«Душа фронтового поколения — поколения победителей»

А. И. Лактионов. Письмо с фронта. К истории создания картины

Время Великой Отечественной войны прошедшего века становиться легендой и мифом для послевоенных поколений. Чтобы окунуться в реальный быт военного поколения и почувствовать их действительные заботы и радости, можно обратиться к широко известной в советское время картине художника А. И. Лактионова «Письмо с фронта», написанной в 1946/1947 годах.

Чтобы лучше понять замысел художника и его воплощение, обратимся к воспоминаниям создателя картины и его окружения, к истории создания этой картины. Лактионов во время войны работал в тылу: во время блокады Ленинграда — художником в штабе Ленинградского военного округа и совместно с художниками В. А. Серовым и А. Н. Яр-Кравченко был инициатором и создателем музея обороны Ленинграда. После эвакуации Академии художеств из Ленинграда жил в Вологде, Новосибирске, Самарканде, а в конце войны в Загорске под Москвой. Он работает над плакатами для фронта и рисунками для газет, продолжает писать портреты современников. Надо отметить, что к этому времени Лактионов уже был известным и признанным портретистом. Так, еще во время учебы в Ленинградской Академии художеств в 1938 году он написал портрет маслом своего наставника И. И. Бродского. «После такого портрета можно и умереть спокойно»,— сказал Бродский, взглянув на работу своего любимого ученика. После окончания Академии художеств, Лактионов создал целый портретный цикл знаменитых современников: народного художника И. И. Бродского, летчика — героя СССР М. В. Водопьянова, актеров МХАТа — В. И. Качалова, О. Л. Книппер-Чеховой, Н. П. Хмелева, В. О. Топоркова, видного партийного деятеля С. М. Кирова, а во время войны написал портрет И. В Сталина, произносящего речь с трибуны мавзолея на военном параде 7 ноября 1941 года. Но художник долго искал тему для сюжетного группового произведения. Он не хотел «сочинять и выдумывать» то, чего сам не видел и не пережил лично. Воспитанный в духе реалистического понимания задач искусства (а его учителями были М. В. Нестеров и И. И. Бродский) он искал такую тему, которая не только бы отражала типичное в повседневной жизни советских людей в тылу во время войны, была близка и понятна каждому, но и обязательно была бы глубоко прочувствована самим художником. И знаменательно, что в подмосковном старинном русском городке Загорске (ныне — Сергиев-Посад) в 1943 году после Сталинградской битвы и возникла идея будущей картины, а в стенах Троице-Сергиевой лавры, приспособленных под жилье, где приютился художник с семьей, определяется будущая обстановка картины и начинается поиск сюжета.

Поиски были долгими. Сначала это была «Встреча», потом «Возвращение». Александр Иванович вспоминал: «Янеоднократно наблюдал сцены и переживания, связанные с вестями, полученными от фронтовиков. В течение двух лет делал зарисовки и набрасывал этюды на задуманную тему. Сначала получение письма представлялось в виде сцены на улице, у входа в дом, причем в окнах виднелись взволнованные и любопытные лица. Затем замысел оформился в осуществленную позднее группу на крыльце, но участниками ее были другие: читала письмо молодая мать, ее слушали бабушка и дети». Но это решение его не удовлетворяло. Чего-то важного не хватало! «Я решил пойти в шум жизни. Очень много времени проводил, наблюдая, как возвращаются эшелоны с войны. Мне хотелось увидеть встречу буквально на вокзале: раскрываются «теплушки», оттуда высыпают солдаты, и девушка, которая ждала своего солдата всю войну, теперь встречает его. Это случалось или могло случиться, но что-то было в этом сюжете «киношное», «мелодраматичное», «надуманное»... Однажды я встретил недалеко от своего дома прихрамывающего воина, от которого еще прямо-таки пахло порохом. Выгоревшая пилотка была сдвинута на затылок, одна рука — на перевязи, в другой — шинель, палка и белый треугольник письма. Он обращался ко всем встречным и расспрашивал, как пройти на улицу, указанную в адресе. Я подошел к нему — разговорились. Он был в отпуске, недавно выписался из госпиталя и нес письмо от раненого товарища его семье, ибо тот не мог ни писать, ни говорить все эти годы. Я подумал, какова же будет радость тех людей, что столько лет ждали, верили, надеялись!». Эта встреча была решающей для окончательного оформления так долго вынашиваемого замысла: в картину прочно вошел образ фронтовика, только что возвратившегося и спешащего передать долгожданные вести.

