МАТУШКА ПЕЛА
Снова глаза закрываю несмело,
Вспомнить пытаясь детство свое...
Помнится только: матушка пела...
Песней наполнено сердце мое.
Зимами злыми над прорубью белой,
В стылой воде полоская белье,
Вся коченея, матушка пела.
Песней наполнено детство мое.
Больше она ничего не имела.
Только свой голос. Свой — ножевой.
Не было хлеба. Матушка пела,
И оттого я остался живой.
Рядом война полыхала и тлела.
Сытым ходило одно воронье.
Вдовы рыдали. Матушка пела.
Песней наполнено детство мое.
Минуло время, память немела.
Но без войны я не прожил и дня.
Все эти годы матушка пела.
Это, должно, сохранило меня.
Мы отнесли ее легкое тело
На вековечное поле-жилье.
Все мне казалось: матушка пела.
Песней наполнено сердце мое.
* * *
В глубинке русской посреди разрухи
У нищих окон, как у царских врат,
Сидели на завалинке старухи
И тихо пели, глядя на закат.
Ни радио хрипящего, ни света,
Ни вечных кур, ныряющих в пыли...
Остались только песни им... И это
Взамен молочных речек и земли.
В чужие дали уходило солнце.
В чужие клети сыпалось зерно...
На мой вопрос: и как же вам живется? —
Они глаза подняли озорно.
Святая Русь, не знавшая покоя,
Омытая слезами, как дождем,
Где б я еще услышать мог такое? —
Чего не доедим, то допоем!
То допоем!.. Так как же жил я, если
Мне знать доселе было не дано,
Что голова всему не хлеб, а песни,
Которые забыли мы давно?!
В глубинке русской над деревней робко
Вставало солнце алой пеленой...
Старушки пели песню неторопко
И медленно вращался шар земной.
* * *
А. С. Евтихиевой
Где же вы, золотые поля,
Где вы, волны бескрайние хлеба?..
Рожь не сеют. Одна конопля
Затуманила синее небо.
На меже одинокий репей
Распушился, как огненный кочет.
Знойной речи горячих степей
Как и я, он и слышать не хочет.
Он готов уже ринуться в бой,
Но и здешние гуси на речке
Объясняются между собой
На чужом, незнакомом наречье.
Он бросает растерянный взгляд
И кричит, что есть силы и мочи,
Собирая бездомных цыплят,
Что отбились от выцветшей квочки.
Ах, репей — беспокойный петух,
Собираются грозные тучи.
Коль в тебе наш запал не потух,
Значит, выстоим, брат мой колючий!
Поднимай задремавший народ
В той деревне, где все эти годы
Пахнет медом и липа цветет,
Несмотря на прогнозы погоды!
* * *
Золотой зверобой,
и горячее поле душицы,
И обвивший смородину
сказочный алый цветок,
И родник под скалой,
тот, который доныне мне снится,
И сиреневый полог тумана
вдали от дорог.
Я мальчишкою знал:
ты должна здесь вот-вот появиться,
Вся из солнца и трав,
из ручьев от рассвета хмельных.
Побелели виски.
Замолчали в отчаяньи птицы.
Я оставил тебя,
как венок из цветов полевых.
Я готов был припасть
к первой встречной зеленой травинке,
Потому что в тумане
все время мерещилось мне:
Может быть, это ты
в серебристой, как сон, паутинке,
Той, что ветер принес,
словно птица на сизом крыле.
И уехал я в город,
оставив и горы, и поле...
И в ущелье домов,
где не встретишь живого огня,
Ты по улице шла
в золотых светляках зверобоя.
Я узнал тебя сразу.
Но как ты узнала меня?
* * *
Помолчим. И послушаем Жизнь.
Блики солнца в воде отмерцали.
Тихий сумрак стирает межи
Меж стучащими робко сердцами.
Звезды с ивы упали на дно
Водоема: ни всплеска, ни мути...
И два сердца вдруг слились в одно,
Как две капли дрожащие ртути.
В не прикрытое кем-то окно
Залетела случайная птица.
Больно бьется она о стекло,
А ты шепчешь, что сердце стучится.
Ей объятья рассвет распростер,
Манит пленницу небом напиться...
Но не вырваться ей на простор.
Бог не дай мне вот также разбиться.
Помолчим. И послушаем жизнь.
* * *
Осенний лес и неба синева.
Огонь осин и вспышки дикой вишни.
С деревьев тихо падает листва,
В глухом лесу она казалась лишней.
И солнца золотые кружева
Разлиты по земле, как Божья милость...
И где-то хохотнула вдруг сова
Средь бела дня... Что это с ней случилось?
Зачем она, природе вопреки,
Вперяет глаз прозорливый и меткий
Туда, где расписные лоскутки
С девичьим страхом покидают ветки?
И между нами, как меж двух страниц,
Лишь этот удивительный гербарий.
И пахло от дерев, лежащих ниц,
Сухой травой и свежими грибами.
Любимая! Вот жизни краткий миг...
И, к нам не проявляя интереса,
Прошел с корзиной полною грибник.
Ему мы показались частью леса!
С корзиной полною — вот счастья знак.
Какого мы еще искали знака?
