торопя
к обрывам веры,
Скажи, доколе сердце рвать
в ночи бетонной?
И об Отчизне горевать
краснознаменной?
* * *
Ну, что ж — пора сливать чернила,
в ломбард сдавать карандаши.
Зима побелку учинила,
на горизонте — ни души.
Уснешь юнцом, проснешься старцем.
А снег летит из-под полы.
Перроны всех ближайших станцийлежат нетронуто белы.
Нет никого, никто не нужен,
дрожат от холода кусты.
За фонарями мрак и стужа,
кварталы мертвенно пусты.
Куда? Зачем? Снежок сквозь сито
летит из мутной высоты.
И ты бредешь по белам плитам
и тянешь черные следы.
* * *
Беспросветной зимой
я живу ожиданием только.
На морозный покой
звон синиц проливается тонко.
Этой песенки свет
непрестанно мне напоминает,
что когда-нибудь снег
этих страшных сугробов растает.
Снова хлынет весна,
снова листья раскроют ладони.
Насекомых волна
загудит, затрещит, задолдонит.
И тропа побежит,
меж лугов и деревьев петляя,
и... ни слез, ни обид —
только бабочек нежная стая.
* * *
Природа зеленые готовит кисти.
Снег на обочинах мокнет и киснет.
Освобождаюсь от мутных истин.
Освобождаюсь от слетающей с неба
мелкой мороси, от грязного снега.
От черного, внутри меня, человека...
На мокрых газонах фантики и окурки.
Рано еще вылезать из куртки,
необдуманные совершать поступки.
Или поздно уже?.. Батарейка в теле,
разрядилась за зиму, и сердце еле
раскачивает моих чувств качели.
Это март. А точней, середина марта.
Козырная моя давно отыграна карта —
нет во мне нынче ни огня, ни азарта.
А природа в стволах разгоняет соки,
она помнит свои разрывные сроки.
Впереди белый май и апрель стоокий.
ПАМЯТЬ
Еще не сломаны ключи,
еще не заперты колодцы.
Откроешь створки и — молчи,
пока поток чудесный льется.
Еще возможно заглянуть
и воскресить — и свет, и тени.
И к колыбели протянуть
дрожащей памяти ступени.
Еще картинок хоровод,
хоть зыбок, но подвластен свету, —
как будто кто-то воду льет
и я гляжу сквозь воду эту.
И вижу листья, вижу сад,
канал с чугунными мостами.
И дом — облупленный фасад,
и двор — источенный дождями.
* * *
В мире материи — духов летают тела...
Можешь не верить, можешь качать головою.
Но вспоминаю же, как жизнь разночинно текла,
ветки взрывая неутомимой листвою.
Если б не взлет занавески — восторг бытия! —
ветер, качающий колокол абажура...
Странно подумать, как жизнь бы сложилась моя,
если б иначе сошлись игроки и фигуры.
Вот и печалюсь: откуда бы голос начать,
ветром каким в переулок знакомый ворваться?
Заново чтобы с утра абажуры качать,
форточкой хлопать и занавеской взрываться.
* * *
Брось монетку в мелеющий пруд...
Юрий Шестаков
Брось монетку,
сильней размахнись —
улетит она в юные дали,
где светла и безоблачна высь,
где бегут по асфальту сандалии.
Гулко стукнется в стену ребром,
обветшалого дома жилого,
пролетев между злом и добром,
не задев ни того, ни другого.
Там моя притаилась судьба
с паутинкой полночного страха.
Через годы вернуться туда,
все равно, что воскреснуть из праха.
Это так далеко-далеко...
Сильной оптикой взор свой приближу,
вот как будто бы вижу окно,
но того, кто в окне, я не вижу...
Ах, монетка, — от прошлого взгляд
отвожу, чтобы не разрыдаться...
Лучше ты возвращайся назад,
ну а я не хочу возвращаться.
* * *
Как медленно текут события!
Пока наполнится стакан,
звезда сорвется с перекрытия
и рухнет в пенный океан.
Как медленно боль возвращается,
и так же — отступает прочь!
Я слышу, как Земля вращается
и тащит за собою ночь.
Пока растут во мне решения
и гибнут, не найдя причин,
мои грехи и прегрешения
во власти малых величин.
И засыпаю в светлой грусти я
на самом краешке земли,
где медленно цветут предчувствия
и послечувствия мои.
* * *
Я вышел в ночь. Из ночи тек
неукротимый дух цветенья.
Ночной промчался мотылек,
как мимолетное виденье.
Ночная музыка полей
сама себя перебивала,
внутри гармонии своей
творила и существовала...
* * *
Автобус ехал среди ночи,
дорогу фарами ища...
Вдруг заяц выскочил с обочины
на свет летучего луча.
Он побежал вперед машины,
вокруг не видя ничего.
И люди страшные, большие
смотрели в окна на него.
А заяц мчал, как будто глобус
крутил ногами что есть сил...
Шофер остановил автобус
и, молча, фары погасил.
* * *
В плотном облаке мух и слепней
день прошел словно шумное стадо.
И на строгие тени полей
полилась зоревая прохлада.
Оглядись, этот мир не мираж,
он живет без опор и подсказок.
Ни в каких виртуальных мирах
не найдешь этих линий и красок.
Никакая прелестная ложь
не затмит эти рощи и нивы,
и слова твои, как их не множь,
не заменят земной перспективы.
* * *
Обрати свой взор наружу,
оглядись, слезу пролей —
как выматывает душу
даль вечерняя полей!
Будто просит вечной дани
слез, прощаний и утрат...
Будто сам по этой дали
шел когда-то, жизнь назад.
И опять идешь, и тени
заливают травы тьмой.
Слава Богу, ты не с теми,
кто оставил путь земной.
Ты пока еще шагаешь,
ты пока еще живешь.
Ты пока еще не знаешь,
где, споткнувшись, упадешь...
* * *
Все тяжелей роса в полях,
все глубже отступают реки.
И даль стоит на двух крылах,
рождая слезы в человеке.
Полнеба — в птичьем вираже.
Деревня спит, еще живая...
И свет рождается в душе,
на шаг лишь тьму опережая.
* * *
Не догнать ни воды, ни песка.
Время вытравит юность из тела.
Жизнь моя, что была глубока,
непонятно когда обмелела.
Непонятно под чьим сапогом
травы падали хрустко и ломко...
И неясно в затоне каком
догнивает разбитая лодка.
Только ветер и запах золы,
только странная радость к утратам...
Бледный иней пророс из земли
и пополз по надломленным травам.
Скоро-скоро посыплется снег
с легким шорохом в колбочки зрения.
И проявится то, чего нет,
а что есть, потеряет значенье.
В снежный пух упадет лебеда,
вздрогнет тело в потоке сознанья...
Скоро-скоро песок и вода
потеряют свои очертанья.