Рассказ из цикла «Трагедии нашего времени»
В одной из музыкальных школ нашего города была старенькая, почти что уже и не пригодная к игре скрипка. Она висела в кладовке у завхоза на гвоздике рядом с такими же обветшавшими, а то и вовсе сломанными инструментами, струнными и духовыми: балалайками, домрами, валторнами и тромбонами.
Иногда, правда, эту скрипку с потускневшим лаком, расшатанными колками и несколькими щербинками на деке выдавали только что поступившим в школу ученикам подготовительного скрипичного класса. Родители, не зная еще, будет их шестилетний ребенок учиться в музыкальной школе или после первых же трудных занятий бросит ее, покупать новенькую дорогостоящую скрипку не торопились. И часто оказывались правы. Поиграв полгода (самое большое — год), маленькие музыканты остывали к занятиям и наотрез, со слезами и криками отказывались ходить в школу.
Но бывали и другие случаи. Когда, наоборот, по истечении года в ученике подготовительного класса обнаруживался истинный талант скрипача, и тут уж родители немедленно покупали ему новенькую искусной работы скрипку, уложенную в кожаный с двумя тугими защелками футляр. Старенькую же скрипку завхоз опять вешал в кладовке на гвоздик.
Как она попала в школу, теперь уже никто и не знал. Сама школа была тоже очень старой, первой музыкальной школой в городе. Ее открыли еще в начале прошлого века, более ста лет тому назад. Скорее всего, кто-то из тогдашних преподавателей или меценатов, больших любителей музыкального искусства, за счет которых школа была построена, и преподнес хранившуюся у него дома скрипку в дар новому небывалому в городе учебному заведению. Тогда еще подобные люди встречались.
За сто лет существования музыкальной школы ее окончили многие ставшие в будущем выдающимися музыкантами ученики. Были среди них и композиторы, и пианисты, и певцы, но самым знаменитым по праву считался скрипач-виртуоз, который когда-то тоже учился своему искусству на старенькой неведомо как попавшей в школу скрипке.
Часто приезжая в наш город, он непременно заходил в музыкальную школу, давал там концерты, проводил мастер-классы с учениками, рассказывал о заграничных гастролях в Париже, Вене или Риме. Иногда он вспоминал о первой своей скрипке, заглядывал в кладовку к завхозу и, увидев ее, висящую на гвоздике, брал в руки и даже пробовал сыграть какую-нибудь мелодию. Но ни разу не довел ее до конца, с улыбкой возвращал скрипку назад и после долго удивлялся, как он мог выучиться виртуозной игре на таком ветхом дребезжащем инструменте.
Бывали в старой музыкальной школе и многие иные известные музыканты, приезжавшие по просьбе скрипача-виртуоза на гастроли в областной театр оперы и балета. Скрипач показывал им первую свою скрипку, и они тоже все удивлялись, как можно на ней чему-нибудь выучиться.
Несколько раз посещал школу сам Ростропович. Скрипка попалась и ему в руки. Он потрогал на ней струны, прикоснулся к ним смычком — и остался инструментом еще более недоволен, чем другие именитые музыканты. Может быть, потому, что все-таки был виолончелистом, а не скрипачом.
В общем, все дело шло к тому, что завхоз с ведома директора собирался старую скрипку списать да и выбросить за ненадобностью — сколько ей можно висеть на гвоздике, пылиться и зря занимать место.
Но вот нынешней осенью одна молодая мама привела в школу своего шестилетнего сына, мальчика Ваню. Когда-то мама сама училась в этой музыкальной школе, правда, по классу пианино. Настоящим музыкантом она, к сожалению, не стала. И вовсе не потому, что была неталантлива или не старательная, а потому, что ко времени, когда она окончила консерваторию в городе Саратове, музыка перестала быть в почете. Устроиться на работу мама могла лишь в какую-нибудь второразрядную музыкальную школу (да и то с большим трудом), где и учеников мало и зарплаты совсем мизерные, грошовые — семью на них не прокормишь. Посоветовавшись с мужем, начинающим предпринимателем, мама окончила краткосрочные курсы бухгалтера и теперь работала в банке. Отдавать Ваню в музыкальную школу они с мужем не были намерены. Чтоб стать музыкантом, надо учиться без малого двадцать лет, а в результате ни работы, ни денег — одна только слава, что музыкант, скрипач или пианист. Уж лучше с малых лет готовить его в юристы, экономисты или хотя бы в компьютерщики.
