«Сделать русского человека...»

Русские судьбы Просмотров: 3356


Заметки об эмигрантской русской школе 1920–1930-х гг.

История эмигрантской русской школы началась в 1920 году, и школьные учреждения сыграли огромную роль в сохранении русской культуры, русского языка в среде послереволюционной эмиграции и ее потомков.

Эта роль была подтверждена и «со стороны», когда по указанию французского правительства Национальный институт демографии анкетировал «русскую среду» во Франции для выяснения причин, которые препятствовали или, напротив, способствовали ассимиляции русских. Опрос выявил, что среди противоассимиляционных факторов были не только национальное чувство русских и их убеждение к своей принадлежности к великой нации, не только русские общества и их объединения (в связи с чем русские мало общались с окружающими их французами), не только принадлежность большинства к религиозным общинам, но и русские школы и пансионы, а также организации детей и молодежи («Витязи», «Соколá», скаутское движение, «Разведчики» и др.)1. Сами же представители Русского Зарубежья неоднократно подчеркивали, что именно русским педагогам-подвижникам принадлежит главная роль в том, что многие потомки первой эмиграции сохранили русский язык, русскую культуру.

Известно, что в эмиграцию попало очень много детей. Из России уезжали целыми семьями. Вот одно из свидетельств2: «Семья Булацель вывезла двух детей, Звегинцевы — четверых, Базаровы — трех, Курловы — двух, Широких — четверых, Аршиневские — одного, Барановские — четверых, Васильевы — пятерых, Снарские — двух, Белогрудовы — трех, Давыдовы — одного, Радищевы — одного, Потаповы — шестерых, Херасковы — трех, Баженовы — двух, Скобцовы — одного... Нансеновский паспорт 1923 года выдавался на взрослого и следовавших с ним детей. Один документ на несколько человек. Россия утратила не только дееспособную часть населения в несколько миллионов человек, но и потомство этих миллионов <...>».

Уезжали также детскими и юношескими учебными заведениями (кадетскими корпусами, так называемыми девичьими институтами), страну покинуло немало одиноких детей, детей-сирот. Современники отмечали, что почти все дети выезжали в самых ужасных условиях, среди всеобщей паники, смятения и что именно для детей ситуация беженства была чрезвычайно тяжелой и физически, и психологически. Маленькие эмигранты нуждались в быстрой помощи, которой могла стать реально только школа: «Школа, спасающая их от голодной смерти, заменяющая сиротам родителей, успокаивающая и целящая их душевные раны <…> — это то, без чего они погибнут»3.

Большинство русских детских школ и приютов появилось в 1920–1921 годах. Так, в Константинополе еще в начале 1920 года, когда многие беженцы жили в сырых землянках, палатках, полуразрушенных домах и даже в прибрежных пещерах (и это было еще до прибытия основной массы русских из Крыма!), началась работа по организации гимназии. Первая Константинопольская гимназия открылась уже 5 декабря 1920 года. Ее директор, обращаясь к педагогам и воспитателям, сказал, что эта гимназия должна стать школой-семьей, где жизнь педагога неразрывна с жизнью детей, что она должна залечить душевные раны детей, сохранить и зажечь «святой огонь любви к утраченной отчизне, познакомить их с величием родной истории, красотой родной поэзии и литературы — словом, дать знание и понимание родного края»4. В дальнейшем это сделалось задачей всей русской зарубежной школы в целом.

История русских учебных заведений за границей тесно связана с историей самой послереволюционной эмиграции. Вынужденный отъезд эмигрантов из Турции в октябре 1921 года повлек за собой переезд в Моравскую Тржебову (Чехословакия) также и Первой Константинопольской Гимназии, в которой к тому времени было 550 учеников, 11 воспитателей и 24 преподавателя. В ноябре 1921 года другая русская школа в Турции переехала в болгарский Пловдив и позже стала называться Русской Галлиполийской Гимназией. Вот только одна деталь первых дней ее существования: интернат для мальчиков был устроен в палатке, подаренной французскими военными. А в целом общая картина русских детских учебных заведений в Турции 1920–1922 годов, по сведениям П. Е. Ковалевского, такова: Российский Земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей (так называемый Земгор) создал три гимназии, три прогимназии, десять начальных школ, два детских дома. Параллельно с Земгором основывали школы и интернаты также другие организации и частные лица — были созданы гимназия В. В. Нератовой, гимназия прихода св. Николая Чудотворца в Харбие, начальная школа баронессы Врангель, приют-школа Британского благотворительного обществам в Буюк Дере, католическая школа-интернат...

