В последние два десятилетия появилось немало публикаций о судьбах наших соотечественников, рассеянных по всему свету после октября 1917 года и последовавшей за ним Гражданской войны. Отрезанные на долгие годы от родной земли, они в любых, самых тяжелых условиях, несмотря на, казалось бы, полную безысходность, поколениями не утрачивали русские корни, бережно сохраняли свой язык, культуру и веру, передавая их своим детям и внукам. Многие тысячи русских людей оказались в Северной Африке. Большая часть из них была эвакуирована из Крыма и с Кубани эскадрой Черноморского флота, прибывшей на французскую военную базу в Бизерте (Тунис) в конце 1920 года, остальные — доставлены английскими военными кораблями в Александрию (Египет). Это были не только военные, связанные с белым движением и служившие под началом барона Врангеля, но и гражданские специалисты, представители интеллигенции, воспитанники кадетских училищ. В начале 50-х годов прошлого столетия в Северной Африке постоянно проживало более 4 тыс. русских, не считая тех, что служили в Иностранном легионе. Помимо эмигрантов «первой волны» в это число вошли т. н. «перемещенные лица», оказавшиеся в ходе Второй мировой войны в Германии и переселенные в Марокко и Тунис. О русских диаспорах в Египте, Тунисе и Марокко к настоящему времени опубликовано немало достаточно объемных материалов. Интерес, в частности, представляет диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук В. Е. Колупаева «Русские в Северной Африке, 1920–1998». М., 1999. Однако сведения о русской диаспоре в Алжире представлены весьма скудно, а подчас и неточны.
Русские беженцы появились в Алжире сразу же после расформирования Русской эскадры, прибывшей в Бизерту. Ими был образован «Cercle Russe d'Alger» (Русский кружок г. Алжир), по некоторым данным зарегистрированный как культурно-просветительское объединение уже в 1921 году. При нем функционировала небольшая библиотека, книги в которую поступили с российских военных кораблей и из чудом уцелевших небольших личных собраний беженцев. На этих книгах, в частности, сохранились штампы «Севастопольской морской офицерской библиотеки», «Командной библиотеки роты гидроавиации Черного моря» и др. При объединении возник православный приход и была оборудована домовая церковь, для чего использовалось доставленное из Туниса имущество корабельных церквей. Приход получил название Свято-Андреевского (святителя Андрея Первозванного). Настоятелем в нем был протоиерей Евфимий Лагодовский. В сохранившейся метрической книге другого православного прихода Алжира — Свято-Троицкого имеются записи о произведенных отцом Евфимием в Свято-Андреевской церкви обрядах крещения в 1932–1946 годах. Позднее имущество прихода святителя Андрея, который какое-то время пользовался помещением Англиканской церкви, было передано Свято-Троицкому приходу, существовавшему с ним параллельно с 1935–1936 года. В архивах Свято-Троицкой церкви сохранился список «обстановки, переданной приходом св. Андрея». В нем упоминаются: жертвенник, свечной ящик, три аналоя, два подсвечника, хоругви, купель и другая церковная утварь. А также Евангелие и различные книги религиозного содержания.
Становление Свято-Троицкого прихода связано с направлением в Алжир Первоиерархом РПЦЗ митрополитом Антонием (в миру Алексей Павлович Храповицкий) в июне 1935 года протоиерея Василия Шустина. Уже в январе 1936 году отец Василий во временном помещении стал совершать обряды бракосочетания и крещения и выдавать соответствующие метрические свидетельства, а 6 сентября 1937 года направил сменившему митрополита Антония митрополиту РПЦЗ Анастасию (Грибановскому) доклад о перемещении церкви в помещение, которое она занимала все последующие годы. Это был подсобный нижний этаж многоэтажного жилого дома, расположенного недалеко от центра города на бульваре де Телемли (ныне бульвар Салах Буаквир, д. 39). По некоторым данным, помещение принадлежало греческому владельцу, предоставившему его русскому православному приходу на льготных условиях. Хотя служба и документация в церкви велись на русском языке, а иконы и все оснащение были чисто русскими, на планах города и в публикациях печати она обозначалась только как Православная Церковь, никогда — как Русская. Основная масса прихожан были русскими, однако в Свято-Троицкой церкви Алжира исповедовались и причащались все православные — греки, французы, арабы. Согласно метрической книге в церкви проводились крещения детей греческих и других иностранных граждан, обращение в православие иноверных супругов прихожан, венчание иностранцев, выдача всех необходимых сертификатов не только на русском и французском, но и на других языках. Характерно, что Александрийский Патриархат, не имевший в Алжире, входящем в его каноническую территорию, собственных храмов, не выражал претензий в отношении церкви, находившейся в управлении РПЦЗ, в то время как строительство русского кафедрального храма в Тунисе, где у греков в центре города имелась собственная церковь, было встречено враждебно.
