Не проржавел еще меч-кладенец...

* * *

Кому-то, отринув заботы земные
(поскольку их путь неизменно высок!),
взахлеб стрекотать о цветущей России,
беспечно порхая с цветка на цветок.
 
А нам неприкаянно и непреклонно,
презрев проторенные прежде пути,
отвергнув трухлявую пышную крону,
от русского корня, пробившись, расти.
 
Расти без печали, унынья и гнева
на крону, что застит нам солнечный свет...
Пускай мы как пасынки отчего древа,
но корень единый хранит нас от бед!
 
О русская широкошумная крона,
кому только ты ни давала приют!..
Казалось, не будет износа-урона,
ан глядь, уже хищные пилы поют.
 
И гордую русую голову отич
повинно склоняет на хлестком ветру.
И хищная бестия — жук-древоточец —
неистово жрет вековую кору.
 


...Пока ты редеешь, державная крона,
и ширится всюду кликушеский вой,
взрастают побеги любви неуклонно
сыновней глубинки твоей корневой.

 

* * *

О, Россия моя, что случилось с тобой?
Этот снег никогда не растает!
Ну, а если растает — увижу с тоской:
вновь из отчей земли прорастает
там, где прежде шумела трава-одолень,
врачевавшая русские раны,
прорастает лихая трава-одурень,
полоня и луга, и поляны.
 
Что за страшная здесь прокатилась орда,
повенчав мою отчину с горем,
что не только пшеница, но и лебеда
сведены оказались под корень?
 
Да не выкурит нас из родных деревень
дурь-трава, что хужей супостата!
Прежде вили из этой травы-одурень
мы не только морские канаты!
 
Нас враги не однажды пытали на слом,
и не раз смерть косая косила...
Как сумела скрутить неразвязным узлом
Русь Святую змеиная сила?
 
Все дано нам от Бога — и статность, и ширь...
Нашу удаль никто не обузит.
Где тот Муромец, где тот Илья-богатырь,
что предательский узел разрубит?

 

* * *

Нам не впервой за Россию сражаться —
день простоять, ну а ночь продержаться.
Кинешь сапог: «Просыпайтесь, браты!»
Храп сотрясает три отчих версты.
 
Эй, братовья, почивать не годится!
Следом со свистом летит рукавица.
Грозный по небу проносится гуд.
Годы проходят, а братья нейдут.
 
Змей Героиныч пленил Русь-царевну.
Вбил нас в родимую твердь по колено.
Голову срубишь — три новых растут.
Годы торопятся, братья нейдут.
 
Вражеским духом над Родиной веет.
Меч-кладенец безутешно ржавеет.
Воины головы в битве кладут...
Годы мелькают, а братья нейдут.
 
Что же за сладкие сны снятся братьям,
что прикипели к тесовым полатям?
В отчую землю мы вбиты по грудь...
Годы несутся, а братья нейдуть.
Оземь ударишь тяжелою шапкой —
мир покачнется весомо и шатко.
Бревна в родимой светлице скрипят.
Время не дремлет, а братья храпят!
 
Видно, нам братьев уже не дождаться.
Знать, в одиночку придется сражаться...
Гром полыхнул на три отчих версты.
Не поминайте нас лихом, браты! 

Благословил нас на битву Отец.
Не проржавел еще меч-кладенец...
В небе победный сияет салют!
Слышите? Слышите — братья идут!

 

* * *

Не похвалялся, едучи на рать.
Не похвалялся, воротясь с победой.
С устатку сел, обнял старушку-мать,
родной воды колодезной отведал.
 
Во глубину колодца заглянул...
И, вздрогнув от внезапного волненья,
вода вернула ласково ему
геройское — в медалях! — отраженье.
 
«Вкусна водица!» — крякнул и как есть
всего себя он окатил водою —
живой водой, что водится лишь здесь —
колодезной, родимой, ключевою.
 
Она текла — беспечна и вольна.
Она текла-текла, не утекала.
Не только по усам текла она,
но золото медалей омывала.
 
Не зря живой в народе прослыла —
она бальзамом врачевала раны.
И меда слаще та вода была,
что венчана с родной землей песчаной.
 
Она роднилась с солнцем и тогда
высокой тучей в небо поднималась...
Стремилась в Волгу отчая вода.
Текла сквозь пальцы, в руки не давалась.
 
...Была большая трудная война.
Душа солдата воевать устала.
Святой водой родная сторона
с души солдата копоть отмывала.