Но Ваня, однажды увидев по телевизору, как играет на скрипке не то Спиваков, не то Третьяков, не то знаменитый скрипач из их города, загорелся этой игрой и твердо объявил родителям, что хочет и обязательно выучится играть на скрипке так, как играет по телевизору вон тот скрипач — и даже лучше.
Мать с отцом пробовали его отговаривать от этой ненужной затеи. Но Ваня стоял на своем, часами слушал по телевизору скрипачей, с начальных нот узнавал знакомые мелодии, несколько раз даже плакал, упрашивая родителей отдать его в музыкальную школу.
И родители уступили. В преддверии первого сентября мама повела Ваню в школу, которая находилась совсем рядом с их домом, всего через дорогу. Втайне, правда, она надеялась, что преподаватель по классу скрипки, посмотрев на Ваню, в ученики его не возьмет — слишком тот еще маленький, неокрепший здоровьем. Да, может, и музыкального точного слуха у него нет. Маме в вечной домашней суете, в ответственной банковской работе все некогда было проверить у Вани слух, музыкальные способности. К тому же и пианино, к которому она давно не прикасалась, было расстроенным.
Но получилось все вовсе не так, как мама рассчитывала. Преподаватель (он играл в оркестре театра оперы и балета) вначале посмотрел на Ванины руки, на ладошки и пальцы, зачем-то даже потрогал за запястья, потом проверил его музыкальный слух, беря на пианино одну ноту за другой — и Ваня все их до единой повторил своим тоненьким чистым голосом.
После строгих этих испытаний преподаватель сказал, что Ваню в ученики к себе зачисляет, что у того есть все наклонности (и главное — желание) к игре на скрипке. Маме ничего не оставалось, как согласиться с мнением опытного педагога.
Так Ваня и стал учеником подготовительного класса музыкальной, известной далеко за пределами нашего города школы.
В первый же день занятий завхоз, сняв с гвоздика, выдал ему старенькую, считай, что уже и списанную скрипку. Преподаватель объяснил Ване, как надо держать ее, упирая в плечо и шею, как владеть смычком, как нажимать пальчиками на струны, чтоб получались те или иные ноты. Ваня, к радости преподавателя и великому огорчению мамы, все схватывал на лету. Скрипка легла ему на плечо и шею, будто влитая, пальчики, совсем тоненькие и хрупкие, сами по себе ловко нажимали на струны в необходимом маете, смычок (едва ли не рост Вани) не дрожал и не заваливался на сторону, а скользил ровненько и плавно и стал как бы продолжением Ваниной руки, как того и требовал преподаватель-наставник. Мама, глядя на прилежание Вани, лишь глубоко вздохнула...
Скрипка Ване очень понравилась. Не доверяя маме, он сам донес ее до дома, сам положил в детской комнате на полочку, освободив ее от всех, прежде так любимых им игрушек: заводных машин, детского лото с рисунками и буквами, самолетов и кораблей-парусников, сам накрыл скрипку чистой холстинкой, которую ему выдала мама.
Ежедневно, едва вернувшись из детского сада, Ваня брал в руки скрипку и занимался на ней до позднего вечера, а когда ложился спать, то клал рядом с собой, словно боялся, что ночью скрипка куда-нибудь исчезнет или кто-нибудь у него ее отберет.
