У колыбели русского духа
Смерть большого писателя вызывает в океане народного сознания некую волну, высокую и беспощадную, уничтожающую все наносное и случайное. В первый день прощания с Валентином Распутиным в Храме Христа Спасителя стояла спасительная тишина. Я помню терпкий, измученный ночной бессонницей взгляд Владимира Личутина, толпу сникших писателей у гроба, темные силуэты игольчатых венков... Но главное, шел и шел читатель. Он шел и шел, раздавленный перестройкой и неолиберальным мышлением, обманутый девяностыми, обиженный двухтысячными и обнадеженный десятыми. Читатель шел на огонек правды, лежащей теперь под спудом таинственности и безвозвратности.
Писатель всегда похож на свои книги, и в смертный час похож. Я вспомнила о его «Уроках французского», об экземпляре, буквально изрешеченном пулями, хранящемся в РГБ, среди писем и рукописей Валентина Распутина. Этот экспонат был привезен в свое время из Чечни и представляет собой кричащее свидетельство эпохи. Жизнь писателя, изрешеченная эпохой перемен — это тоже свидетельство. Свидетельство стойкости таланта.
Мне навсегда запомнилась встреча с писателем в Российской Государственной библиотеке на выставке, посвященной его 70-летию. Привожу дословно то, что говорил он тогда, в марте 2007 года:
«Я, конечно, не ожидал такой торжественной встречи. Мне приятно, что мои книги соседствуют на выставке с произведениями Василия Ивановича Белова. Я его знаю очень давно. Мы вместе ездили по стране. Были и в Вологде, у него, и в Сибири, у меня, на Байкале, но самое неудобное место, где мы оказались — это среди народных депутатов в конце 80-х годов. В 90-е мы снова были вместе и пытались выстоять, и выстояли. Но теперь мы выходим на последнюю прямую, если говорить о нашем возрасте.
Семен Иванович Шуртаков часто выписывал цитаты из моих произведений и показывал мне и плохое, и хорошее. Другим таким человеком, кто выписывал нелепости и неправильности в моих произведениях, был Солженицын. Однажды он пригласил нас с Беловым и предъявил две тетрадочки, где были записаны все наши промахи. Это был действительно серьезный разговор. Только двое и нашли время, чтобы поговорить с автором, указать на ошибки.
Я действительно редко пишу, пишу только тогда, когда строчки просятся наружу сами. Ведь если, извините за сравнение, “зачатие” произошло, то никуда не спрячешься. Когда не можешь не работать, тогда и работаешь.
Сейчас большими тиражами выходят книги, которые нельзя назвать настоящими произведениями литературы. Однако, их покупают, читают... Не думаю, что это надолго. А нас читают, быть может, и мало, но это читатель серьезный, вдумчивый. Что-то должно перемениться. Я не верю, что у нас не будут читать хорошие книги. Все же мы не Европа. В России любовь к книге неизбывна. Оказывается, что согласно последним исследованиям, проведенным в библиотеках, больше всего читают классику. Так, что уничтожение сельских библиотек, сельских школ — это преступление».
Сегодня ко всем тем, кто стоит у гроба писателя, обращены слова Распутина о русском слове: «Оно, это слово, сильнее гимна и флага, клятвы и обета; с древнейших времен оно само по себе непорушимая клятва и присяга. Есть оно — и все остальное есть, а нет — и нечем будет закрепить самые искренние порывы».
Сколько нас, тех, кто хранит слово Распутина и Белова, Гоголя и Достоевского, Пушкина и Толстого? И дело не только в том, что нас еще много. Но прежде всего, в том, что каждый из нас, читателей и хранителей, сегодня стоит не у гроба, а у колыбели русского искусства, русского духа, русского самосознания.
Леонид Евгеньевич БОЛОТИН, историк, публицист
Уроки Валентина Распутина
Торжественное поминовение в Храме Христа Спасителя стало всероссийским прощанием с Валентином Григорьевичем Распутиным, словно сама Россия сказала ему свое «прости!».
Уже в субботу потрясло вечернее сообщение о тяжелой болезни писателя, о его отправке из Сибири в Москву. Больно сжалось сердце, подступила к горлу тоска, но надежда, что все с Божией помощью обойдется, теплилась в душе. А утром 15 марта еще перед службой узнал от отца Сергия, что Валентина Григорьевича не стало с нами. И несколько раз за службу поклонения Животворящему Кресту батюшка поминал душу новопреставленного Валентина вместе с именами его дочери и супруги, а когда прикладывались ко Кресту, отец убежденно вздохнул: хотел он скорой встречи с Марией и с недавно ушедшей Светланой, вот теперь его желание исполнилось! Прихожане пели вечную память и духовно прощались с родным человеком…
После безродной «оттепели» шестидесятых в 1970–1990 годы творчество великого русского писателя Валентина Григорьевича Распутина оказало громадное влияние на возрождение национального самосознания Русского Народа. Промыслительно, что его глубочайший реалистический талант очень рано пробился сквозь фантастическую идеологию «строителей коммунизма», и произведения В. Г. Распутина в качестве дополнения к основной программе стали преподавать в средней школе с самого начала 1970-х годов. Уже тогда по произведениям сибирского самородка школьники писали сочинения, в классах на уроках литературы устраивались духовно-нравственные диспуты.