Учебные заведения были открыты и в других странах, например, прогимназия и гимназия в Греции, ряд средних школ в Болгарии, Польше, Германии. В Чехословакии, кроме упомянутой тржебовской гимназии, постепенно сложилась русская гимназия в Праге: уже осенью 1921 года Земгор открывает здесь начальную школу, которая в 1922 году, когда приток эмигрантов увеличивается, реорганизуется в прогимназию и затем становится полноправным учебным заведением по типу чешских, но с русским языком преподавания. Огромную помощь русской зарубежной школе оказало Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, где в начале 1920-х годов, кроме предоставления русским учебным заведениям больших субсидий и прав соответствующих сербских школ, правительство полностью содержало восемь русских школ: Крымский, Донской и Русский кадетские корпусы, Харьковский и Донской институты, русско-сербскую женскую и русско-сербскую смешанные гимназии, реальное училище. Только в этой стране велась статистика детей и по ее данным в 1924 году здесь было 3005 русских мальчиков и 2312 девочек, из которых школьного возраста (то есть от 6 до 18 лет) — 4025 человек.

С 1921 и особенно 1922 года волна практически целиком «опролетаризированного русского беженства» (а беднеют и разоряются к этому времени даже большинство из тех эмигрантов, которые в первое время еще сохраняли остатки своего состояния) покидает Грецию, Болгарию, Польшу, Германию. Испытывая большую потребность в рабочей силе, в 1922–1923 годах право более свободного въезда дает русским Франция. В истории русской школы пример этой страны интересен тем, что при огромном количестве русских эмигрантов в стране было всего два полных средних учебных заведения — гимназия в Париже и школа «Александрино» в Ницце (основанная А. И. Яхонтовым, она обычно называлась «школа Яхонтова»). Приравнять к среднему учебному заведению можно также интернат для девочек в Кэнси под Парижем.

Русская гимназия в Париже была основана в 1920 году. Ее возглавил бывший директор одной из лучших московских гимназий В. П. Недачин. По сведениям выходившего в Праге журнала «Русская школа за рубежом», в 1923/1924 учебном году в ней было до 200 учеников (треть которых составляли девочки) и 18 преподавателей с большим стажем (в том числе несколько профессоров). Школа работала «в наемном помещении, не приспособленном специально для учебных целей и тесном», и едва сводила концы с концами: на одну треть школьный бюджет формировался платой за обучение, часть бюджета давало французское правительство и Парижский муниципалитет, Земгор платил за завтраки и обучение неимущих учеников, были частные пожертвования, сборы с концертов и вечеров... Занятия продолжались с 9 часов утра до 3–4-х часов. В своей основе обучение опиралось на программы гимназий и реальных училищ до 1917 года, хотя учитывались и программы французского министерства народного образования. Было расширено преподавание французского языка, географии и истории Франции. Эти предметы, а также химия и математика в старших классах преподавались на французском языке. К 1927/1928 учебному году материальное положение гимназии было настолько тяжелым, что ей угрожало закрытие. Однако весной 1929 года гимназия получила в подарок от Лидии Павловны Детерлинг участок земли и большой дом в Булони. Теперь в школе — «десять классных комнат, рекреационный зал, физический кабинет, две столовые <...>. Идя навстречу родителям, живущим в плохих жилищных условиях, школа теперь разрешает учащимся оставаться и после уроков, до 6 часов вечера»5. Школа просуществовала до 1961 года и выдала за сорок лет 900 аттестатов зрелости, причем учащиеся аттестовались особой комиссией с участием представителей французского министерства просвещения и эти аттестаты давали право поступления в вузы Франции.

Нельзя не упомянуть и о другой школе — интернате в Кэнси, начальницей которого стала О. Е. Головина. Княгиня Ирина Палей (старшая дочь великого князя Павла Александровича, сына Александра II «Освободителя») сняла в 25 км от Парижа, в Брюнуа небольшой дом и открыла там русскую женскую школу. Первые одиннадцать девочек стали пансионерками этой школы в июле 1925 года.