Через месяц или полтора Ваня уже уверенно брал на скрипке все ноты и многие аккорды и даже выучился играть пьесу «Петушок», чему мама изумилась, а папа, ничего не понимавший в музыке, озадаченно пожал плечами, и после говорил маме на кухне: «Надо же!»
По своей природе Ваня был мальчиком ко всему очень любознательным и упорным. Любую вновь купленную ему игрушку он внимательно и придирчиво рассматривал со всех сторон, спрашивал у мамы или папы, как она устроена, как складывается и раскладывается, что прячется у нее внутри?
Скрипку он тоже стал изучать и обследовать с недетским каким-то любопытством, словно собирался разобрать ее по частям, чтоб после самостоятельно, без чьей-либо помощи собрать заново. Участочек за участочком Ваня обследовал гриф, хитроумные колки с резьбой и плоскими похожими на перламутровые пуговки кончиками, за которые так удобно держаться и подтягивать струны. Потом точно так же обследовал он смычок, сказав маме, что тот похож на птицу журавля. Мама удивилась этому сравнению Вани, подержала несколько мгновений смычок в руке и снова глубоко вздохнула:
— Наверное, похож!
Ваня спрятал смычок на полочку и, подождав, пока мама уйдет в большую комнату смотреть телевизор, принялся обследовать корпус скрипки. Он потрогал пальчиком все его изгибы и повороты, резную подставочку, через которую, словно через воротца, были перекинуты струны, провел ладошкой вначале по нижней, тыльной, деке, а потом и по верхней, лицевой (обе они показалась ему теплыми и даже чуть-чуть горячими) и наконец заглянул сквозь небольшое отверстие внутрь скрипки, самое тайное и секретное место, где, наверное, и скрываются все ее звуки и мелодии, пока смычок не выманит их наружу. Внутри скрипки было темно и совсем ничего не видно. Ваня очень огорчился этому, несколько раз подносил скрипку к окошку — и все равно ничего не увидел. Тогда он достал из шкафчика фонарик, который недавно подарил ему папа, и стал светить им в отверстие-дырочку, стараясь разглядеть при ярком электрическом свете, что там прячется. И вдруг на донышке у дальней изогнутой стенки он заметил тусклые, но хорошо различимые буквы. Наши, русские, буквы Ваня уже знал, умел складывать их по слогам и даже читать отдельные слова и предложения. Но эти буквы были какие-то чужие, Ване незнакомые.
— Мама! — позвал он из большой комнаты к себе на помощь маму. — Здесь буквы!
— Какие еще буквы?! — недовольно оторвалась от телевизора, но все же подошла к нему мама.
— А вон там, внутри, — посветил Ваня фонариком.
Мама низко наклонилась к скрипке, долго вглядывалась в дырочку, но ничего не увидела и даже поругала Ваню:
— Вечно ты выдумываешь!
— Нет, не выдумываю, — еще сильнее посветил фонариком Ваня. — Там, далеко...
Мама заглянула в дырочку-отверстие «далеко» и наконец буквы заметила.
— Стра-ди-ва-ри, — почему-то по слогам, совсем как Ваня, прочитала она.
Целую минуту, наверное, после этого мама молчала, словно не поверила прочитанному, а потом громко и, как показалось Ване, испуганно крикнула папе, который тоже смотрел телевизор:
— Ты посмотри, что он здесь обнаружил!
— Что?! — сердито откликнулся папа. (По телевизору показывали его любимую спортивную передачу, и он не любил когда кто-нибудь мешал ему).
— Это инструмент самого Страдивари! — указала на скрипку мама, когда папа зашел в детскую комнату.
— А кто такой Страдивари? — переспросил ее папа.
— О, Господи! — с обидой воскликнула мама и стала объяснять: — Антонио Страдивари — это великий скрипичный мастер. Он жил в Италии в семнадцатом-восемнадцатом веках. Скрипки работы Страдивари сейчас стоят большие миллионы.
— Да?! — изумился папа.
— Вот тебе и да! — почему-то передразнила его мама.