Наша классная руководительница — Лина Федоровна, уроженка Краснодона, назло оккупантам девчонкой водружавшая красный флаг на водонапорной башне, учила нас родной литературе. Она была влюблена в Пушкина и прививала свою любовь всем нам. Притом она настойчиво предлагала нам читать современников — Василя Быкова, Григория Бакланова, Юрия Бондарева, Бориса Васильева, Виктора Курочкина, Василия Шукшина, Федора Абрамова, Василия Белова, Виктора Лихоносова и самого молодого в этом ряду — Валентина Распутина, регулярно проводила уроки по произведениям современных писателей… Именно в ту пору впервые я прочитал повести В. Г. Распутина «Деньги для Марии» и «Последний срок». Произведениями В. Г. Распутина были увлечены мои отец и особенно мать, поэтому вслед за ними я читал практически каждую новую журнальную публикацию писателя. Помню громадное впечатление, которое произвело на меня первое чтение рассказа «Уроки французского».
Обращались мы к творчеству В. Г. Распутина и во время учебы на факультете журналистики МГУ в 1975–1980 годах. Повести «Живи и помни», «Прощание с Матёрой» обсуждались не только на семинарских занятиях, но и совершенно неформально — на студенческих посиделках, в доверительных разговорах с друзьями-однокашниками. Сибирский писатель очень рано, когда ему еще не исполнилось и пятидесяти, стал восприниматься соотечественниками живым классиком.
Его повесть «Пожар», вышедшая в 1985 году, вызвала горячие споры в народе: писателем со всей остротой был поднят вопрос о личной ответственности каждого сознательного человека за все происходящее вокруг. Можно со всей определенностью сказать, что нравственный заряд, содержащийся в произведениях В. Г. Распутина, миллионам русских людей помог выжить и пережить тяжелейшие 1990-е годы «официального» шельмования русского патриотизма и попыток полного развала нашего Отечества. В информационном и нравственном пространстве страны Валентин Григорьевич Распутин со своим трагическим мiровосприятием стал своеобразным предтечею Владимира Владимировича Путина, нынешней эпохи предчувствия еще больших — уже вселенских испытаний.
Неоднократно в 1970–2000-е годы мне доводилось видеть В. Г. Распутина на различных общественных встречах с писателями и больших патриотических собраниях, слушать его немногословные, негромкие, но всегда веские выступления. Его слова без показного оптимизма всегда вдохновляли людей и приучали к мужественному перенесению всех испытаний, которые выпали России и русскому народу. В. Г. Распутин был настоящим народным учителем и заботливым воспитателем нескольких поколений соотечественников.
Мое личное знакомство с Валентином Григорьевичем Распутиным в январе 2006 года было совершенно мимолетным. Меня представил писателю мой друг протоиерей Сергий Разумцов в связи с моими исследованиями о судьбе сибирского крестьянина Григория Ефимовича Распутина-Нового и о происхождении крестьянских родов Распутиных в Сибири от опытных возниц, которые брались перевозить грузы и людей в самые сложные для сибирских дорог весенние и осенние распутицы. Отец Сергий незадолго до этого передал мою заметку по данному вопросу на суд знаменитого художника русского слова. Меня поразило, с каким вниманием и уважением Валентин Григорьевич отнесся к скромному труду совершенно незнакомого ему человека, уделил мне свое драгоценное время, охотно подтвердил убедительность моих историко-этимологических изысканий, коротко поделился со мной воспоминанием об отце — Григории Никитиче Распутине и его предках. Благородство и простота великого писателя в общении произвели на меня неизгладимое впечатление, для меня это был краткий, но совершенно незабываемый урок настоящего великодушия и христианской открытости, отзывчивости.
Русская литература понесла невосполнимую утрату. Ушел из жизни колоссальный общенациональный талант. Он внес великий вклад в судьбу русского народа и Русского Языка. Имя Духовного Воина, Борца за самобытность и независимость России никогда не изгладится из людской памяти! Вечный Покой и Царствие Небесное рабу Божию Валентину!
Александр ПРОХАНОВ (Москва)
Распутин: Империя и народ
Все, кто говорят сегодня о творчестве ушедшего от нас Валентина Григорьевича Распутина, мне кажется, молчат о том, что составляло одновременно и стержень, и главную трагедию его судьбы.
Распутин создал удивительную галерею образов русских людей: сердечных, терпеливых, измученных, добрых, беззащитных, упрямых, — ту галерею, которая воспроизводится с разными оттенками в каждом поколении нашего народа. Его герои неразрывно связаны с крестьянами Тургенева, с крестьянами Некрасова, с крестьянами Толстого. Но это уже абсолютно другие — советские крестьяне.
