«...Я со снегом шептался»

Поэзия Просмотров: 2222

* * *

Вьюги поздним набегом
Города замели...
Я шептался со снегом
Посредине земли.
 
В суете паровозной,
У хромого моста,
Стылой ночью беззвездной,
Что без звезд — неспроста...
 
Я со снегом шептался,
Мне казалось, что он
Только в мире остался —
Ни людей, ни времен.
 
Хлопья рот забивали
И горчили слегка.
Комья белой печали
Все сжимала рука.


 
Я шептался со снегом,
Я доверил ему,
Что спасаюсь побегом
В эту белую тьму.
 
Так мне видится зорче,
Если вьюга и мгла —
Обхожусь, будто зодчий,
Без прямого угла.
 
А потом — перебегом —
По дороге ночной...
Я шептался со снегом,
Он шептался со мной.
 
Снег пришел осторожно
И уйдет невзначай,
Как попутчик дорожный,
Что кивнул — и прощай...

 

* * *

Потемнели-мне ли-мне ли в небе тучи, 
В омут канула последняя звезда,
Это мне ли пред судьбиной неминучей
Все считать-читать ущербные года?
 
Что-то грохнет-охнет-охнет в поднебесье,
За пригорком тропка в мокрое свернет,
И шальной седок умчится в редколесье,
Редко-редко, но улыбкою сверкнет.
 
В бурелом трава-травинушка не гнется,
Бурелом для трын-травинки — трын-трава.
Сизый селезень картаво захлебнется,
И от мрака просветлеет голова.
 
А потом, когда устало-тало-тало
Небосвод повеселеет ввечеру,
Осенит — таких мгновений очень мало,
Когда Русь не призывают к топору.
 
Просто дождичек прошел в Руси великой,
И не нужно никому на смертный бой.
И Отчизна Несмеяной светлоликой
Просияла в красном красною красой.
 
Просто огненно теперь на белом свете,
Вновь пичугами затенькали сады.
Лады-лады-лады-ладушкины дети
Голосят на все веселые лады.

 

* * *

Все кружит октябрьская медь...
Старый дом отправили на слом...
Можно к электричке не успеть,
Но успеть подумать о былом.
 
Это там, в серебряном дыму,
На ветру полощется белье.
Поднял тост, к несчастью своему,
Наш сосед во здравие свое.
 
Поднял тост... Культяпкой поскорей
Подхватил заляпанный стакан.
И вспорхнул за стаей голубей,
Тете Нюше крикнув, что не пьян...
 
Это там трудяга-патефон
Шепелявит грустно: «Бэ-са-мэээ...»
А я только счету обучен:
«Трижды шесть... И два еще в уме...»
 
Это во дворе визжит пила —
Ставят голубятни... Сразу две.
Это в небе птицам нет числа —
Турманы кружатся в синеве.
 
Ну да ладно... Спилены стволы,
Огоньки над станцией дрожат...
Электричка выскочит из мглы
И умчит куда-то наугад.

 

* * *

Гудки паровозов... Проблем миллион...
Но я получал, хоть проказник,
Конфеты «Ромашка», конфеты «Цитрон»
И «Мишка полярный» — на праздник.
 
Пока из разрухи вставала страна,
Погибших запомнив едва ли,
Мой батя нарочно не ел допоздна,
Чтоб съели мы что-то вначале.
 
Все деньги у мамы... Но все-таки он
Твердил: «Без подарка негоже!..»
В кармане шинели — «Ромашка», «Цитрон»
И «Мишка...» — подавленный — тоже.
 
Все помнится — эта большая рука
И килька с картошкой на ужин...
Мы знали — родная страна широка,
Нам берег турецкий не нужен...
 
Давно мое детство — не явь и не сон,
Но в память вошли благодарно
Конфеты «Ромашка», конфеты «Цитрон»
И «Мишка...» И «Мишка полярный»...

 

* * *

Детство... Палочки, буквы, счеты,
Хитрый соседский кот.
Папа скоро придет с работы,
Мама блины печет.
 
С папой рядом — никто не страшен,
С мамой — светлее свет.
Есть морковка... И быт налажен.
Жалко, картошки нет.
 
«Сам читаешь? Заплакал? Что ты? —
Девушка оживет...»
Папа скоро придет с работы,
Мама блины печет.
 
Две липучки... А на карнизе
Ткет свою сеть паук.
«Вдруг к Октябрьским цены снизят,
“выбросят” масло вдруг?..»
 
Детство, где ты? В сто тысяч сотый
Раз про себя шепчу:
«Папа, папа, вернись с работы...
Мама, блинов хочу...»

 

* * *

Морозец серебрит твое дыханье,
Похожее на ветра колыханье,
Похожее на перышко лебедки,
Летящее в озерную лазурь...
И ничего не знаю я, о Боже,
Что было б так на истину похоже,
Как это серебристое дыханье,
Что защитит от мрака и от бурь.
 
Все размывает время-невидимка,
А ты все смотришь, смотришь с фотоснимка,
И веет пятипалою сиренью
От старой фотографии резной,
Где ты одна — заря и непогода,
Где ты одна — и утро, и свобода,
Где жажда серебристого дыханья
Вовек не станет жаждою иной...
 
Есть острый взгляд... Но есть еще прозренье,
Когда столетьем чудится мгновенье,
Когда поймешь в счастливую минуту,
Что до сих пор не понял ничего,
Что все ушло — обиды, люди, лица...
Пусть только этот выдох серебрится,
Пускай парит над узкою тропою
Пока еще тропу не замело...

 

* * *

За околицей женщина плачет,
От рябины чуток отойдя.
И ладони озябшие прячет
Под взъерошенной свиткой дождя.
 
Никого... Только влажные кроны
Наклоняются, боли вослед.
Да струится сквозь кроны зеленый,
Через мýки просеянный, свет.
 
За пригорочком тени теснятся
Под охриплый вороний бедлам,
И горячие руки боятся
Прикоснуться к озябшим рукам.
 
И случайный прохожий едва ли
Отличит, поспешив под навес,
Эту музыку женской печали
От печальной музыки небес.

 

* * *

И осень — не осень... И птица — не птица...
И плесень с обоев сползла на диван.
И только за стенкой кричит роженица, 
Да седенький фельдшер с заутрени пьян.
 
В небесном просторе, послушные гуду
Высоких машин и высоких столпов,
Ослушники тайно прощают Иуду,
Послушники внемлют, что скажет Иов...
 
На капли расплескана, тысячелица,
Усталая вечность мешает вздохнуть.
И только за стенкой кричит роженица...
И суть непонятна... И тягостна суть.
 
А души вспорхнувшие — не улетели,
Подстреленной птицей упав на жнивье.
Нет выси в высоком, телесности — в теле,
И боги устали стоять за свое.
 
И вечность не чудится золотолицей,
И кровь вместо пота сочится из пор...
И только за стенкой кричит роженица —
Умолкнет она, и умолкнет простор...

 

 

 

 

 

Об авторе

Аврутин А. Ю. (г. Минск)