Отстраняя Ваню, она сама посветила в дырочку-отверстие фонариком и еще раз по слогам прочитала:
— Стра-ди-ва-ри!
Папа тоже посветил фонариком, увидел буквы и сказал:
— Надо же!
— И что будем делать? — разволновалась мама
— Надо подумать, — ответил папа. — Пошли на кухню.
Захватив скрипку и фонарик, они пошли на кухню, полушепотом там о чем-то разговаривали и даже спорили, а когда вернулись назад к Ване, который все это время тихонько сидел на скамеечке, мама строго сказала:
— Тут и думать нечего! Надо звонить педагогу!
Не дожидаясь разрешения папы, мама взяла мобильный телефон и быстро-быстро набрала номер.
— Игорь Ростиславович! — волнуясь, произнесла она. — У нас есть подозрение, что скрипка, которую вы выдали Ване, работы самого Страдивари.
Что ответил маме Игорь Ростиславович, не было слышно ни Ване, ни папе, но мама не стала ничего скрывать, а, отключив телефон, передала его слова:
— Завтра к девяти часам в школу. Я отпрошусь с работы. Случай необыкновенный.
Скрипку мама прикрыла на полочке холстинкой, ласково погладила Ваню по голове и приказала:
— Больше ее не трогай!
Ваня пообещал, но поздно вечером, когда родители выключили везде в квартире свет, он маму все же ослушался, снял скрипку с полки, положил рядом с собой в кроватке и только после этого уснул. А раньше Ваня лежал с открытыми глазами и смотрел в темное окошко на небо, где было видно много-много маленьких звездочек и одна большая и очень яркая...
* * *
На следующее утро Ваня с мамой ровно в девять часов были в школе. Скрипку мама несла сама, завернув ее не только в холстинку, но еще и толстую мягкую накидку. По дороге мама внимательно следила, чтоб никто из прохожих случайно не толкнул их с Ваней, не задел скрипку портфелем или сумкой. Она даже позволила идти Ване рядом самостоятельно, не держась за руку, чего раньше никогда не разрешала.
Игорь Ростиславович встретил их на пороге, но повел не в класс для занятий, а сразу в кабинет к директору школы, Евгению Евгеньевичу.
В кабинете директора Ваня никогда еще не был и немного испугался и самого директора, и громадного в половину комнаты стола, окруженного тесно стоявшими стульями, но больше всего старичка с длинной, как у Хоттабыча, бородой, который без остановки ходил из одного конца кабинета в другой. (После оказалось, что старичок этот — известный в городе музыковед, специалист по струнным и духовым инструментам.) Мама посадила Ваню на крайний стул и велела ему сидеть тихо, не шевелясь.
— Ну, что там у вас?! — поднялся к ней навстречу из-за стола директор, Евгений Евгеньевич.
— Да вот, — распеленала мама скрипку и начала рассказывать директору, как Ваня обнаружил внутри инструмента буквы, похожие на подпись Страдивари.
Директор был преподавателем по классу баяна, струнными инструментами он интересовался мало, не считал себя их знатоком. Поэтому, выслушав рассказ Ваниной мамы, он совсем чуть-чуть подержал скрипку в руках, мельком заглянул в отверстие и, похоже, ничего там не увидев, передал ее старичку Хоттабычу.
— Ваше мнение, Виктор Сергеевич? — вежливо спросил он его.
Старичок принялся изучать скрипку очень внимательно и придирчиво (почти как Ваня у себя дома), вначале сквозь очки, а потом еще и сквозь большую увеличительную лупу, которую достал из кармана, светил в отверстие-дырочку директорской настольной лампой и наконец объявил свое мнение:
— Кажется, она.
Директору осторожный этот ответ не совсем понравился. Он о чем-то задумался, постучал по столу пальцами, словно по черным и белым пуговкам баяна и протянул скрипку Ваниному преподавателю:
— Ваше суждение, Игорь Ростиславович?