И никогда я не смеялся так...
И никогда, друг мой, я так не плакал!
АВАЛЛОН
Аваллон — город магов, друидов и жриц...
Из письма
Сегодня снился странный сон,
Хоть я не увлекаюсь снами...
Приснился остров Аваллон
На бирюзовом океане.
Вдоль синей каменной гряды,
Как память об усердных предках,
Качались райские сады
И яблоки на тонких ветках.
И в каплях утренней росы
Туманы прятались в низинах.
И нимфы яблоки несли
Навстречу в ивовых корзинах.
Когда б не сон мой, как на грех,
Я убежал бы опрометью,
Поскольку знал: в корзинах тех
Лежали яблоки бессмертья!
И некто, о любви трубя,
Был довершеньем карнавала...
И вдруг я узнаю тебя,
Но ты меня не узнавала...
И я стоял, как в кандалах,
Не в силах сдвинуться... Не скрою,
Ты яблоко мне подала,
Сказав: «Расплатишься Любовью!»
— Не надо весел кораблю! —
Ответил я... — Будь трижды смертен,
Я все равно тебя люблю,
И забери свое бессмертье!
Да, смертен, и судьбы иной
Я не желаю! Верьте, люди!..
..........................................
И я проснулся...
Предо мной
Лежало яблоко на блюде!
МИРОНЕЖЬЕ
Сегодня очень рано рассвело,
И всплыло в море памяти безбрежной
Затерянное русское село,
Овеянное сказкой — Миронежье.
Глядится в лес с кривою крышей дом,
Застыли совы, словно изваянья,
Но сердце наполняется теплом
От одного старинного названья.
Что нас с тобою так туда влечет,
Где пахнет только елью и Онегой?
Да здесь река молочная течет
И белые грибы растут под снегом!
Здесь мы смолили старенький баркас.
Морошки съели не одно лукошко.
С тобою мы бездомны, но у нас
Есть в Миронежье добрая сторожка.
И если я скажу тебе не то,
Иль ты меня окатишь фразой снежной,
Мы убегаем в наше Миронежье
И ставим самовар на круглый стол.
* * *
Расскажи мне, земляк, мой товарищ бывалый,
Ты прошел сто дорог, не жалея коня,
Это кто же назвал нашу Родину малой,
Словно выстрелил черною пулей в меня?!
Мы сидим у огня, путь проделав немалый,
Здесь родимое небо и Вечный покой.
Воскресает душа, словно путник усталый,
Что с ковшом наклонился над Лунной рекой.
Я выйду по тропе подталой
На полустанок небольшой.
Не может Родина быть малой
С такой великою душой.
Мне другая земля никогда не приснится
Потому, что в объятьях чужих городов
Я летаю во сне беспокойною птицей
Над вершинами сопок и сизых хребтов.
Потому, что осталась в распадках Урала
Та тропа, что из дома меня увела.
Потому, что певуньей была моя мама,
И черемуха в детстве безумно цвела.
Я выйду по тропе подталой
На полустанок небольшой.
Не может Родина быть малой
С такой великою душой.
Вновь вершины твои солнце красит зарею.
Ты последних лучей от меня не таи.
Я иду по земле, сам я стану землею,
Но останутся вечными камни твои.
С дымом горьким долин мы повязаны кровью.
Так прости, если я, о минувшем скорбя,
Нерадивый твой сын, запоздалой любовью,
Тихой песней своей потревожил тебя.
Я выйду по тропе подталой
На полустанок небольшой.
Не может Родина быть малой
С такой великою душой.
ЧИБИС
Над уснувшим заливом,
над чистой водою Нугỳша.
Разрезая беззвучно
высоких небес синеву,
Родового закона
жестоких отцов не нарушив,
Черный ястреб снарядом
в зеленую падал траву.
На песчаной косе
слюдяные рассыпались рыбы.
И, спасаясь от острых когтей
у меня на виду,
Из росистой травы
робко вынырнул раненый чибис
И у ног моих замер,
смертельную чуя беду.
Успокойся, пернатый,
и сбрось с себя мокрую тину.
С этой смертью крылатой
ты встретишься в жизни не раз.
И в ответ мне так нежно
и так маслянисто светились
Под веселыми рожками
черные бусинки глаз.
Сколько было любви
в хрупком тельце его невеликом...
По холодным утрам,
лишь займется рассвет над рекой,
Он будил меня резким,
тревожным, пронзительным криком,
И душа наливалась
вдруг болью,
дарящей покой.
Он спешил мне навстречу,
хромая по мокрой поляне...
Но в последнем из дней,
в настороженном утреннем сне,
У палатки моей,
утопающей в белом тумане,
Я его не услышал...
И умерло что-то во мне
Боже! Как же случилось,
что в мире, где кровь и разбои,
Где заря увядает,
еще не успев расцвести,
Не хватает не радости нам,
а пронзительной боли,
Чтобы слиться с природой
и краткий покой обрести.
И когда я уеду,
покинув лесное раздолье,
И последние искры
погаснут в остывшей золе,
Прокричи мне, мой чибис,
пусть сердце сожмется от боли.
И я снова поверю,
что я еще здесь, на земле.