К 1928 году граф Конкере де Монбризон подарил школе так называемый Замок Кэнси, который ценой больших усилий был переоборудован под школу-пансион. Из Брюнуа в Кэнси русская школа переехала в 1929 году. «Замок» был довольно большой, и это позволило увеличить число пансионерок, которые имели теперь не только еду и кров, но и получали хорошее образование. Для обучения пансионерок пригласили много преподавателей, в том числе некоторых бывших профессоров Московского, Одесского и Санкт-Петербургского университетов (ряд из них имели докторские степени университетов Парижа и Берлина), в школе преподавали священники парижского кафедрального собора Александра Невского. Каждый год комиссия, составленная из преподавателей и профессоров парижской русской гимназии, контролировала знания пансионерок, проводила экзамены. Уроки готовились под наблюдением классных дам, обращавших особое внимание на манеры девочек, их речь, но не только — они читали им вслух русских классиков, сопровождали на прогулках. Девочки учились любить «старую Россию и Россию вообще»6.

Программа обучения этой школы была создана с учетом программ как русской гимназии в Париже, так и французских лицеев. Обучение велось на русском языке, но французский и, позже, английский языки изучались серьезно. Ученицы приобщались к музыке, танцам, пению, устраивались праздники по случаю приезда именитых гостей, ставились спектакли, девочек иногда возили в оперу. Особое внимание уделялось физическому развитию пансионерок, в школе была сильная баскетбольная команда.

Целью создания интерната в Кэнси было не только спасти детей от нищеты и от отчаяния, но и воспитать их характер, развить их интеллект, дать им серьезные основы знаний. Школа-пансион была открыта для любого ребенка, независимо от его социальной или конфессиональной принадлежности. Хотя большинство девочек были православными, здесь учились католички, протестантки, мусульманки и исповедующие иудаизм. Это было обусловлено общей концепцией школы, созданной Ириной Палей: Брюнуа-Кэнси не является ни светской, ни какой-то «нейтральной» школой, все дети должны жить в братстве и полном уважении разных вероисповеданий, именно это даст им необходимый опыт, а их религиозное сознание в такой «плюралистической» среде только лишь окрепнет, и они, научившись понимать людей другой веры, никогда не будут нетерпимы в религиозном отношении. Ирина Палей подчеркивала, что именно эта ситуация «вне родины», ситуация эмиграции, в которой оказались дети, обязывала их наставников стремиться объяснить им максимально объективно то, что происходило в России.

Школа Брюнуа-Кэнси с ее достаточно ограниченным бюджетом оказалась в тяжелом положении в период кризиса 1930-х годов. Из-за резкого уменьшения пожертвований на школу с 1934 года пансионерки стали посещать французские начальные школы. Но все же эта русская школа под Парижем просуществовала вплоть до объявления Второй мировой войны, хотя ни французские, ни международные организации материальной помощи ей не оказывали.

Наличие лишь двух действительно полных средних учебных заведений в таком центре Русского Зарубежья, как Франции объясняется не только отсутствием у «беженства» достаточных материальных средств (постепенно, когда эмиграция становится «длящимся процессом», иностранная помощь русским эмигрантам делается практически случайной, часто принимает форму дарения, и русские школы существуют преимущественно на сборы с самих эмигрантов7), но и большими преимуществами французских учебных заведений перед эмигрантскими: французские школы, давая полезные навыки, умения и права, были к тому же либо бесплатными (начальные школы), либо, как это было в начале 1920-х годов в средней школе, учеба в них стоила в два раза меньше, чем в русской школе, не имеющей правительственных субсидий.

Однако учеба русских детей во французских школах, в особенности если это были школы-пансионы, очень быстро привела к тому, что эти дети «сначала начинают коверкать русскую речь и через некоторое время совсем ее забывают» (из доклада князя П. Д. Долгорукова на Съезде русских академических организаций в 1922 году в Праге)8. Это нашло отражение в произведениях писателей-эмигрантов, и, например, Тэффи так описывает в рассказе «Гурон» проблемы одиннадцатилетнего русского мальчика, который ходил во французский лицей9: «Серго учился старательно. Скоро отделался от русского акцента и всей душой окунулся в славную историю Хлодвигов и Шарлеманей, гордую зарю Франции. Серго любил свою школу и как-то угостил заглянувшего к нему дядюшку вызубренной длинной тирадой из учебника... Но дядюшка восторга не выказал и даже приуныл.