Настоятель Свято-Троицкой церкви протоиерей Василий Васильевич Шустин был личностью неординарной. Оставленные им записи — один из важнейших имеющихся у нас источников информации о святом праведном Иоанне Кронштадтском (протоиерей Иоанн Сергиев, 1845–1913 годы) и об Оптинских старцах, в частности схиархимандрите Варсанофии (Плиханкове), духовным чадом которого он считался, и сменившем его иеросхимонахе Нектарии (Тихонове).
Родился В. В. Шустин 30 марта 1886 года в Санкт-Петербурге в состоятельной благочестивой семье (его отцу принадлежал дом в столице и большая каменная дача на Финском заливе). Василий, его старший брат Михаил и младшая сестра Мария рано остались без матери, урожденной Марии Бушковой. В 1903 году их отец вторично женился, предварительно испросив благословения у Иоанна Кронштадтского, уже тогда пользовавшегося огромным авторитетом в Петербурге. С этого времени отец Иоанн стал бывать в их доме и принимать Шустиных в своем храме в Кронштадте. Он стал крестным сводной сестры Василия Анны. В своих воспоминаниях В. В. Шустин рассказывает, как Иоанн Кронштадтский исцелил его отца, едва не умершего от горловой чахотки, а младшую сестру вылечил от черной оспы. К вере Василий, по его собственному признанию, стал серьезно приобщаться лишь с 17 лет. Поступив в Электротехнический институт Санкт-Петербурга, он начал посещать молодежные религиозные собрания и совершать паломничество в Оптину пустынь, где сблизился со старцем Варсонофием, в прошлом боевым офицером, полковником. Именно о. Варсонофий познакомил его с будущей супругой — Анастасией Дремичевой. Девушка собиралась уйти в монастырь, но старец убедил ее выйти замуж за своего духовного воспитанника. Молодые обвенчались сразу после кончины о. Варсонофия в 1913 году и прямо из церкви пришли на его могилу.
С началом Первой мировой войны В. В. Шустин офицером ушел на фронт. В Гражданскую войну воевал в составе Добровольческой армии. Он трижды тяжело переболел тифом и однажды даже был признан врачом умершим. По свидетельству его сестры Марии, когда его стали готовить к укладке в гроб, он неожиданно для всех вдруг стал подавать признаки жизни. Потом о. Василий говорил, что в тот момент ему явился образ старца Варсонофия, обозначивший, что умирать ему рано. Его отец и младшая сестра Аня не пережили тягот скитаний, а сестра Мария оказалась в Польше. Сам В. В. Шустин в 1920 году эмигрировал, но его жена из России выехать не смогла. Попав в Югославию, он стал преподавать физику в Русском кадетском корпусе города Бела Црква. Там в 1929 году небольшим тиражом вышла его «Запись об отце Иоанне Кронштадтском и об Оптинских старцах». Инициатором опубликования этих воспоминаний стал, по некоторым данным, известный в российской колонии иеромонах Иоанн (Шаховский). В 1930 году В. В. Шустин получил сан священника и до 1935 года служил в Сербии, где снискал себе любовь и уважение прихожан. В начале 1935 года в связи с обращением созданной в Алжире Ассоциации «La colonie russe d’Alger» («Русская колония в Алжире») руководство РПЦЗ, находившееся в Сербии, приняло решение назначить его настоятелем православного прихода в Алжире. К новому месту службы отец Василий прибыл 16 июня 1935 года и до 1964 года Алжира уже не покидал. В 1937 году из Польши к нему приехала его сестра Мария, взявшая на себя всю работу по ведению церковного хозяйства.