Игорь Ростиславович привычно вскинул скрипку к подбородку, взял для начала несколько пробных нот и аккордов, долго прислушивался к ним, с чем-то сверяя. А когда сверил, то во всю силу заиграл уже хорошо известные Ване «Каприсы» Паганини для скрипки (по телевизору их играли и Спиваков, и Третьяков, и скрипач-виртуоз из их города), но до конца не довел, вдруг резко обронил смычок и произнес:
— Я — сомневаюсь!
— А вы, что, — почему-то сердито спросил его директор, — когда-нибудь раньше играли на скрипке Страдивари?
— Нет, не играл, — признался Игорь Ростиславович, — но слышал, как играют другие.
— Ну, мало ли чего мы слышали, — перебил его директор и потянулся к телефонной трубке.
Несколько раз ошибаясь, он набирал какой-то очень длинный номер. Взглядом и высоко поднятой вверх рукой директор требовал при этом абсолютной тишины в кабинете. И все сразу догадались, что звонит он в Москву скрипачу-виртуозу, хотя директор ни разу не произнес его имени, как будто чего-то опасаясь.
Когда же разговор был окончен, директор перевел дыхание, вытер платочком вспотевший лоб и сказал:
— Завтра приедет. Будем советоваться.
Ваня наконец пошевелился и, сам не зная, как это у него получилось, хотел самовольно, без разрешения мамы или директора забрать скрипку со стола, чтоб поскорее унести ее домой и начать заниматься, ведь мама отпросилась с работы, и Ваня все равно сегодня в садик уже не пойдет. Но директор опередил его, подхватил скрипку и обратился только к нему одному:
— Пусть скрипка сегодня побудет у нас, а завтра мы ее тебе обязательно вернем. Ты потерпишь?
— Потерплю, — ответил Ваня. Он был очень воспитанным и терпеливым мальчиком.
* * *
Ваня действительно вытерпел и весь день, и всю ночь, хотя и спал плохо, несколько, раз просыпался, но не звал к себе ни маму, ни папу, а только смотрел в окошко, надеясь увидеть там много маленьких неярких и одну большую яркую звездочку. Но звездочек почему-то не было видно. Наверное, их закрыли тучи, или они переместились куда-то в иную сторону.
* * *
Утром мама опять отпросилась с работы, и они пошли с Ваней в школу, прямо сразу в кабинет директора. Там уже все были в сборе: и директор, Евгений Евгеньевич, и Ванин преподаватель-педагог, Игорь Ростиславович, и старичок Хоттабыч, который, как и вчера, безостановочно бегал по кабинету из конца в конец. А скрипача-виртуоза пока не было. Все волновались и переживали — Ваня это видел. Директор постоянно поглядывал на часы, звонил куда-то по телефону: и по обычному, и по мобильному, а остальные сидели молча, словно за что-то обижаясь друг на друга. Скрипки тоже не было. Наверное, директор отдал ее на хранение в кладовку завхозу, и тот повесил скрипку на гвоздик, чтоб она как-нибудь случайно не обронилась.
Но вот наконец дверь отворилась, и на пороге появился скрипач-виртуоз. Вместе с ним в кабинет вошел еще какой-то высокий мужчина в длинном, почти до самых пяток плаще. Скрипач-виртуоз держал в руках футляр со своей концертной скрипкой, с которой он, говорят, нигде и никогда не расставался, а высокий мужчина — маленький потаенный чемоданчик.
Скрипач, тут же снял шляпу и поздоровался сразу со всеми, низко, будто на концерте, склонив голову. Потом он сказал, что высокий мужчина в длинном плаще — это самый главный в Москве мастер-реставратор струнных инструментов. Мужчина тоже снял шляпу, но головы не склонил; он только подал каждому из собравшихся по отдельности руку и присел рядом со старичком Хоттабычем. А виртуоз вдруг приблизился к Ване, взъерошил ему на голове волосы и с улыбкой спросил:
— Ну, Паганини, где твоя скрипка?