— Как они все скоро забывают! — сказал он <...> — Совсем офранцузились. Надо будет ему хоть русских книг добыть. Нельзя же так.

Серго растерялся. Ему было больно, что его не хвалили, а он ведь старался. В школе долго бились с его акцентом и говорили, что хорошо, что он теперь выговаривает как француз, а вот выходит, что это-то и нехорошо. В чем-то он, как будто, вышел виноват.

Через несколько дней дядя привез три книги.

— Вот тебе русская литература. Я в твоем возрасте увлекался этими книгами. Читай в свободные минуты. Нельзя забывать родину.

<...> Серго смутился и замолчал... Все на свете вообще так сложно. В школе одно, дома другое. В школе лучшая в мире страна Франция. И так все ясно, действительно, лучшая. Дома надо любить Россию, из которой все убежали. Большие что-то помнят о ней. Линет (сестра Серго. — Н. И. Г.-М.) каталась на коньках и в имении у них были жеребята, а дядюшка говорил, что в России были горячие закуски. Серго не знавал ни жеребят, ни закусок, а другого ничего про Россию не слышал и свою национальную гордость опереть ему было не на что».

Эта ситуация осознавалась педагогической общественностью русской эмиграции — в частности, в статье П. Д. Долгорукова «Чувство родины у детей» (1925) отмечается: старшие дети, те, кто не забыл Россию, болезненно о ней тоскуют, и поэтому необходимо «наблюдать, чтобы это чувство не приняло нежелательного направления»; что касается младших детей, которые не помнят или не могут помнить Россию, то их «следует заражать чувством родины». Русские учителя, чье материальное и правовое положение оставляло желать много лучшего, должны были выполнять новые требования, предъявляемые школе условиями «беженского существования». Главная задача русской школы — это «неустанная борьба с денационализацией учащихся, охранение национального лика русской школы и защита основных начал русской национальной культуры».

Педагогическая общественность немедленно поставила вопрос об организации дополнительных курсов по Закону Божию, русскому языку и литературе, по русской истории и географии, а также по широкой внешкольной работе среди русских детей, по созданию детских клубов, библиотек, журналов для чтения по русской истории и литературе, летних лагерей-колоний, кружков как по изучению России, так и музыкальных, театральных, спортивных.

В хронике культурной жизни русской эмиграции можно прочитать о примерах внешкольной работы среди русских по происхождению детей, которая проводилась, в частности, во Франции: «1921 год. 13 февраля. — Литературные утра для детей, устраиваемые редакцией сборников “Дети-Детям”. Первое литературное утро. Тема: Александр Сергеевич Пушкин, при участии: А. С. Бек-Назарьян, М. Д. Прохорова, С. Г. Свастикова, гр. Ал. Н. Толстого — чтение, Л. А. Коварской — слово о Пушкине. Гр. А. Н. Толстой. — Сказка о рыбаке и рыбке. М. Д. Прохорова — Сказка о царе Солтане. С. Г. Свастиков. — Глава о воспитании юного Гринева (из «Капитанской дочки»). Стихи, посвященные Петербургу (из “Медного всадника”) и Москве (из “Евгения Онегина”). В том же году 15 марта — литературное утро на тему: М. Ю. Лермонтов, 10 апреля — на тему: Н. В. Гоголь, 8 мая — И. С. Тургенев. В 1922 году, 11 марта — Вечер, устраиваемый Русской Гимназией в Париже. В программе: 1. Инсценировка басен Крылова. 2. Постановка одноактной пьесы А. П. Чехова “Свадьба”. 3 февраля 1923 года — “Вечер Русской Гимназии”. В качестве исполнителей выступают только ученицы и ученики гимназии. Исполняются “Юбилей” Чехова и “Смотрины”, в постановке А. И. Куприна»10.

В эмиграции были созданы замечательные исторические книги для детей, книги, без которых, как сказал автору этой статьи один из представителей второго поколения послереволюционной волны, «русского человека не сделаешь». Среди этих книг — выпущенный в 1928 году в Париже и проникнутый любовью к России сборник «Русская Земля. Альманах для юношества (ко дню русской культуры)», среди авторов которого И. Бунин, А. Куприн, И. Шмелев, А. Ремизов, М. Осоргин, А. Черный, Г. Флоровский, И. Билибин, В. В. Зеньковский, Б. Вышеславцев... Один из рассказов альманаха, повествующий о Н. А. Римском-Корсакове, заканчивается такими словами: «Но главное, слушайте его музыку. Ищите случая послушать ее и приобщиться к ней. Ищите особенно здесь — за границей — в переживаемое нами тяжкое время оторванности от Родины. Вы не только не пожалеете о потраченном времени, но вы увидите в его Музыке РОССИЮ!».