Свято-Троицкая церковь постепенно стала средоточием жизни всей русской диаспоры. Там проводила свои собрания Ассоциация «Русской колонии» — преемница «Русского кружка». Ее бессменным руководителем с конца 40-х годов был Лев Павлович Долгушин. Ассоциация, в частности, ставила вопрос о постройке церкви, о чем отец Василий докладывал в октябре 1951 года в Тунис архиепископу Пантелеймону (в миру Петр Рудых), в ведении которого в тот период находился приход. В мае 1955 года настоятель обратился с просьбой к митрополиту Анастасию разрешить сбор средств на покупку помещения церкви. Судя по всему, речь уже не шла о строительстве новой церкви, а о приобретении помещения, которое она занимала и которое принадлежало грекам. Подписные листы были подготовлены Л. П. Долгушиным в 1957 году, их фотокопии отец Василий направил в январе 1958 года протоиерею Митрофанию Зноско-Боровскому — настоятелю Успенского и Свято-Троицкого храмов в Касабланке (Марокко), в подчинение которому перешел приход. Судьба собранных денег неизвестна, скорее всего они были использованы для других нужд РПЦЗ, во всяком случае информации о переходе помещения Свято-Троицкой церкви в собственность Ассоциации «Русской колонии» найти не удалось.
В помещении церкви находилась и библиотека «Русской колонии в Алжире», в которой насчитывалось несколько тысяч книг. Помимо литературы, собранной еще «Русским кружком» в 1920-е годы, появились книги эмигрантских издательств Парижа, Берлина, Праги, Белграда, Риги, Таллина, Харбина, Шанхая, а затем и Нью-Йорка, Мюнхена, Буэнос-Айреса и целого ряда других центров русской эмиграции. Были представлены и советские издания, прежде всего классическая литература, биографии исторических личностей, книги о географических открытиях и т. п. Характерно, что предисловия, содержащие марксистскую трактовку излагаемых в этих книгах событий и фактов, как правило, удалялись. Фонды библиотеки пополнялись за счет взносов пользователей.
Отец Василий отличался большой активностью и хорошо владел словом. На его проповеди всегда собирались десятки прихожан. Его отношение к тому, что происходило в России, было однозначно негативным. Об этом, в частности, говорит заметка, помещенная газетой «L’echo d’Alger» от 5–6 ноября 1950 года под заголовком «Русские Алжира почтили память жертв Октябрьской революции». Там говорится, что преподобный Василий Шустин, отслужив панихиду по жертвам большевистского переворота 1917 года, помянул «миллионы мужчин и женщин, замученных, умерщвленных эпидемиями и голодом на красных каторгах». «Кровь этих невинных жертв пролита не напрасно. Россия когда-то освободится от тиранов, и мы сможем вновь обрести нашу дорогую Родину», — заявил священник.
Протоиерей Василий Шустин, судя по прекращению записей в регистрационной книге Свято-Троицкой церкви, покинул Алжир в марте 1964 года. В 1966 году в Париже была переиздана его «Запись об Иоанне Кронштадтском и об Оптинских старцах». (В России книга была опубликована в начале 90-х годов. См.: Протоиерей Василий Шустин «Запись об отце Иоанне Кронштадтском и об Оптинских старцах, из личных воспоминаний». М., 1991, а также Ставрополь, издательство «Скит», 1991, издательство Донского монастыря, 1992) В 1968 году В. В. Шустин скончался в Каннах (Франция).
