Наши леса не пропустят врага

Поэзия Просмотров: 1777

КРИВАЯ БЕРЕЗКА

Это давнего, дивного детства весна,
где природа блестит, оживая.
И опять во все стороны света видна
в чистом поле березка кривая.

Пусть убога, мала, не на месте взошла
и над пашней шумит, не над лугом, —
осторожно ее борона обошла,
не задело, родимую, плугом.
 
Кто ее уберег для себя и детей,
кто пахал этот клин худородный?
Фронтовик, навидавшийся всяких смертей,
иль подросток деревни голодной.
 
Это было в далекой советской стране,
это есть колыбель и обитель.
Вот он едет в село на железном коне —
работяга, отец, победитель.
 
Это жизнь, это в космос Гагарин ушел,
и туда же качели взовьются.
И ребенка спросонья сажают за стол,
где раздольные песни поются.

 
Это миф, это клад, потонувший в веках,
и подобного больше не будет.
Я спала — и носили меня на руках
богатырские русские люди.
 
Из огня, из беды вынимали на свет,
в руки добрые передавая.
И стремительной жизни глядела вослед,
— удалялась березка кривая.

 

НАСЛЕДСТВО

Где бы знатное выбрать родство —
то не нашего рода забота.
Нет наследства. И нет ничего,
кроме старого желтого фото.
 
Только глянешь — на сердце падет
безутешная тяжесть сиротства:
между нами никто не найдет
даже самого малого сходства!
 
Эта древнего стойбища стать,
кочевая бесстрастность во взоре!
В ваших лицах нельзя прочитать
ни волненья, ни счастья, ни горя.
 
О, чужой, неразгаданный взгляд,
все с собою свое уносящий!
Так таежные звери глядят,
на мгновение выйдя из чащи.
 
И колхозы, и голод, и план —
все в себя утянули, впитали
эти черствые руки крестьян,
одинакие темные шали.
 
И как быстро вы в землю ушли,
не прося ни любви, ни награды!
Так с годами до сердца Земли
утопают ненужные клады.
 
Что не жить, что не здравствовать мне
и чужие подхватывать трели!
Как младенец, умерший во сне,
ничего вы сказать не успели.
 
И отрезала вас немота
бессловесного, дальнего детства.
И живу я с пустого листа,
и свое сочиняю наследство.

 

ОСИНА

Жизнь обратно меня принесла,
как река, обращенная вспять.
И осина с тех пор возросла
так, что вовсе ее не узнать.
 
Но все там же стоит, на краю,
над провалом осеннего дня.
Подойду, обниму, постою —
и она не узнает меня.
 
Не припомнит, коль память крепка
в тонких пальцах расцепленных пут!
Кто остался — растет в облака,
остальные по кругу бегут.
 
Дай мне силу, родительский дом,
дай мне волю в пределах Земли,
в сотый раз возвращая потом,
где осины мои возросли;
 
где шумит мой оставленный сад
по просторам пустынной Руси.
Волоки меня, сила, назад
и, остаться не дав, уноси!
 
Одинаковы все города,
позолочены все купола,
и нездешняя сила всегда
отрывает меня от ствола.
 
И пророчит, и льстиво поет,
и всечасно геенной грозит.
И опомниться мне не дает,
потому что не насмерть разит.

 

* * *

Возле черного Белого дома стоять,
и родных потерять, и друзей хоронить,
холостого нагана сжимать рукоять
и железную волю у сердца хранить.
 
Через строй полицейских знамена нести,
согласиться на муки, на жизнь в нищете,
и свободу изгоя себе обрести,
и священное право — страдать на кресте.
 
Под осенним дождем беззащитен листок,
где разящая правда прописана вся.
И по нервам бежит гальванический ток,
как отраву, безумный восторг разнося.
 
И за Язова звать, и от Лебедя млеть,
и на Глазьева ставить, но снова — не он!
Понемногу состариться, долго болеть
и упасть в одиночество, в немощь и в сон.
 
Не подняв головы, проходить по дворам,
где в грязи этажи и подъезды в крови.
Как последнюю милость найти себе Храм
и очиститься в нем для великой любви.
 
Так до самого дна эту чашу испить,
обретая гармонию жизни земной.
И вздохнуть, и портрет президента купить,
и повесить его у себя за спиной.
 
Ты его не вини, уходящий во тьму,
не чини ему, смертный, земного суда.
Ибо молится он — и простится ему,
а тебя все равно не поймут никогда.