Для борьбы с денационализацией русских детей многие эмигрантские культурно-просветительские организации открывали курсы или отделения по «русским предметам» при местных лицеях и школах другого типа. Во Франции такое обучение «руссике» было организовано еще в 1920 году. Русские предметы преподавались в четырех лицеях Парижа и трех Ниццы, нескольких коллежах вокруг Парижа, в Лионе и Марселе. В Версале под руководством В. В. Римского-Корсакова работал так называемый корпус-лицей для юношей, которые посещали французские учебные заведения, а в этом лицее изучали только национальные предметы. Кроме того, по всей Франции, там, где возникли православные приходы, были организованы церковно-приходские школы, которых до 1939 года было 65. Именно с этим типом русских учебных заведений автор данной статьи познакомился в начале 1990-х годов во Франции и Канаде11.

В конце 1927 года было проведено анкетирование эмигрантов в 12 странах русского «рассеяния» с целью узнать, каковы условия жизни и учебы эмигрантских детей. Оказалось, что жилищные условия русских семей очень тяжелы, дети часто предоставлены сами себе. Поэтому, по мнению видного деятеля русского просвещения в эмиграции В. В. Руднева, «как ни примитивна, сурова и подчас убога обстановка существующей эмигрантской школы и интерната, — по сравнению с безотрадной обстановкой дома ребенок находит в них по крайней мере необходимые детскому организму свет, тепло, чистоту. В этом — одна из многих причин, почему дети эмиграции усиленно тянутся из семьи — в школу, а родители, скрепя сердце, в интересах детей, сами стремятся поместить детей в интернаты. <...> положение интернатных детей — верх благополучия по сравнению с детьми приходящими»12.

А как учились эмигрантские дети? Вот одно свидетельство: «Русские дети в эмиграции учатся так, как никогда и никакие дети у себя на родине. Причина этому — передающееся им от взрослых убеждение, что только через знание, науку они, дети русской интеллигенции, смогут спастись от неминуемого деклассирования в изгнании и в наибольшей степени могут быть полезными своей родине в будущем. Неудивительно поэтому, что русские дети, попадая в местные иностранные школы, начиная от начальной и кончая университетами, неизменно занимают в них первые места и по своему усердию в работе и по своим успехам. Этот факт неоднократно отмечают не без удивления иностранные учителя и профессора»13.

К сожалению, русская зарубежная школа не могла охватить всех детей эмигрантов. К концу 1928/1929 учебного года в западноевропейских странах было около 120 школ и дошкольных учреждений, где училось 7500 детей (из них «на полном содержании» в интернатах и приютах — 3900). Всего же русских детей в возрасте 5–18 лет было 50–60 тысяч, причем в славянских странах в школьную сферу было вовлечено не менее 80 % всех детей, а в Западной Европе, где эмигрантов было больше, а русских школ меньше — менее 10 % детей школьного возраста14.

В разных странах русского «рассеяния» велась не только практическая, но и теоретическая педагогическая работа. В Праге в октябре 1922 года собирается Съезд русских академических организаций, в апреле 1923 года — Съезд деятелей средней и низшей школы за границей под председательством В. В. Зеньковского. На этом съезде отмечается, что свое существование за границей русская школа ведет с величайшим трудом, при неимоверных жертвах со стороны педагогического персонала, при отсутствии прочных правовых гарантий, под угрозой закрытия за недостатком помещений и денег...

Какова же, по мнению участников съезда, должна быть русская школа вне России? Ее было необходимо приспособить к общим условиям «беженской жизни» (совместное обучение мальчиков и девочек, восьмиклассный курс, два новых, то есть не древних, языка, введение «трудового метода» и «практических предметов») и к местным условиям (местный язык, география и история страны, где школа нашла приют, согласование программ с требованиями местного министерства просвещения). Что касается собственно программ, то в их основе лежали программы бывшего Министерства Народного Просвещения России, приспособленные к требованиям высшей школы за границей таким образом, чтобы окончившие русскую гимназию имели возможность получить высшее образование.