Ваня ничего не сумел ответить, потому что волосы, которые мама еще в коридоре возле раздевалки тщательно, на проборок ему расчесала, закрыли глаза. Ваня начал их поправлять, а директор, Евгений Евгеньевич, в это время вышел из-за стола и ответил вместо него:
— Да вот же она!
Большим и, наверное, очень тяжелым ключом директор открыл железный ящик-сейф, который стоял в углу у него за спиной и достал скрипку, завернутую в холстинку и накидку Ваниной мамы. Оказывается, вчера вечером он завхозу в кладовку ее не отдал, а спрятал в этот железный ящик, и скрипка там всю ночь пролежала в темноте, запертая на ключ.
Директор поспешно через весь стол протянул ее виртуозу, но тот, едва прикоснувшись к скрипке, передал ее мастеру-реставратору.
Мастер открыл потаенный чемоданчик, в котором Ваня увидел много всяких инструментов; и ножичков, и стамесок, и отверток, были там даже маленькие блескучие тиски, и принялся еще более внимательно, чем вчера старик Хоттабыч, изучать скрипку. Он придирчиво рассматривал корпус, тыльную и лицевую деки, стучал по ним костяшками пальцев, подносил к уху, проверял на ощупь гриф и колки, светил в отверстие малюсеньким фонариком, который тоже обнаружился в его чемоданчике. В конце осмотра мастер о чем-то в полголоса переговорил со старичком Хоттабычем, захлопнул чемоданчик и в полной тишине сказал:
— Она! Тут и сомневаться нечего. Но надо реставрировать, пока не поздно.
Все собравшиеся в кабинете, перебивая друг друга, стали благодарить и поздравлять Ванину маму и самого Ваню с находкой, а виртуоз вдруг взял скрипку в руки, бережно приладил ее к шее, в два-три прикосновения смычка настроил, и прикрыв глаза, заиграл «Каприсы» Паганини. Скрипача не зря называли виртуозом и великим музыкантом: скрипка в его руках сделалась, будто живая — Ваня такой игры никогда еще не слышал.
Доиграв мелодию до конца, виртуоз устало опустил смычок, открыл глаза и восхитился скрипкой:
— Страдивари есть Страдивари!
После виртуоза на скрипке сыграл Ванин педагог, Игорь Ростиславович, правда, какую-то совсем иную, незнакомую Ване мелодию. Он тоже играл ее, прикрыв глаза, и тоже довел до конца, а потом подошел к Ване и крепко обнял его за плечи. Скрипку Игорь Ростиславович передал директору.
— Ваня, — принимая ее, сказал Евгений Евгеньевич, — мы сегодня же отыщем тебе новую, другую скрипку, а эту надо отвезти в Москву и отремонтировать.
И тут Ваня неожиданно для всех встал со стула и, помедлив всего одну минуту, отчетливо произнес:
— Я не хочу другую!
Мама от испуга даже заслонила руками лицо. А директор переспросил его:
— Но почему? Новая лучше!
— Я не хочу — новую! — опять отчетливо произнес Ваня и отступил на несколько шагов от стола.
Все в кабинете затихли, не зная, что делать дальше. И вдруг собравшихся удивил скрипач-виртуоз. Он взял свою концертную скрипку и протянул ее Ване:
— Бери мою, Паганини.
— Да вы что?! — оторвала от лица руки и вскрикнула мама. — Это же очень дорогой инструмент!
— Дорогой! — не стал с ней спорить виртуоз. — Но не дороже Страдивари.
Поражаясь поступку виртуоза, все замерли, потом переглянулись друг с другом и стали ожидать, что тот сейчас передумает, переменить свое решение и скажет несговорчивому Ване: «Ну, если не хочешь, тогда, как хочешь...»
Но виртуоз сказал совсем иное:
— Бери, бери! — и протянул скрипку, но уже не самому Ване, а его маме.
