(рассказ о жизни русской австралийки из Китая)
Мы встречали Советскую Армию как русскую, во всяком случае, таковы были мои личные чувства. Слышала и читала, что в Харбине армию встречали с цветами на Соборной площади. Город был охвачен энтузиазмом. Избавились от японского ига, страх перед арестами и жандармерией исчез, но новые волны несчастий покатились на русское население. Пришел СМЕРШ и унес сотни молодых, да не только молодых, жизней. Начались аресты. Увозили неожиданно, и никто не вернулся. Рассказывали мне, что звезда оперетты В. Турчанинов после спектакля был приглашен на банкет и прямо из театра в смокинге заброшен в машину. Священников — воспитателей Лицея св. Николая, который воспитал замечательных молодых людей, привил им лучшие моральные и духовные ценности, этих воспитателей арестовали и увезли в нижнем белье. Ведь мы ничего не знали об указе Ежова, мы не знали, что мы все считались предателями Родины и японскими шпионами. Бедные молодые женщины остались одинокими с малолетними детьми или в ожидании своего первенца. Многие ждали годами, некоторые, не дождавшись, устраивали свою жизнь, как могли. Некоторые женщины, уехав на целину, встретились со своими мужьями — уже больными, преждевременно состарившимися после отбывания наказания неизвестно за что, все по одной статье.
4 сентября 1945 года Владыка Нестор, экзарх Восточной Азии, встречал русских воинов-освободителей на многотысячном митинге, который состоялся на Соборной площади. Сохранились кадры кинохроники этого замечательного события. Время от времени они и сейчас демонстрируются на каналах российского телевидения.
На этих кадрах крупным планом показан Владыка Нестор (Русская Атлантида. 2003. № 9, 10). А 14 июня 1948 года митрополит Нестор был арестован. Незадолго до ареста в 1947 году в Хайлар приехал митрополит Нестор с некоторыми церковными деятелями. Вернее сказать, в Хайларе была только остановка, а целью поездки была закладка монастыря в Трехречье. Владыка остановился в доме наших близких друзей Исакиных. Саша Исакин, будучи студентом медицинского университета в Харбине, был близок с Владыкой Нестором и был счастлив принять его у себя. В то время он жил со своей матерью Анной Ивановной, отец его Федор Евдокимович был репрессирован советской разведкой. В этот приезд Владыки мы встречались с ним несколько раз. Я была дома на каникулах, еще не была замужем. Приходит Саша и говорит, что завтра Владыка будет у нас на обеде. Это случилось Великим постом. Дом был в состоянии подготовки к Пасхе. Снимались шторы, стирались и пр., но к приему архиерея все было сделано моментально. Мама, домработница Аня и я быстро привели дом в праздничный вид, готовился постный обед, Владыка сказал, что в пути сущим можно позволить все, что приготовила хозяйка, сразу появилось на столе вино, и в очень простой, непринужденной обстановке прошел этот обед. На следующий день мы пришли к Исакиным, Владыка полулежал на тахте. Я увидела его ноги, опухшие, тяжелые, по-видимому, от сердечной недостаточности. В минуты отдыха он должен держать их поднятыми. Он пожаловался на то, что вчера на него набросилась собачонка и порвала ему подрясник. Я предложила свои услуги его заштопать. Помню, как я с внутренней стороны подрясника выдернула нитки из ткани и ими аккуратно заштопала этот подрясник. Рисунок ткани был таков, что я смогла восстановить его полностью. Владыка был доволен, а я была счастлива.
Сразу после прихода освободительной армии жизнь закипела, студенты были вооружены винтовками для охраны государственного имущества от расхищения и мародерства. Железнодорожное собрание ремонтируется, штат артистов, музыкантов, певцов активно набирается. Симфонический оркестр, драма, хор, оперетта, опера, балет — все закрутилось, завертелось. Вдруг перед нами раскрываются возможности ехать на свою историческую родину. Мы прощены (за что? — я не знаю). Дорога — на поднятие целинных земель. Очень многие записывались сразу же. Были такие патриоты, которые жалели, что едут поздно, не успев разделить все трудности войны и послевоенного периода с русским народом.