Съезд 1923 года отклонил принудительность в преподавании Закона Божия, учредил Центральное Педагогическое бюро по делам русской средней и низшей школы за границей, которое должно было координировать работу школ. Он завершился такими словами В. В. Зеньковского: «Ей одной — нашей родине — все помыслы наши». В 1925 году русские учителя приехали в Прагу на другой съезд для того, чтобы рассмотреть новые программы и учебные планы... Центральное Педагогическое бюро проводило совещания, посвященные методам внешкольного русского образования...

Однако время шло, и накануне Второй мировой войны русские гимназии в Берлине и Чехословакии перестали существовать, такая гимназия оставалась лишь в Париже. И все же русские школы Зарубежной России выполнили свою миссию: «<...> благодаря <...> эмигрантской школе не один десяток тысяч русских детей смог сохранить на чужбине свой национальный облик, не одна тысяча окончивших ее юношей и девушек с успехом, а нередко и с блеском завершают свое образование в высших учебных заведениях Зап. Европы. Это — далеко не малая культурная и моральная ценность, могущая еще пригодиться матери-Родине»15.

Как известно, работали в «рассеянии» также и русские высшие учебные заведения, которые, занимаясь обучением молодых эмигрантов, проводили нередко и научно-исследовательскую работу. В Париже это были русские отделения при Парижском университете (с 1921 года), Франко-русский институт (с 1925 года), Народный университет, Православный богословский институт (с 1925 года), Коммерческий институт (с 1920 года), Русский политехнический институт, Русский Высший Технический институт (1931–1962), Русская консерватория имени С. Рахманинова, Высшие женские богословские курсы (1949–1966), а также такие, по выражению П. Е. Ковалевского, «просветительские начинания», как Высшие военные курсы и курсы «Лекции о России». В Праге существовали Русский юридический факультет (1922–1929), Педагогический институт имени Яна Амоса Коменского (1922–1926), Институт сельскохозяйственной кооперации (с 1921 года), Коммерческий институт (1922–1925), Русский народный (затем переименованный в «свободный») университет (1920–1938), а в Харбине — Юридический факультет (1920–1935), Политехнический институт (с 1920 года), Педагогический институт (1920–1931), Институт восточных и коммерческих наук (с 1925 года), Высшая медицинская школа, Богословский факультет... Работали также Берлинский научный институт (с 1923 года, но недолго) и Белградский научный институт, просуществовавший до Второй мировой войны и издавший более десяти томов научных работ16.


 

 


1   Ковалевский П. Е. Зарубежная Россия — история и культурно-просветительская работа русского зарубежья за полвека 1920–1970. Paris, 1971. С. 35–37.
  Васильева А. А. (Без названия) // Эмиграция, 1993, № 4.
  Дети эмиграции. Прага, 1925. С. 135.
  Петров А. 1924. Первая Константинопольская гимназия Всероссийского Союза Городов // Русская школа за рубежом, 1924. № 9. С. 96.
  Русская школа за рубежом. 1931. № 34. С. 511–512.
6   Efimovsky O. Il étaitunefois... Brunoy... Quincy... Paris, 1991. См. также: Бон Д., Голубева-Монаткина Н. И. Русская школа под Парижем // Русский язык за рубежом. 1993. № 3. С. 118–120.
  Руднев В. В. Финансовое положение и перспективы беженской школы. Прага, 1925.
  Долгоруков П. Д. Русская беженская школа // Русская школа за рубежом. 1923. № 1.
  Тэффи Н. А. Книга Июнь. Рассказы. Белград, 1931. С. 114.
10   Beyssac M. La vie culturelle de l'émigration russe en France. Chronique (1920–1930). Paris, 1971.
11   Голубева-Монаткина Н. И. Островок потерянной родины. Русская школа в эмиграции // Новая Юность. 1994. № 2–3 (5–6). С. 156–158.
12   Руднев В. В. Условия жизни детей в эмиграции. Прага, 1928. С. 6.
13   Там же. С. 17.
14   Руднев В. В. Судьбы эмигрантской школы. Прага, 1930.
15   Там же. С. 3.
16   Ковалевский П. Е. Зарубежная Россия — история и культурно-просветительская работа русского зарубежья за полвека 1920–1970. Paris, 1971. С. 85–109.

 

 

 

 

Об авторе

Голубева-Монаткина Н. И. (Москва)