И мама скрипку взяла. Обеими руками она прижала ее к груди и, забыв даже поблагодарить виртуоза, растерянно стояла посреди комнаты, будто спрашивая и у директора, и у Игоря Ростиславовича, и у старичка Хоттабыча с мастером-реставратором, правильно она поступает или неправильно. Может быть, ей не надо принимать подарка и решительно возразить виртуозу: «Нет, и еще раз — нет!»
Но все в кабинете теперь пришли в восторг от поступка виртуоза и, в точности повторяя его слова, принялись уговаривать маму:
— Берите! Берите!
Мама наконец поблагодарила виртуоза, еще сильнее прижала скрипку к груди и, легонько подталкивая Ваню, вывела его в коридор.
* * *
Скрипку мама несла домой сама, ни на мгновение не отстраняя ее от груди, уступая дорогу всем встречным пешеходам, долго и внимательно ожидала, пока загорится зеленый свет на перекрестке и опять забыла протянуть Ване руку.
Дома мама открыла футляр, вынула оттуда скрипку и попросила Ваню:
— Сыграй «Петушка» или «Топ-топ».
Но Ваня заупрямился и ничего не сыграл. Он убежал в коридор и вдруг сказал маме:
— Я хочу в садик!
Мама очень удивилась его словам, но больше упрашивать не стала.
— Ладно, — спрятала она скрипку назад в футляр, — вечером сыграешь, при папе.
Велев Ване обуваться, мама поправила перед зеркалом прическу, подкрасила красной помадой губы, позвонила на работу и быстро-быстро повела Ваню в садик.
— Я заберу тебя сразу после сна! — пообещала она ему на прощанье.
— Хорошо, — ответил Ваня и побежал в группу к детям, которые только что вернулись с прогулки.
* * *
В садике Ваня играл с ребятами в разные игры, учился рисовать карандашами и красками, лепить из пластилина зверей, птиц и деревья, слушал, как воспитательница читает сказки про Снежную Королеву и царя Салтана — и было ему хорошо и весело.
Мама и вправду забрала Ваню сразу после сна, ну, может быть, чуточку позже. Дома она опять достала скрипку и подробно рассказала папе, как скрипач-виртуоз подарил ее Ване, и как мама вначале не хотела брать инструмент, по потом, когда ее все начали упрашивать, она не выдержала — и взяла.
— Надо же! — сказал свое любимое папа, осмотрел скрипку со всех сторон, несколько раз щелкнул ее пальцами по деке и точно так же, как мама утром, попросил Ваню что-нибудь сыграть на этом дорогом инструменте.
Но мама вдруг заступилась за Ваню, погладила его по голове и плечикам и остановила папу:
— Он сегодня очень переутомился. Пусть ложится спать. Наиграется еще.
Подождав, пока Ваня почистит зубы, мама отнесла скрипку в детскую комнату и положила на стол, а не на полочку, потому что полочка для скрипки в футляре была слишком узенькой.
Ваня быстро забрался в кроватку, укрылся одеялом до самого подбородка и закрыл глаза, как будто он сразу уснул.
Мама тихонько пожелала ему спокойной ночи, выключила свет и ушла в большую комнату к папе смотреть телевизор и разговаривать про подарок скрипача-виртуоза.
Они сидели возле телевизора и разговаривали, наверное, до двенадцати часов, и все это время Ваня не спал. Он смотрел в окошко на звездочки, которые сегодня вынырнули из-за туч и горели очень ярко. Когда же мама и папа ушли в свою спальню, Ваня осторожно поднялся, снял скрипку со стола и спрятал ее под диван-кроватку, в самый дальний и темный угол. На опустевшем месте он расставил все свои прежние игрушки: заводные машины, самолеты, корабль-парусник, разложил лото с картинками и буквами. Потом Ваня опять взобрался на кроватку, укрылся с головой, чтоб ничего не было видно и ничего не было слышно, и вдруг заплакал так, как он не плакал еще ни разу в своей жизни…