Находясь в 1966 году на преддипломной практике в Алжире, я обнаружил на плане алжирской столицы упоминание о православной церкви и, естественно, захотел посетить ее. Однако, приехав по указанному адресу, я не нашел ничего похожего на церковное здание, которое ожидал увидеть. По указанному адресу на бульваре де Телемли над обрывом возвышался многоэтажный жилой дом, и никаких признаков наличия там христианского храма не было. Находившаяся поблизости на другой стороне улицы церковь оказалась католической. В посольстве про православную церковь никто мне ничего сказать не смог. Вернувшись в Алжир для работы в посольстве осенью 1967 года, на переизданном плане города я вновь обнаружил значок, обозначающий православную церковь, и снова ее не нашел на местности. Лишь познакомившись на курсах алжирского диалекта, проводимых в монастыре Сан-Шарль католическими «белыми сестрами», с молодой русской женщиной Анной, оказавшейся женой сына бывшего военного министра Франции, бывшего мэра г. Алжир Шевалье, и переговорив с ее престарелой матушкой, госпожой Четверяковой, бежавшей из России в годы Гражданской войны, я узнал, что церковь находится в жилом доме, мимо которого я столько раз проходил. Г-жа Четверякова рассказала мне, что с отъездом русского батюшки церковь работает нерегулярно и службы там проходят по большим праздникам с привлечением православного священника-француза, находящегося в Алжире временно по какому-то техническому контракту. Ключи от помещения хранятся у проживающей неподалеку гречанки. Старушка предложила мне сходить на пасхальную службу, которая должна была состояться через несколько дней.
В указанный день весной 1968 года я добрался до бульвара де Телемли, нашел нависавший над обрывом дом 39 и, спустившись по наружной лестнице, оказался на небольшой площадке перед широкой многостворчатой дверью. Лестница спускалась еще ниже и выходила на улицу Корнюз (rue Cornuz), с которой в былые годы в газетных объявлениях верующим предлагалось проходить в церковь. На слабо освещенной площадке никого не было, и я почувствовал себя не очень уютно. Открыв дверь, я обнаружил, однако, в прихожей довольно много народу, говорящего по-русски. Встретили меня довольно настороженно. Советские граждане здесь явно никогда не бывали. Кто-то спросил, откуда я. Сослался на рекомендацию Шевалье, которые, кстати, так и не появились, и прошел в большое помещение с довольно низкими потолками. Первое, что бросилось в глаза — три хоругви, одна из которых — Георгия Победоносца. Как потом говорили наши военные специалисты, хоругви были явно с пришедших в Бизерту российских военных кораблей, в том числе с крейсера «Георгий Победоносец». Второе, на что я обратил внимание — деревянный иконостас во всю стену, изготовленный, как мне говорили, русскими мастерами. Все иконы для него были написаны проживавшими в Алжире русскими художниками. В центре помещения готовился к службе довольно молодой батюшка-француз в праздничном облачении. Вокруг него, издавая много шума, бегала его четырехлетняя дочка, постоянно норовившая что-нибудь опрокинуть. Скамей, как в греческих церквях, не было — двадцать пять — тридцать прихожан ждали начала службы стоя. Неожиданно в зал вошла группа греческих моряков, человек семь, с пришвартовавшегося в алжирском порту торгового судна. Их привела уже не молодая, но еще крепкая гречанка — то ли смотрительница, то ли владелица церковного помещения. Служба началась. Священник вел ее на французском языке, ему ассистировал «церковный хор» — два старичка в певческих одеждах — один высокий, а другой вполовину ниже, певшие на церковнославянском. Потом был Крестный ход — все с зажженными свечами переместились в прихожую. На улицу не выходили, опасаясь, видимо, непредсказуемой реакции местного арабского населения. Мне тоже протянули свечку, но я не взял — это был мой первый опыт присутствия на церковной службе, крещен я не был и как себя вести не знал.