 

* * *

Не завыть ли нынче, как волк,
на глухое пламя луны?
Наш расформированный полк
молча возвратился с войны.
 
Из ничейной нивы овса,
охватившей ваш огород,
все еще звучат голоса
тех, кто никогда не придет. 

Что ж твоя печаль тяжела?
Побежденный ты, но живой.
Радуйся, что пуля прошла
где-то над твоей головой.
 
Что же ты глядишь с немотой,
лишний на родной стороне?
Радости земной и простой
разучился ты на войне.
 
Здесь трава, как в детстве, густа,
и листва росою полна.
Но живая вся красота
без победы нам не нужна.
 
Тихие разливы жнивья,
где легко прожить без утрат!
И сурово смотрит семья,
словно ты во всем виноват.
 
«Ты зачем покинул крыльцо,
дома ты не мог бы корпеть?!»
И родные плюнут в лицо,
но и это надо стерпеть.

 

* * *

Сгинули ласточки и соловьи,
холодом веет от поздних восходов.
И на пустые дороги твои
яблоки падают из огородов.
 
Грозных рябин загорелись костры,
яростно светят из каждого сада.
Блещут лопаты, стучат топоры,
словно бы строится здесь баррикада.
 
Лег бы и ты в эту пору, уснул —
душу усталую больше не трогай, —
но урожая торжественный гул
неумолимо висит над дорогой.
 
Что ж, разбирай подъездные пути,
люд угнетенный, но не покоренный!
Брюкву вытаскивай, тыкву кати
в общую цепь круговой обороны!
 
Полные бочки, тугие мешки,
вилы, сусеки, корзины, корыта —
все выворачивай! Все волоки!
Это — последняя наша защита.
 
Солнцем вспоенная, влагой земной,
тяжких трудов результат и награда,
крепко стоит за твоею спиной
полная жизни живая громада.
 
Наши леса не пропустят врага,
золотом блещут победно и ново.
И, упирая крутые рога,
в каждом дворе воцарилась корова.

 

ГОША И КОТ

Каморка у Гоши похожа на старый комод
под лестницей черной, где окон, естественно, ноль
Сюда же прибился какой-то сомнительный кот,
И оба живут, как живет перекатная голь.
 
У Гоши по пьянке давно уже выбили глаз,
трех жен поменял он, по свету рассеял детей.
Кот вылез с помойки на Гошин горелый матрас,
пригрелся — и счастливы оба без лишних затей.
 
Сам Гоша в дымину и в стельку дней семь или шесть
гнилая махорка до слез прокоптила тюрьму.
Но кот не перечит, и даже, коль нечего есть,
то Гоша хоть луковку все же, но кинет ему.
 
Ты словом недобрым худую судьбу помяни.
Непросто мужчине без глаза, тудыть тую рать!
Мы знаем о счастье не больше, чем знают они,
когда по сугробам бутылки идут собирать.
 
Они доходяги, и кто-нибудь скоро помрет:
не кот — значит, Гоша, хотя он еще не старик.
Но лучше б, конечно, чтоб раньше скопытился кот,
ведь Гоша за долгое время к потерям привык.
 
Он водкой заглушит, он будет глядеть в темноту,
а пьяные слезы — они, как известно, вода.
Но если ты, Гоша, подохнешь — не жить и коту,
ведь горя подобного не было с ним никогда.

 

ШИПОВНИК

Вдоль дороги пристанища нет,
по канавам наметился лед.
И краснеет осенний рассвет
за рекой, где шиповник растет.
 
Он растет, существует вдали,
неподвижен и сумрачно ал.
Берега им навскид поросли,
только ягод никто не собрал.
 
Здесь никто не ходил, не бродил,
не видать ни чужих, ни своих:
ведь плоды не срывают с могил,
не берут их со стен крепостных.
 
Ржавый лист прошуршит у воды,
безнадежно упавший к ногам.
Но краснеют на ветках плоды
по великим твоим берегам.
 
Мы, Россия, еще поживем!
Не сломали нас ветер и дождь.
В запустении грозном твоем
есть ничейная, тайная мощь.
 
То и славно, что здесь ни следа,
то и ладно, что здесь ни тропы.
Мы еще не ступали туда,
где стена, и плоды, и шипы.

 

 

 

 

 

Об авторе

Светлана Сырнева (г.Киров)