Мы с мужем, естественно, были объяты желанием жить на нашей исторической родине. Стали готовиться, мечтали о жизни в России (в нашем сознании это была Россия). Сообщили о нашем решении моим родителям. Вовина мать, Александра Николаевна Сухова, ехать в Союз не хотела и тайно от нас искала пути за границу. У нас не было никаких родственников и даже знакомых за границей, поэтому нам и думать об этом не приходилось, но каким-то путем Вовина мать нашла пути в Чили и достала документы. Мы были возмущены ее вмешательством и к тому же вскоре узнали, что если бы мы получили визу, то это было бы только на Суховых, а мои родители, Волеговы, с нами ехать не смогли бы. Слава Богу, этот проект сам собой развалился еще до начала хлопот. На семейном совете было решено ехать на целину, хотя мы даже не представляли себе, что это значит. Моих родителей мы поставили в известность, что они едут с нами. Мы все решили сами. И вдруг мы получаем письмо от моего папы. Должна напомнить читателю, что мои родители жили в Хайларе, а мы в Харбине. Распечатываю конверт и с трепетом читаю письмо, написанное странной дрожащей рукой. У папы очень красивый почерк, а тут просто неузнаваемый.
Вот выдержка из его письма: «Галочка и Володя, мы с Тонечкой пришли к решению не ехать в Советский Союз. Я офицер Белой армии, присягал Императору, в советской России я жить не смогу. Своей клятве я никогда не изменю. Вас удерживать от поездки на целину мы не имеем морального права. Пусть это будет вашим решением». Стоит ли описывать мое состояние. Я лечу с этим письмом к Вове в контору. Ведь он с таким энтузиазмом собирался на свою историческую родину, а мой папа своим решением разрушает все наши планы. Как отнесется к этому мой муж? Оставить родителей в Китае страшно, потому что уже начались брожения. Мы китайцам больше не нужны. Они учатся (и считают, что уже научились) работать на благо своей страны без русского присутствия. За границу нам ехать некуда и не к кому. Вызываю Вову из конторы, он читает письмо, я с замиранием сердца жду его приговора, и он говорит: «Твоих родителей мы здесь оставить одних не можем». За это решение я осталась благодарна ему на всю жизнь.
К этому времени Харбин кипел. Агитация на целину шла полным ходом. На работах грозили увольнением. Как жить? Что делать?
Я была бы нечестной, если бы утверждала, что решение ехать в Австралию мы приняли легко. Нет, это было трудное решение. Я была воспитана в русской до мозга костей семье, в семье патриархальной. По молодости лет я не вникала в политику. Родившись в Китае, живя среди китайцев и японцев, вдруг услышав русскую речь, русские песни, увидев русские фильмы, я не думала и не знала о том кровавом терроре, который пережил русский народ. Для нас, молодых, эта страна, куда уезжали целыми эшелонами, в теплушках, наши харбинцы и хайларцы, не была Советским Союзом, она была Россией. Но я прошу прощения за то, что посмела высказывать свои чувства от лица многих. Вполне возможно, что не все разделяли мои представления и чувства. Мы с мужем считали, что своим выбором мы лишали нашего ребенка отчизны, нашей исторической родины. Однако у наших родителей выбора не было. Буря страшного переворота забросила их в Китай, а мы теперь сами решаем свою судьбу и судьбу своего ребенка. Справедливо ли это? Имеем ли мы на это право?