Художник вспоминал: «...вернувшись домой, стал я строить возле своей “квартиры” крылечко полтора на полтора метра. Мысль работала очень быстро... вот остановилась тетка с ведрами — да это же эпизод к моей картине!.. Но сосед-художник П. П. Соколов-Скаля, посмотрев уже эскизы к будущей картине, сказал: “Зачем тут женщина? Поставь солдата!” И тем утвердил окончательно мою идею. Так нашлось завершение всей композиции! Теперь для картины надо было найти наиболее характерные и типичные образы. Сразу вспомнился солдат из госпиталя — центральный образ Воина-фронтовика был подсказан самой жизнью!» Художник понял: «В мою картину должен был придти именно такой человек и принести письмо с фронта». И в его воображении начали складываться возможные сюжеты передачи письма, он мысленно продолжал идти с солдатом, вместе с ним входил в дом и присутствовал при чтении письма, с удивительной отчетливостью представляя себе, как все это будет происходить. Так встреча с неизвестным солдатом помогла Лактионову разрешить проблему темы картины, которую он обдумывал давно. В этом небольшом бытовом эпизоде художник сумел увидеть сокровенное в «тыловой» жизни советских людей в годы войны.

Теперь для центральной фигуры картины — Воина-фронтовика — надо было найти «натуру». И снова — быстрая удача! С фронта вернулся его друг Владимир Нифонтов, прошедший все пять лет на передовой, в десанте, был ранен и закончил войну в Вене. Ему не нужно было «входить в образ»: пилотка, гимнастерка, ордена и медали — свои. Он тоже занимался живописью и принял деятельное участие в создании картины: не только долгие месяцы позировал, но и обсуждал сюжет, предлагал его развитие, вместе с художником осмысливал содержание будущего произведения. Позже Лактионов сделает надпись на репродукции своей картины: «Милый мой Володя, ты здесь изображен в образе Героя Великой Отечественной войны, принесший весть о победе Великого Советского народа над черными силами фашизма. Благодарю тебя, дорогой мой герой. Любящий тебя. Александр Лактионов. 13.VIII.49 г.». А в письме от 15 февраля 1948 года Лактионов пишет: «Дорогой мой Володя! Благодарю Вас за безупречное и бесконечно неутомимое позирование в течение одиннадцати месяцев 47–48 годов, благодаря чему я смог, считаю успешно, закончить свою новую работу».