Через двадцать лет в 1988 году я вновь оказался в Алжире уже в качестве советника-посланника нашего посольства. Это был год, когда отмечалось тысячелетие Крещения Руси, и я, будучи временным поверенным в делах, инициировал приглашение в этой связи в Алжир католическим архиепископом Анри Тесье, с которым у меня сложились хорошие отношения, представителя РПЦ. Приехал отец Иосиф Пустоутов, настоятель Воскресенского храма РПЦ в Рабате, и практически во всех действующих католических церквях страны были проведены торжественные богослужения с его участием. В столице очень яркие мероприятия с приглашением дипкорпуса состоялись, в частности, в кафедральном Соборе Африканской Божьей Матери и в недостроенной церквушке престижного квартала Хидра, о существовании которой я до этого и не подозревал. Естественно, я хотел, чтобы служба прошла и в православной церкви. Ключи от нее, как оказалось, находились в греческом посольстве. Однако на обращение архиепископа Тесье греческий посол ответил категорическим отказом, сославшись на то, что здание, в котором находится церковь, обветшало и проведение там массового мероприятия может привести к его обрушению. Однако года через три уже новый греческий посол пригласил послов и старших дипломатов России, Румынии и Болгарии на богослужение в связи с посещением Алжира греческим епископом из Марселя. Я увидел, что убранство церкви не изменилось. Хоругвь Георгия Победоносца, а также иконы Сергия Радонежского и других русских святых были там же, где я их видел раньше. Ничего греческого в церкви не появилось.
Вернувшись в Алжир в качестве российского посла в 1995 году, я попытался разобраться с принадлежностью православной церкви и судьбой церковного имущества. Найти документы, подтверждающие права на это помещение русской общины, к сожалению, не удалось. В Алжир даже приехал представитель РПЦ, и я свел его со своим греческим коллегой, однако тот показывать ему помещение церкви не стал, а в ходе беседы издевательски продемонстрировал какие-то предметы церковной утвари, имевшие явно не русское, а греческое происхождение. Со временем, однако, у меня наладились с этим послом неплохие связи. Он в прошлом заведовал протоколом МИД Греции и был большим любителем организации помпезных ужинов при свечах, наряжал свою алжирскую прислугу в ливреи и потчевал приглашенных блюдами французских королей. С готовностью участвовал он и в организуемых католическим архиепископом экуменических мероприятиях, украшая их хоругвями и другими предметами из православной церкви.
В конечном итоге в Прощеное Воскресенье 1999 года я направил греку письмо, попросил прощение за возможные обиды, обратив в то же время его внимание на то, что находящиеся в церкви предметы не имеют к его стране никакого отношения, особенно литература на русском языке, лики российских святых, хоругви российских военных кораблей. Посол в ответном письме в целом признал мою правоту, но в личной беседе сказал, что греческая церковь не любит выпускать из своих рук то, что ей попало, пусть даже по ошибке. Однако хоругви, по его словам, можно считать имуществом Военно-Морских сил Греции, а военные вряд ли будут возражать против возвращения их России. По замыслу грека, хоругви можно направить на реставрацию в Афины, а потом официально передать российскому руководству. Посол при этом надеялся, что на церемонию передачи нас с ним пригласят. Слово свое он сдержал. Будучи уже послом в Белграде, я неожиданно наткнулся на российскую газету с фотографией столь знакомой мне хоругви Георгия Победоносца. Ее Президенту В. В. Путину вручал находившийся с визитом в Москве в июне 2000 года президент Греции К. Стефанопулос. Сейчас хоругви из алжирской церкви находятся, по моим данным, в Музее Военно-Морского флота в Санкт-Петербурге.
Литературу библиотеки «Русской колонии в Алжире», хранившуюся в церкви на бульваре де Телемли, греческий посол передал мне. Все, что было связано с религией — Библии, Евангелие, богословские книги, подшивки соответствующих периодических эмигрантских изданий, наше посольство переслало в Московский Патриархат. Эти материалы переданы в библиотеку Троице-Сергиевой Лавры. Благодарственное письмо в этой связи было направлено митрополитом Кириллом в МИД РФ. Удалось сохранить и некоторые документы, находившиеся в Свято-Троицкой церкви Алжира, — регистрационный журнал с метрическими записями и списком исходящих писем за 1936–1964 годы, первоначальные рукописи воспоминаний отца Василия Шустина об Оптинских старцах и Иоанне Кронштадтском, тексты проповедей отца Василия, копии его обращений к префекту Алжира, списки церковного имущества, личные письма и фотографии, журнал библиотеки «Русской колонии», вырезки из газет и т. д. Все эти интереснейшие материалы ждут своего исследования.