Теперь, по прошествии многих лет, мы видим, что выбор был правильным. Мы приехали в свободную страну, где забота о человеке стоит на должной высоте, наши родители смогли дожить до глубокой старости в неустанной заботе о них как семьи, так и государства. Они прожили достойную жизнь, заслуженную достойную старость, которая прошла в любви и заботе о них. Что касается дочери, то мы не давали ей забыть о том, что она русская девочка. Помню, как я шестилетнего ребенка отправляла в детский садик и напутствовала: «Мариночка, веди себя хорошо, не давай повода подумать о тебе как о плохой невоспитанной русской девочке». Я совершенно уверена в том, что эти наставления не дали развиться комплексу неполноценности в душе моего ребенка. Этот комплекс является известным симптомом новоавстралийцев, которые отказались от своего происхождения, но не смогли полностью войти в австралийскую среду. Это пришлось пережить многим, но не мне и не Марине. Я считаю, что в нас две культуры, даже три: русская, китайская и австралийская. С таким же энтузиазмом я насаждала и пропагандировала русскую культуру среди австралийцев.
Итак, ждем снятия с учета. В Харбине уже никто не скрывает своих планов, все говорят открыто, куда едут, готовятся, пакуются, мои родители продают дом. Люди сидят на чемоданах, на сундуках. Ожидание трудное, волнительное, но молодость все побеждает. Так же веселимся, гуляем.
В это время в Харбине произошла очень интересная история, характеризующая подлость одних людей и доброту других.
В Советском клубе был бал или вечер, на котором было много молодежи. На втором этаже клуба были устроены различные развлечения, в том числе тир. В этом же зале висел портрет Мао Цзэдуна. Мальчишки почему-то решили (естественно, по молодости и по глупости) стрелять в бородавку великого вождя. Никто бы об этом не узнал, но на следующее утро учительница увидела портрет вождя с простреленной бородавкой, сняла портрет со стены, завернула в черную материю и отнесла в ДОБ (Департамент общественной безопасности). Мальчишек арестовали, родители их в панике. Что будет дальше? Некоторые уже сняты с учета, то есть готовы к отъезду за границу. И только благодаря вмешательству А. М. Мельникова, замечательного человека, которого уважали как китайцы, так и русские, за его участие в спорте и других поощряемых китайским правительством общественных мероприятиях, мальчишек выпустили, и семьи благополучно уехали из Харбина. Дама же эта, которая предала ребят и оплакивала Мао Цзэдуна, благополучно приехала в Австралию, предварительно отправив многих на целину.
Наступил знаменательный для нас день. Прибегает из конторы Вова, возбужденный, глаза искрятся, румянец во всю щеку, и с порога кричит мне: «Галка, нас сняли с учета. Ляля Коренева, жена председателя Общества советских граждан, увидела в списке на столе своего мужа наши имена и моментально позвонила мне в контору. Имей в виду, что это пока секрет, она предупредила».
Наскоро покормив Вову обедом, я одеваюсь и лечу на Китайскую улицу. Счастливая, довольная, в норковой шубке, снег похрустывает под моими сапожками. Бегу в магазин Общества советских граждан, чтобы не опоздать купить заранее присмотренные вещи для отъезда. Деньги моих родителей на случай выезда из Китая лежали у меня, но тратить их я не имела права, так как не знали, снимут ли нас с учета. Короче говоря, лежали на «черный день». А тут — светлый, солнечный зимний день. Но интересно, что сообщение о нашем снятии с учета было большим секретом, тем не менее, через час после того как мы с Вовой узнали об этом, встретившиеся на улице знакомые уже меня поздравляли. В Харбине утаить ничего было нельзя. Всё и обо всех люди знали, причем все факты до вас молниеносно доходили в совершенно неузнаваемом виде.