Однако сцена не сразу получила вид, запечатленный позже на картине. Композиция перерабатывалась, пока не было достигнуто равновесие во всех частях картины. Так, сначала, две детские фигуры слева заполняли передний план, не оставляя должного места центральному образу солдата. В дальнейшем художник отказался от одной из детских фигур, переработал облик и позу матери и окончательно остановился на трех женских образах: Матери, Девушки и Дочери, и трех мужских: двух Воинов (раненого, стоящего и подходящего) и юного Сына. Все фигуры находятся на разном расстоянии до зрителя и обретают ощутимую пространственность, объемность и весомость. Обдумывая композицию картины, после колебаний художник решил расположить персонажи на крыльце своего дома, чтобы «выйти в открытый мир». Для этого он в картине умышленно увеличил дверной проем, чтобы показать двор, а главное — здания ограды и башенки крепостных стен древней Троице-Сергиевой лавры. Этим он внес особый смысл в сюжет картины. В то время церковно-религиозные мотивы «не приветствовались» и было заранее ясно, что у будущих критиков возникнут «недоуменные вопросы». Но реалистическая логика замысла картины требовала от художника последовательности и бескомпромиссности. Решив проблемы композиции, нужно было найти и отразить такой момент в сцене получения фронтового письма, который с наибольшей полнотой раскрыл бы всю глубину содержания события. Лактионов отбрасывал один вариант за другим, и сцена не скоро получила вид, запечатленный позже на картине. Сначала действие происходило в пасмурный день. Это было маловыразительно и не захватывало зрителя. К этому времени (1946 г.) относится этюд женской головы, ярко освещенный солнцем. Это показывает, что художник понял, где «недостающее звено» в изобразительном строе картины. Осветив всю группу ярким солнечным светом, он нашел, наконец, полное воплощение своего замысла. Чтобы как можно реалистичнее передать солнечный свет, Лактионов решил всю картину целиком писать с натуры, без обычной предварительной проработки фигур и пейзажа в этюдах. Натурщики (ими были вместе с В. Нифонтовым — мать и сын Лактионова) в течение двух летних сезонов (в общей сложности одиннадцать месяцев) терпеливо позировали под палящими лучами солнца. В результате в картине появился еще один «главный» герой — солнечный свет! Теплый, золотистый, он воплотил торжество жизни над смертью, света над мраком. На картине сияющая яркость солнца изображена с предельной силой. Полуденными лучами проникнута светлая лазурь неба, они озаряют двор, здания и башни старинного монастыря, окрашивают золотом легкие, разметавшиеся волосы белокурой девушки, лежат ослепительными бликами на полу, пронизывают белую ткань блузы матери, рдеют в красных бантах в косах девочки, окрашивает загаром лица. Так он нашел, наконец, полное воплощения своего замысла: радостного предчувствия Победы и встречи, которое наполняет и заряжает жизненной энергий все вокруг: и людей, и ветхий домик, и монастырский пустынный двор и голубое небо белоснежными облаками. Освещение помогает художнику передать приподнятость темы незамысловатого сюжета. Мальчик завладел письмом и, окруженный улыбающимися слушателями, читает им вслух долгожданный рассказ отца о фронтовой жизни. Письмо объединяет и сближает в радостном предчувствии долгожданного окончания долгой войны всех — и семью фронтовика, и его раненого товарища, и девушку-соседку, и зрителей! Сплоченность и дружба простых советских людей, живущих жизнью фронта и интересами Родины, их оптимистический патриотизм, нашедшие яркое и неповторимое отражение в картине Лактионова, привлекают, волнуют и восхищают зрителя. Эпизод частной жизни перерастает рамки иллюстрации тылового быта и приобретает возвышенные и величественные черты. В световом половодье картины нашло свое выражение стремление к свету и теплу, которое накопилось в душах истосковавшихся людей за трудные военные годы. Это сразу почувствовали зрители картины «Письмо с фронта», впервые выставленной на Всесоюзной Художественной выставке в Государственной Третьяковской галерее в 1947 году.

Но некоторые официальные критики решили иначе — сразу появилось «мнение» об отсутствии «гражданского пафоса», о пропаганде «мещанского бытовизма», начался детальный пристрастный разбор: «широкий дверной проем не мог быть закрыт в действительности узкой створкой, которая видна справа... граница между половицей и средней доской под ногой матери не выражена достаточно четко»). Казалось этими оценками судьба картины была предопределена: «Художник не раскрыл полностью богатую духовную жизнь и всю гамму чувств взволнованных советских людей... поэтому живая сцена получила несколько холодный характер... недостаточно раскрыты в лицах и фигурах приподнятость их настроения». Судьба картины была неопределенной. Вот что пишет о сложившейся обстановке вокруг картины в своем дневнике В. Нифонтов (цитирую по материалам из личного архива отца, который трагически погиб в 1954 г.): «Лето (1947 года) промчалось быстро. Осенние дни, дожди, последние сеансы “Письма” и вот — на носу выставка. В последний день мы с ним (А. И. Лактионовым) отправились в Москву. Пешком от Ярославского вокзала до Кузнецкого моста с огромным полотном мы прошли великолепно. На счастье А. М. Герасимов объявился в кабинете и попросил картину к себе. Мы втащили ее. Долго смотрел он на нее и, наконец, вырвалось у него: “Здорово написано. Солдат здорово написан”. Дал некоторые свои указания и предложил нам свою машину, чтобы довезти до приемного зала картину, но А. И. отказался, и мы выносили картину на руках»; «28.12.47. Вечером (Лактионов) был в Москве на Конференции Академии Художеств. Сегодня снова едет. Пошел провожать его на вокзал. По пути я надумал ехать вместе с ним и понесся переодеваться домой. Едем. ...Он снова охарактеризовал выступление той женщины, которая сказала о нем: «В чем дело? Почему в книге отзывов много написано о Лактионове, а у нас здесь мало говорят о нем?» ... Притом указала на портрет тов. Сталина работы В. Яковлева рукой и сказала: «Неужели лучшего не могли ничего повесить?»...