В литературном, духовном, идейном отношении я не близок к Распутину. В каком-то смысле — даже антагонист его, хотя мы были практически ровесниками и прожили в литературе бок о бок добрых полвека. Мы выступали на одних и тех же писательских вечерах, встречались на одних и тех же съездах и пленумах. Но мы никогда не были близки, и, может быть, поэтому ни разу не общались с Валентином Григорьевичем, что называется, по душам.
На мой взгляд, это было следствием одного кардинального расхождения между нами. Он был певцом народа, а я — певцом государства. Распутин в своем творчестве очень остро и страстно поставил русский вопрос как проблему русского народа, измученного своим государством. Народа, который израсходовал себя в строительстве этого государства, — в том числе и, особенно, за советский период, когда проходили коллективизация с индустриализацией, потом была грандиозная по потерям и разрушениям Великая Отечественная война, потом послевоенное восстановление страны и строительство «мировой системы социализма».
Все это шло за счет русского народа, было его несчастьем, было его жертвой, которая шла от понимания необходимости такого государства. Русский народ сознательно или бессознательно понимал, что без сильного, мощного государства он пропадет, его растерзают более многочисленные соседи. Его погубят, его растворят, его завоюют, его вышвырнут за пределы коренной России, его уменьшат в десять раз.
И поэтому русские, надрываясь на стройках, покидая и пуская под воду свои деревни, словно легендарный град Китеж, — они внутренне понимали, что без сильного и мощного государства им не быть вообще. И Распутин это понимал. Поэтому его дуализм, его внутренняя диалектика были связаны с тем, что, с одной стороны, он описывал изнуренный, изрубленный, измученный государством народ, понимая — с другой стороны — что без этого государства этому народу не быть.
Распутин не был антисоветчиком, он не был антигосударственником-нигилистом. Тем более, он не был либералом, для которого русское, российское государство — это изначальное зло, и ничего больше. Недаром Валентин Григорьевич в годы перестройки подписал «Слово к народу», недаром после он был близок к коммунистам, к Геннадию Андреевичу Зюганову.
Но эта двойственность определяла внутреннюю трагедию, которая жила в Распутине до его последних дней. Эта двойственность до сих пор не имеет решения. Поставленный Распутиным вопрос завещан последующим поколениям русских писателей, философов, духовидцев. Ведь недаром советский проект символически завершался распутинским «Пожаром». А еще — «Печальным детективом» другого замечательного писателя-деревенщика Виктора Астафьева. Там же были и «Белые одежды» Дудинцева, и «Дети Арбата», там были многие либерально-демократические писатели, ненавидевшие советское государство именно за то, что оно сохраняло в числе других и русский народ.
По существу, явление Распутина — это явление литературного восстания русского народа с требованием не отмены царства как такового, а с требованием «доброго царя». Но оно привело к приходу в государственную власть лютых антигосударственников, по отношению к русскому народу в тысячу раз более жестоких, чем советские генсеки и министры. И вот для этих, оказавшихся у власти персонажей, русские сразу же стали врагами, подлежащими унижению и уничтожению: мол, «русский фашизм хуже немецкого».
На мой взгляд, многолетнее «молчание» Распутина объяснялось тем, что поставленный им вопрос не нашел позитивного решения. И он ощущал свою долю ответственности за то, что происходило с нашей страной за последнюю четверть века и что продолжает происходить с ней и сегодня.
Василий ДВОРЦОВ (Москва)
Исповедник нравственности
Памяти Валентина Григорьевича Распутина
Вспомним, как Россия тяжело пережила гибель Пушкина, но почти никто не заметил, когда умер Чехов. Такие вот наглядные примеры, когда народ — а не только интеллигенция — любит и не любит писателя, ибо не величина писательского таланта и литературная мастеровитость отражается в той народной любви. Да, Валентин Григорьевич Распутин — великий писатель, но еще он был человеком неимоверно большого сердца. И этим Валентин Григорьевич стал подлинно народным русским писателем. Все, что отличает русскую литературу от иной, в том числе от «русскоязычной», было присуще творчеству Распутина.
Но что мы понимаем под собственно «русской литературой»? Понятно, что литература разделяется на русскую и русскоязычную не по крови авторов. Это маргинальный или провокационный вид определения. Я в свое время в статье на эту тему «Удержание русскости в России» обосновывал три принципа определения.
Сострадание — первый признак русскости литературы. То есть, русский писатель не выделяет себя из народа, не отстраняется от него, живет, мыслит и чувствует себя в нем. Русский писатель не отстраняется от народа, не становится в позицию его учителя, судьи или вождя. Так Александр Исаевич Солженицын, при всей весомости его имени, не может считаться русским писателем, потому что он и жил вне народа, и учил, и просвещал, и судил.
Вторая отличительная черта русскости литературы, а, следовательно, и творчества Валентина Григорьевича — это лирика, которую не надо путать со сплином западного романтизма.