Начались быстрые приготовления к отъезду. Вещи упаковывались в сундуки, мы специальных упаковщиков не нанимали, а укладывали все сами. Особенно ценных вещей не было, но старались запастись всем необходимым на первое время для Австралии: мы не знали, что нас ждет там, будет ли работа сразу и будет ли вообще. Короче говоря, старались одеться. Заказывали портным костюмы, пальто, покупали обувь, белье, стегали одеяла. Марину одели на первые 2–3 года. Портниха Маргарита, очень известная своим умением шить детскую одежду, была почти недоступна. Ее разрывали на части, но мне удалось «заполучить» ее на несколько дней. Она была просто художница: шила детские платьица, пальто, шапочки и шляпки, причем с такой быстротой и наслаждением, что было приятно смотреть на ее творчество. Моментально появлялся цветочек на детской шляпке, аппликации к платьицам и фартучкам завершали художественные творения этой замечательной женщины. Казалось, что она получает удовольствие, создавая маленькие шедевры и украшая ими детей.
Доживали последние дни в Харбине. Атмосфера была уже натянутой. Китайцы ясно дали понять, что наше присутствие им уже не нужно. Они решили, что справятся без русских своими силами. Если раньше на всех главных постах были русские, а китайцы были помощниками или заместителями, то сейчас они показывали, что хозяева положения они, что и было справедливо. Однако когда в больницах мы видели работу их «докторов» или «фельдшеров», то мы приходили в ужас. Справедливости ради надо сказать, что условия для китайцев ранее были ужасные. Чтобы им поступить в ХПИ или медтехникум, они должны были выучить русский язык, потому что лекции читались на русском. На нашем курсе учился молодой китаец. Этот студент был очень неуспевающим, очень необщительным и нечистоплотным. Каким-то образом он дотянул до второго курса. А потом, в период расцвета «нового Китая» я вижу его в кабинете Железнодорожной больницы с табличкой на двери «Доктор такой-то» (не помню его фамилии). Я пришла в ужас. Он сидит со стетоскопом, принимает ребенка. Он был самым тупым недоучкой. Мне рассказывают еще более ужасный случай. В одной из больниц, уже после увольнения русских врачей, китаец-уборщик получил должность врача. Он, конечно, видел, что происходило в больнице, видел некоторые процедуры, но теперь ему предстояло совершить операцию — удалить опухоль на шее, причем неизвестно какого характера. Он прокипятил инструменты, спокойно разложил их прямо на кожаном диване и начал удалять эту опухоль. Какова судьба пациента, ни я, ни тот, кто мне рассказывал эту историю, не знаем. Но это характерный пример. Сколько погибло людей от заражения и других осложнений, неизвестно.
Но это отдельные случаи. Китайцы, получившие соответствующее образование, слыли хорошими врачами и хирургами. Почему-то всегда считали, что у них маленькая рука, и при некоторых деликатных операциях это способствует успеху. Не знаю, так ли это?
Перед самым нашим отъездом в Австралию в Харбине стали происходить замечательные явления, а именно — обновления икон. Являлись случаи обновления икон в частных домах, но это передавалось из уст в уста и не вызывало большого ажиотажа в обществе, но когда иконы стали обновляться в храмах, то это вызвало большой интерес и духовный подъем у верующих и волнение у власть имущих.
Как мне помнится, явное обновление запрестольного Креста произошло в храме мужского монастыря. Затем я слышала о том, что в Радоницу на Успенском кладбище во время совершения литии на одной из могил, на глазах у присутствующих, обновилась икона на Кресте. Но массовое обновление иконостаса в старой закрытой Благовещенской церкви произошло ночью, и свидетелем этого оказался китаец.
А произошло это так. На берегу реки Сунгари был возведен прекрасный Благовещенский храм, а старый храм был закрыт и служил убежищем для китайцев, пострадавших во время наводнения. Наводнение обычно сносило все фанзы бедных китайцев, и они оставались без крова. В старом храме, как мне помнится, были сооружены двух- или трехъярусные койки, а алтарь, отделенный от храма иконостасом, был закрыт.