Вот заключительное слово А. М. Герасимова. Откровенно говоря, мы ждали, что хоть он возьмет под защиту А. И. Лактионова. Но увы. Он остановился на портрете Сталина. Молодец, он правильно сказал: «У нас прошло два конкурса. Затратили 2 млн. рублей, а вот это лучшее. А ведь вы художники. Давайте!» (Аплодисменты)... Я в душе кипел. А. И. тоже: «Но почему же? Почему он смолчал?» Я ответил: «Он боялся говорить плохо, потому что нельзя, ведь он знает, что хорошо, а говорить хорошо он не хотел»... А. И. очень обижен: «Хорошо, Володя, что ты был со мной, свидетелем от начала до конца. От кабинета Герасимова до его заключительного слова. И поделиться не с кем. Только ты, Володя. Ты, да еще Алеша Грицай, вот и все». Но я ему ответил так: «Ничего, А. И., все хорошо. Благо, что вас еще на выставку допускают. А представьте себе, вы сдали картину жюри и вдруг ее не пропустили. Я думаю, что это было бы ужаснее всего. Народ ее видит, а чего более?»; «25.4.48. Вчера с утра был у А. И. Он получил 31 поздравительную телеграмму (за присуждение Сталинской премии за картину «Письмо с фронта»). На дом идут целые делегации. Был корреспондент из иллюстрированной газеты. Целый день его фотографируют во всех положениях... Он рассказывает: «Был в Третьяковке. Там рассказали мне, что был Жданов, и когда подошел к Вашей картине, остановился и спросил зам. дир. галереи: «Вам нравится эта картина?» Он ответил, замявшись: «Да, хорошо написано». «А художникам нравится?» «Нет, не нравится», — ответил зам. — Ну, а народу нравится? — спросил Жданов. — «Да, нравится, в книге отзывов только о ней и пишут». После длительной паузы Жданов сказал: «Ну, а партия присоединяется к мнению народа, — и пошел дальше». Назавтра картину, по приказу Жданова, возили в Кремль. А. И. очень рад всему случившемуся. А в Загорске творится невообразимое. Дрова ему везут, свет включили и проч. В общем, заговорили вовсю». А еще Александр Иванович вспоминал, что Сталин внимательно осмотрел картину и сказал, что войну выигрывают не только оружием, но и благодаря «таким письмам».

Так в 1948 г. А. И. Лактионов был удостоен Государственной Сталинской премии I степени, а его картина вошла в собрание Государственной Третьяковской галереи. В 1949 году в ряде городов Германии и Венгрии была организована выставка советской живописи. Ее центром стала авторская копия картины «Письмо с фронта», которая вызвала бурную дискуссию в печати. Главным ее итогом, считал Александр Иванович, была надпись в книге отзывов, сделанная венгерским рабочим: «В картине мы видим сердце русской семьи». К этому можно добавить — в период страшной войны. Судьба картины А. И. Лактионова «Письмо с фронта» сложилась счастливо: она стала классической частью советской живописной культуры, была включена в школьные хрестоматии, ее изучают в художественных училищах мира. Однако высшей наградой стало ее всенародное признание. Секрет этого в том, что в картине отразилась «душа фронтового поколения — поколения победителей», именно поэтому она вызывала и вызывает оптимизм и солнечную радость, дает надежду в победу Света и Мира.