Лиризм — второй признак русскости литературы. Книга всегда разговор личный, писатель и читатель всегда один на один. Сердце к сердцу, душа в душу. А разговор по душам, беседа душ ведется языком лирики. Лиризм — уникальное свойство русской культуры. Это не сентиментальность германцев, не сплин англичан. Не испанская романтика. Русская лиричность непереводима, она непередаваемо тонка, тиха, она только наше и только для нас. Лиричность выше смысла, выше тона, она — русская душевность. И все, кто знал Валентина Григорьевича, помнят — насколько тих, тонок он был в общении.
Третий признак русскости — нравственная неколебимость.
Распутин, как и вся плеяда наших великих писателей второй половины ХХ века, был человеком советского воспитания, то есть он не был образован религиозно изначально. И к Богу они приходили через тяжелую работу над собой, через преодоление «школьных» стереотипов мышления. Но это менялось сознание, а вот сердце на пути к храму не менялось, а только освобождалось, раскрывалось. Ведь каким удивительным образом Валентин Григорьевич всю свою жизнь держался той неколебимой нравственной традиции суждений о добре и зле, которая утвердилась в русской православной культуре еще со времен «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона. Как непреклонно тверд писатель и общественный деятель Распутин был в отстаивании позиций красоты и истины, правоты и чистоты.
Надо понимать, что, нация формируется языком, кровь и земля здесь второстепенны. А литература — формирует общество. И потому литературный процесс — это процесс национального самосознания. То есть, пока существует народ, пока он самоорганизован, литературный процесс никогда не заглохнет: одни писатели будут уходить, другие приходить им на смену. Господь каждому времени призывает своих свидетелей. И, зная, как Он любит Россию, говорить о каком-то оскудении, тем более — о умирании литературы, есть некое богохульство.
Распутиным заканчивается советский период русской литературы. С нами осталось не так много писателей, определивших лицо той эпохи — Юрий Васильевич Бондарев, Владимир Николаевич Крупин, Виктор Иванович Лихоносов, Владимир Владимирович Личутин. Наступает новая эпоха, определяемая принципиально новым читателем, значит, будут и новые писатели. Видится главное изменение мира — он вновь становится религиозен, что значит принципиальное изменение целей и мотиваций жизни.
Но при всех переменах в умах, вечной остается духовная устремленность сердца. И потому те писатели, которые стали народными в свое время, остаются народными навсегда. «Уроки французского» и «Прощание с Матёрой» уже даже не в памяти, а в сознании русского человека. Мы безотчетно мыслим образами и категориями, которые в своих произведениях формообразовал Распутин.
Когда в семидесятых годах ХХ века часть интеллигентов-диссидентов рвалась на Запад, в противовес им засветились писатели, которых презрительно назвали «деревенщиками». По сути, они тоже были «диссидентами», так как противостояли коммунистическому официозу, но только с позиций народного консерватизма.
Валентин Григорьевич из числа «деревенщиков», и это благодаря ему, Абрамову, Астафьеву, Белову, Шукшину насмешливое название со временем стало звучать гордо. Надо понимать, что тогда общественное сознание переживало перелом сродни тому, с каким мы столкнулись двадцать лет назад. Только тогда ломалось не политическое, а социальное мировоззрение, мироуклад. Это был период массовой урбанизации, города вбирали в себя десятки миллионов бывших селян, и это был, конечно, ужас. Человек разом лишался привычных, проверенных опор сознания, дезориентировался, и, зачастую, развращался. Тогда-то русские писатели вступили в борьбу за народную душу. Они самоотверженно, жертвенно работали над сохранением нравственности, укреплением самоуважения, сохранением исторической памяти России. Поэтому говорится, что во времена, когда церковная проповедь была невозможна, нравственность удерживалась литературой. Писатели были проповедниками и исповедниками нравственности, и в первом ряду навсегда теперь имя Валентина Григорьевича.
Валентин Григорьевич отчетливо осознавал свой писательский долг. Служа делу правды и истины данного ему Богом талантом и мастерством, он не просто не принимал того, что происходило в 20 убийственных для страны лет, когда в России в необъявленной войне погибали миллионы людей, а всеми силами, на износ, боролся с хаосом «нового порядка» (последняя опубликованная книга В. Г. Распутина «Эти двадцать убийственных лет» — ред.). Когда многие советские писатели, потеряв привычные моральные ориентиры, заметались, Валентин Григорьевич не пошатнулся в своих убеждениях, и в малом не стал заигрывать с новыми хозяевами жизни. Он утверждал «Нет, не кончено с Россией» и «Запад России не получит», но при этом он не пророчествовал о некоем национальном воскрешении. Он вообще избегал слов «возрождение», «воскрешение», он все-таки был человеком своей, безвозвратно уходящей эпохи. Видел ли он свет впереди? Возраст не позволял предаваться легкому оптимизму. Он просто не сдавался. В моем представлении, Валентин Григорьевич — верный капитан корабля, который твердо выполняет свой долг на мостике до конца, — что бы ни случилось.