Одной ночью спящий на своих нарах китаец проснулся от яркого света и увидел, как на его глазах старые, поблекшие краски икон на иконостасе стали светлыми и ясными. Он разбудил всех спящих китайцев (а там получили приют много семей), и они стали свидетелями этого чудесного явления. Разбудили священника, и это событие приобрело широкую огласку. Слышала, что китайцы приняли крещение, совершались службы. На одной ночной службе я была сама и видела иконы иконостаса. Это явление вызвало интерес властей, была послана научная комиссия из Советского Союза для исследования, но заключения вынесено не было. Как будто бы ссылались на влияние климатических условий. Будто бы краски под влиянием каких-то изменений в природе меняют цвет, но ни одна обычная картина или портрет, написанные масляными красками, ни в одном доме не обновились.
Вспоминая о чудесном обновлении икон, хочу рассказать об одном случае, происшедшем со мной. Во время японской оккупации и в то страшное время, когда мы ничего не знали, но ясно понимали, что гроза наступает, японцы проводили серьезную подготовку к обороне. Проводили тренировки тушения пожаров, окна были заклеены полосками бумаги, чтобы стекла не отражали яркого света или блеска, на лампах в каждом доме должен быть черный фонарь, школьные формы — коричневое платье с черным фартуком повседневная, а с белым фартуком парадная — были заменены брюками и курткой защитного цвета. Нужно сказать, что страшное здание японской жандармерии находилось на близком расстоянии от нашей школы. Не знаю, каким образом из железных ворот жандармерии выскочила огромная цепная собака. Она явно сорвалась с цепи и со страшным лаем и наводящим ужас шумом от ударов этой цепи о каменную мостовую стремительно нагоняла меня. Я бежала в страхе, но почувствовала, что бежать дальше невозможно, она уже здесь и готова разорвать меня. Она уже схватила меня за брюки и, как я потом увидела, вырвала кусок материи. Я остановилась и начала читать молитву Ангелу-хранителю. Собака остановилась тоже, затем повернулась и побежала обратно. Я верю, что меня спас Ангел-хранитель. Скептик может сказать, что собака остановилась, потому что я перестала бежать.
Многим известна история одного китайца, который попал в бурю на реке Сунгари. Об этой истории много писали и рассказывали. Я позволю себе ее повторить.
В Харбине для переезда на другой берег Сунгари, как мы говорили «за Сунгари», существовал простой, примитивный способ — лодочная переправа. Так мы ездили за Сунгари по выходным дням отдыхать, на пикники, у многих там были дачи, у нас, молодежи, были спортивные площадки. Река широкая, и бывали случаи, когда буря заставала на полпути. Вот так и случилось с китайцем-лодочником. Его застала буря, справиться с ней он был не в силах. По его рассказам, после того как он молился всем своим богам, он вспомнил, что в зале харбинского вокзала стояла икона Николая Чудотворца, перед которой всегда горели свечи. Уезжая и приезжая, люди молились перед этой иконой. Бедный китаец, вспомнив об этом, взмолился, как мог: «Старика вокзала, помогай!» И он был спасен. Излишне говорить о том, что он принял крещение, и это чудо было признано церковью.
Моим родителям пришлось уехать раньше нас. Спонсором было общество «Объединение церквей», во главе которого был мистер Штумпф. Оно резервировало места на пароход, гостиницу в Тян-цзине, откуда отходил пароход в Гонконг, гостиницу в Гонконге. Наш отъезд намечался на несколько недель позже.
Начались беспрерывные проводы, гулянки, вечеринки и в домах, и в клубе. Провожали то одних, то других уезжающих в дальние страны, в полную неизвестность, но легкомыслие, свойственное молодости, преодолевало все опасения, все заботы. Языка мы не знали, пытались немного позаниматься, но по глупости серьезно не отнеслись к этому. Что нас ждет в Австралии? Куда мы едем? Ясно понимали одно: оставаться в Китае уже невозможно. Мы китайцам больше не нужны. Они быстро вставали на ноги и хотели сами строить свое государство. Это был 1957 год.