Кроме всего, Валентин Григорьевич нес нравственную традицию истинно русского человека не только в творчестве, но в личной жизни. Это всем нам пример целомудрия, чистоты и красоты семейности, ведь даже невозможно представить его разгульным и пьяным. Распутин был очень мягким и тихим человеком, никто не помнит, чтобы он кричал, шумел или жестко кого-нибудь клеймил. И при этом он первым поставил свою подпись под обращением «Молчать не позволяет совесть» с резким осуждением той провокации в Храме, через которую либеральные деятели «общемировой» культуры попытались расколоть наше общество.
Внешне всегда собранный, сосредоточенный, Валентин Григорьевич мог показаться кому-то со стороны даже замкнутым, хотя всегда был неизменно доброжелателен и приветлив с собеседниками. Ему приходилось много выступать, и он мог говорить страстно, до дрожи в голосе, но только сходил с трибуны, как сразу же стихал. Его буквально окружала аура внимательной, напряженной тишины, и рядом с ним никто не шумел, все сами собой переходили на спокойный тон. И так, не повышая голоса, он всегда был слышнее всех.
Да, конечно, были те, кому Валентин Григорьевич не подавал руки, но даже они воздавали ему должное. И как бы так не получилось, что теперь они станут «лучшими друзьями» великого русского писателя, при этом продолжая травить русскую культуру. И здесь мы выходим на важную проблему. Безусловно, наши либералы не упустят возможность объявить, что с уходом из жизни Валентина Григорьевича Распутина закончилась и русская литература. Ведь они категорически не хотят признавать бытие настоящих современных писателей. Настоящих, а не ПИПов — персонифицированных издательских проектов. Более того, неимоверное количество сил и средств за эти десятилетия было затрачено, чтобы сегодняшние поэты и прозаики России оказались в полной информационной изоляции, в полной оторванности от своих читателей. Литературный рынок очень агрессивен относительно литературного процесса, монополизированные торговые сети не пропускают современную русскую книгу на прилавки, на упорно прозападнических «культурных» телеэкранах вы никогда не увидите авторов-патриотов, только имитаторов-шоуменов, а в интернете все тонет в информационном навале.
Понятно, почему это делается — нельзя же на одной полке выставить «цыганское золото» и произведения Фаберже. Но, слава Богу, писатели, и хорошие русские писатели, всегда были, есть и будут. Россию Господь любит, и правда восторжествует.
Иван ПЫРКОВ
«Крест на возглавии»
Прощание с Валентином Распутиным…
Среди русского нашего литературного поля древо Валентина Распутина — «царский листвень» — завидишь издалека. И подивишься его жизнеупорной силе, крепости его корней, не боящихся никакой, говоря по-распутински, «засуши», уходящих в глубинные пласты национальной духовной культуры. От такого — не откорениться, не откреститься. В «Прощании с Матёрой» дерево-символ обезглавлено, подобно деревенской церковке «на высоком чистом месте», у которой отнят был «крест на возглавии». Сама по себе параллель потрясающая!
И все же не со стволового утверждения хотелось бы начать разговор о великом нашем писателе, а с тревожащего душу зыбкого страха-сомнения, которым сам он поделился когда-то со страной напрямую, в запале публицистических схлестов, в прямом ответе на вопрос о причинах охватывающего страну пожара. Обмолвился о первовозгорании, так сказать. «...с изменением нравов — все тревожней за человека», —признается Валентин Григорьевич, и горечь пепельного тла проступит в этом прямом признании, и уже до конца жизни будет определять его нравственный, его гражданский выбор. Во время прощального сплава по родной Ангаре всегда просветленно-ясные, радующие за жизнь глаза художника нет-нет да и будут отгораживаться от видеокамеры печальной серой завесой.
Тревога о человеке, как бы традиционно-избито не звучало подобное сочетание, выходит сегодня, именно сейчас, может быть, как никогда раньше, на первый план в творческом наследии художника. Разделительное отношение к литературе, когда «деревенщики» рассматриваются как отдельно взятая и объединенная общими художественными взглядами группа, — потеряло всякий смысл теперь. Ибо если ограничить Абрамова, Алексеева, Астафьева, Белова, Лихоносова, Солоухина, Троепольского, Шукшина, Распутина деревенской околицей или — еще уже — калиткой деревенского дома, то у нас и литературы-то, вне этой великой вселенской калиточки, никакой почти не останется. Без «Матрёнина двора» и без «Матёры» просто нет и не может быть отечественной словесности. Так что не в критических лычках дело, конечно же, не в отнесенности к определенным культурно-эстетическим и историческим реалиям (хотя и они важны), но дело прежде всего в отношении к человеку. Через человека, который в городе ли, в деревне ли вдруг начинает задумываться о мире и о Боге, вдруг просыпается, вдруг понимает, что можно и должно жить по-другому, вдруг, как у Троепольского, раскрывает свое больное усталое сердце в любви к «животине бессловесной», который, как у Распутина, просто отказывается покинуть родной узкурничек земли, где похоронены предки, где каждая травинка знает и помнит, — через человека, нечаянно стремящегося к «соотечествованию», к любви и вере, связана, как пуповиной, современное русское слово с Пушкиным и Достоевским. (В «Живи и помни» утверждено удивительно: «Нельзя продолжать новую жизнь, не подобрав пуповину от старой»).
Как раз весной, в марте, ровно десять лет назад журнал «Волга XXI век» публиковал очерк Валентина Распутина с очень характерным, распутинским названием: «Ученье: свет и тьма». По материалам выступления на XIV Рождественских чтениях. Валентин Григорьевич, если вдуматься, всегда был близок к учительской традиции — только без наставлений и морализаторства. Вот как замечательно, не лакируя мелочной опасливой кисточкой шероховатые заструги глубокой мысли, как бы соразмышляя с читателем вместе в процессе самого письма, говорил писатель о предназначении просвещения, о роли русского слова, о «молитвенном ладе» литературы отечественной:
«Пушкин во имя красоты, гибкости и чуткости русского языка снял с него оскомину церковно-славянского, но не вывел из храма и умел настроить свою лиру на молитвенный лад. Этот лад потом не покидал никого из наших больших мастеров, однако, требовал все той же настройки. Шмелева нельзя назвать реформатором языка, но в свое суровое время он сумел придать ему редкую, не бывалую дотоле, дружественность, ласку, и даже умильность — точно сам язык, пораненный во вражде и войнах, высмотрел Шмелева в каких-то дальних и укромных своих палестинах и вручил ему этот дар всегда теплого и сердечного звучания. Иван Шмелев — это Алеша Карамазов в русском литературном братстве XX века, в котором, как в романе Достоевского, были разные персонажи, — Алеша, явивший монастырскую душу всепонимания и прощения».
Как хорошо, как тепло сказано, как на душе становится светлее от слов этих! И какую неожиданную разбежку берет мысль Валентина Распутина. Шмелев — Алеша Карамазов. Не на вражду, не на войну или брань (Богодулу простительно!) дан язык нам, национальный язык, литературный язык, а ради сердечного звучания, ради «молитвенного лада». Да разве же только о языке как о знаковой или коммуникационной системе речь, разве же не об израненных войнами, пораженных социальными язвами, заразившихся онемением зиловского равнодушия поколениях? Разве не о нас с вами, сегодняшних, легко и бездумно меняющих родники диалектов на химическую смесь куцых жаргончиков, запросто, просто так, отрекающихся от родного, теплого, и неровного, и неправильного, и дышащего, и в начале сиявшего слова в пользу усреднено-механического канцелярита? Настасья, Дарья, Егор, они же не только надгробия родные оставлять отказывались, они же не только за уклад свой держались, они за слово русское держались! Господи, что ж мы делаем-то с нашей речью и как же будем мы теперь — без речи Валентина Распутина?
До сих пор помню, как волновался, когда готовился к разговору с Валентином Григорьевичем. Нужно было, все-то лишь, уточнить несколько деталей, узнать про фрагменты, которые следовало, как части выступления, выделить курсивом и т. д. Но я волновался: мне казалось, что вот сейчас, в телефонной трубке, заговорит-завещает, что называется, «живой классик», начнет давать указания, а может, и вопрос какой-нибудь строгий задаст, или вообще намекнет: «Да кто ты, собственно, такой, чтоб говорить с самим Распутиным?» И вот как только потекла-побежала речь Валентина Григорьевича, неторопкая, немногословная, без всяких прикрас и фигур, — знаете, вроде как старушки с Матёры покатились с узелками под горку, куда-нибудь по грибы да по ягоды, — все мои волнения улеглись. Я просто молчал, бекал и мекал что-то в ответ, и слушал, слушал, слушал. Отчего-то я вспоминал те три яблока из рассказа «Уроки французского». Мальчик никогда не видел яблок, но сразу догадался, что это они. Так и я, никогда не слышавший северного говора, сразу узнал его и понял, как что-то родное, настоящее-русское...
Окающий этот, всегда с северным колоритом говор, пришедший из междуречья Ангары и Енисея, узнаваем и в прозе писателя. Но вот что важно: никогда нет в книгах Валентина Григорьевича специального построения речевых портретов. Его речь и речь его героев совершенно естественна, она у Распутина подобна не средству письма и не художественному колориту, а дару Божию. Не случайно писателей, повлиявших на родной язык, на пракорневую его систему, таких, как Пушкин, Достоевский, Шмелев, ставит Распутин в один ряд, например, с оптинскими старцами. Не случайно, конечно, и особенно трепетное внимание художника к Серафиму Саровскому и Сергию Радонежскому, чье имя Валентин Распутин назвал «светлозовным». «Что мы, неразумные дети неразумного века, усушенные к тому же дурным образованием, знаем сегодня о Сергии Радонежском? — задается вопросом писатель. — Большинство из нас ничего не знает, кроме имени, которое и помимо церковных стен звучит как бы само собой, одним движением воздуха, и означает что-то светлозовное, терпеливо нас дожидающееся... И только немногое из нас при имени Преподобного Сергия обращаются не к памяти и не к книгам, а к душе...»
В этих словах — весь Распутин. Писатель православного возрождения. Мыслитель и гражданин, не боящийся говорить правду в искусстве и в жизни, не разделяющий, вернее сказать, жизнь и искусство. Без голоса Распутина наша страна и наша культура станет другой. Но зерно веры и добра, заложенное в почву, обязательно даст свои благодатные всходы. Валентину Распутину удалось в свое время защитить кристально чистую воду Байкала. И, как мог, в художественных образах, в публицистических монологах, в молчаливом несогласии, — он защищал до конца человека, за которого так тревожился. Он напоминал, что соотечествовать, помимо всех других смыслов, значит обращаться к Богу. Любить, не воевать, не разрушать, верить, помнить. Что «проще восстановить разрушенный храм и начать службу, чем начать службу в прерванной душе».
Все, что делал Валентин Григорьевич Распутин, было направлено на восстановление «прерванной души», если разобраться. Нелегкий, неблагодарный, но бесконечно важный для завтрашней России труд!
Что ж, нам, «неразумным детям неразумного века», еще, может быть, только предстоит открыть для себя мир Валентина Распутина. И его горнее предназначение. Получить, так сказать, посылку из далекого или не такого уж дальнего прошлого, вскрыть фанерные ее дощечки и найти три спрятанных, потаенных, напоминающих детство яблока.
Ирина УШАКОВА
Неотъемлемая часть России
Имя Валентина Распутина — одно из значительных, дорогих русскому сердцу имен. Писателей-соратников Валентина Григорьевича — называют почему-то пренебрежительным словом «деревенщики». А разве только о покосившихся избах писали Василий Шукшин, Василий Белов? Нет. Их горькое слово проходит сквозь человеческую душу, высветляет ее самые темные уголки.
В середине марта в Москве прошел целый круг мероприятий, посвященных 75-летию Валентина Распутина.
Один из таких вечеров состоялся 15 марта в Союзе писателей России. Не случайно в начале вечера была показана запись Орловского съезда Союза писателей десятилетней давности, где Валентин Распутин сказал об одной из самых печальных тенденций в сегодняшнем обществе: «Писатель перестал быть властителем дум. Никогда уже не будет Золотого и Серебряного века, языка Личутина и Белова. Будут иные писатели». Но и в этой ситуации писатель призывает нас «продолжать работать, любить ближнего, быть отечестволюбом».
Председатель Союза писателей Валерий Ганичев отметил в своем поздравительном слове, что литература «почвенническая» — это литература высокой нравственности. И все произведения Валентина Распутина — «о спасении человеческого гнездовища, о памяти». Артист Григорий Дунаев прочел отрывок из произведения В. Распутина «Прощание с Матёрой»: «Любовь к родине — это все равно что любовь к матери… Родина дала нам все, что мы имеем».
После прочтения любого произведения Валентина Распутина остается чувство причастности к судьбе родной земли, к людям, которые живут на ней. Будут ли они завтра жить? Такими ли они останутся или мировая глобализация сотрет неповторимые черты русского человека? Пока что такие крепкие духом люди, как Валентин Распутин, отстаивают национальный характер, будят уснувшие души.
Наш разум возмущается, видя далекую от русской культуры работу сегодняшнего телевидения. Но высказать наши мысли дано писателю: «Все меньше пахнет русским духом, и все меньше Россия похожа на себя».
Писатель Владимир Крупин так высказал свое отношение к дорогому другу и соратнику Валентину Распутину: «Если бы не сибирские полки, подоспевшие на помощь в битве под Москвой… Если бы не сибиряки-писатели, как знать, может быть, дрогнула бы наша литература под напором пошлости… В Валентине Распутине ценно ощущение простоты. Его привычка говорить правду». Может быть поэтому «русское слово доверилось ему».
С поздравительным словом на вечере в Союзе писателей выступил Семен Шуртаков, который давал Валентину Распутину рекомендацию в Союз писателей и печатал его первую книгу.
Поэт Станислав Куняев рассказал о своей дружбе с иркутскими писателями. Среди них, по мнению С. Куняева, выделялся Валентин Распутин. В нем не было артистизма, дара перевоплощения. «Он все больше молчал и как будто бы готовился к своему пророческому предназначению».
Ректор Литературного института Борис Тарасов от имени сотрудников и студентов поздравил писателя, отмечая: «Без понимания, что такое Распутин, не понять, что такое русская литература».
Любимые песни: «В горнице», «Прощанье славянки» исполнила для юбиляра Татьяна Петрова. Она уверена, что сегодня возрождается интерес к народному творчеству, молодое поколение начинает мало-помалу собирать растерянные крупицы народной культуры. В этом возвращении к своим корням можно видеть и заслугу Валентина Распутина.
«Распутин стал неотъемлемой частью России, как Волга... Он глубокий и чистый, как Байкал», — говорит о писателе народный артист России Михаил Ножкин. В фамилии писателя он слышит звучание весенней распутицы. «Творчество Распутина, — говорит М. Ножкин, — поднимает и смывает все пошлое».
Артисты МХАТа им. М. Горького представили зрителям фрагмент спектакля «Деньги для Марии» (режиссер А. Дмитриев).
Специально на вечер В. Распутина прибыла Академическая капелла Санкт-Петербурга (бывшая Императорская). Ими были исполнены песни: «Грусть просторов» (сл. Ф. Сологуба, муз. Г. Свиридова), «Любовь святая» (муз. Г. Свиридова), «О России петь…» (сл. И. Северянина, муз. Г. Свиридова), «Калитка» (слова А. Будищева, музыка А. Обухова), «Коробейники» (сл. Н. Некрасова, муз. народная).
«У Валентина Распутина, — говорит о нем поэт и драматург Анатолий Парпара, — есть природный дар, развитый им до совершенства: умение мыслить, вбирать в себя происходящее, анализировать его, сопоставлять его с опытом прошлого и говорить об этом людям не в назидательном, а в доверительном тоне, приглашая к совместному размышлению».
Казалось бы, голос Распутина, — явно не трибуна, — голос негромкий, но неожиданно заставляет себя слушать даже крикунов. Это объясняется тем, что писатель говорит о наболевшем с читателем, как с близким другом. И правда, которая выстрадана его сердцем, выходит на первый план. Как он это делает? Не знаю. Но душа принимает неотразимо».
Вечер Валентина Григорьевича Распутина прошел и в Доме кино 16 марта. Артисты, музыканты, писатели, режиссеры пришли поздравить дорогого писателя.
Артист Александр Цуркан рассказал об удивительном сибирском крае — родине Валентина Распутина. Невозможно было не сказать и о той общей боли, которую вызывает начавшееся на Ангаре строительство Богучанской ГЭС. Об этой земле, о сохранении ее богатств и самой жизни на ней говорит в своих произведениях Валентин Распутин. Он будит наши сердца, заставляет задумываться над больными вопросами. «Когда человек думает, он начинает осознавать, а от осознания к делу — один шаг», — заключил Александр Цуркан. И в завершение своего выступления прочел стихотворение Николая Мельникова, которое, так же, как и проза Валентина Распутина, взывает к осознанию беды, которая постигла русскую деревню:
Поставьте памятник деревне
На Красной площади в Москве.
Там будут старые деревья.
Там будут яблоки в траве.
И покосившаяся хата
С крыльцом, рассыпавшимся в прах.
И мать убитого солдата
С позорной пенсией в руках…
О пронзительном слове Валентина Распутина, о его любви к землякам в своей речи юбиляру сказал литературный критик Валентин Курбатов. «Заливают деревню, заливают историческую память. Расселяют коренную трехсотлетнюю память...» Валентин Курбатов уверен, что, прочтя Распутина, мы прозреем для прекрасной жизни и поймем, что мы один из великих народов.
Писатель Алексей Варламов в своем выступлении отметил, что Валентин Распутин — писатель, который пишет на деревенском материале о глубоких философских проблемах: «Он единственный из писателей — современников заглядывал за край бытия. Тем он интересен нам и сегодня». Писательские черты Валентина Распутина, по мнению А. Варламова, — это «смелость художника, творческое поведение».
Народный артист России Юрий Назаров поздравил Валентина Распутина словами стихотворения Федора Тютчева:
Обманутой, обиженной России
Вы честь спасли — и выше нет заслуг,
Днесь подвиги вам предстоят иные:
Отстойте мысль ее, спасите дух…
Народный артист России Василий Лановой прочел отрывок из произведения Валентина Распутина «Прощание с Матёрой», в котором говорится о том, чем жив человек: «Правда в памяти. У кого нет памяти, у того нет жизни…».
«Я верю в выздоровление. Такие духовные запасы, такое культурное богатство, такая народная мощь, как у нас, не могут быть погребены...», — обращается к нам В. Распутин, и за этим словами должны быть уже наши поступки.
На вечере Валентина Распутина для юбиляра исполнила свои песни Евгения Смолянинова: «Когда волнуется желтеющая нива» на стихи Михаила Лермонтова и «Осень» на стихи Алексея К. Толстого.
Наместник Сретенского монастыря отец Тихон Шевкунов зачитал поздравление Патриарха Кирилла Валентину Распутину. Отец Тихон уверен, что Распутин рассказал нам о горе, о том, «как с этим жить, проживать и подниматься над этим горем. Как нам дальше «жить и помнить». Показал своей жизнью.
Хор Сретенского монастыря исполнил для юбиляра свои давно полюбившиеся слушателям песни: «В бой идут сибиряки», «Утро туманное», «Гори, гори, моя звезда», а также многолетие Валентину Григорьевичу.
Председатель Союза кинематографистов Никита Михалков сказал о Распутине краткое и точное слово: «Великий русский писатель. Великий гражданин. Мощь и покой. Но покой не от равнодушия, а от мощи. Таков Распутин. Берегите его. Это наша защита».
По материалам сайтов: «ЗАВТРА», «РНЛ», «РОССИЙСКИЙ ПИСАТЕЛЬ»,
«РУСЬ ДЕРЖАВНАЯ», «РУСЬ ПРАВОСЛАВНАЯ»