Памяти Валентина Григорьевича Распутина

Николай БУРЛЯЕВ (Москва)

Светлой памяти выдающегося Русского писателя В. Г. Распутина

15 марта 2015 года, в день своего рождения, закончил свой жизненный путь выдающийся Русский писатель и Человек — Валентин Григорьевич Распутин. Утрата невосполнимая. Второго Распутина, как и второго Пушкина, Рахманинова, Шукшина, Тарковского, — быть не может. Ушел из жизни последний Русский писатель — «деревенщик», как презрительно именовали выдающуюся русскую писательскую когорту (Астафьева, Шукшина, Белова, Распутина) те чужедушные российские особи, о которых выдающийся поэт Николай Языков метко писал: «Вам наши лучшие преданья — смешно, бессмысленно звучат. Могучих прадедов деянья — вам ничего не говорят. Их презирает гордость ваша…» Но именно по литературному слову Валентина Распутина грядущие поколения будут открывать подлинную Россию, истину о простой и «загадочной Русской душе». Ушла в Вечность скромная, несуетливая душа Валентина Распутина, вослед за своими героями, простыми русскими мужиками и бабами, Русской деревней, навсегда канувшей в Лету.

Лично для меня Валентин Распутин был другом, старшим товарищем, примером Русской совести, открыто и прямо говорящим окружающим о бедах Святой Руси, порабощенной холодными и продажными людьми, одержимыми чужебесием и корыстолюбием. Его публицистические выступления призывным колоколом разносились по Руси, зажигая сердца огнем неподкупного служения Родине.

Нашей, бесценной для меня дружбе с Валентином Григорьевичем более 30 лет. Особенную крепость она обрела после 1986 года, когда Распутин, сердцем принявший мой фильм «Лермонтов», стал непреклонным его защитником и моим единомышленником. Десятки встреч, совместных баталий за Русскую культуру, соратничество в Президиуме Всемирного Русского Народного Собора и, наконец, последние 5 лет, особенно сплотившие нас. Валентин Григорьевич принял мое предложение стать Почетным Председателем Международного Славянского литературного форума «Золотой Витязь». Вспоминаю, с какой скромностью Валентин Григорьевич противился получению высшей награды нашего Форума — Золотой медали имени А. С. Пушкина «За выдающийся вклад в литературу» и чего стоило нам донести эту награду ее обладателю.

О некоторых своих друзьях-соратниках я при их жизни знал, что они принадлежат истории Русской культуры, и благодарил Господа за каждый миг бесценного общения с ними: Тарковский, Высоцкий, Астафьев, Белов, Распутин.

Ныне, провожая в Вечность любимого душою, новопреставленного Валентина Григорьевича Распутина, я посылаю ему свою надежду на светлое его упокоение и посмертное Небесное служение России, которую он Боготворил.

 

Олег СЕЛЕДЦОВ (г. Майкоп, республика Адыгея)

Последний поклон Распутину

До сих пор не могу прийти в себя. Не стало Валентина Григорьевича Распутина. Почему-то все время в эти первые сутки после его ухода вспоминается горький плач новгородцев у гроба святого князя Александра Невского: «Закатилось солнце земли Русской»...

Закатилось солнце нашей литературы. Ушел последний великий русский прозаик, значение которого для нашей культуры мы и наши потомки еще не раз будем переосмысливать.

Помню, как в далеком уже девяносто первом я, молодой выпускник филологического факультета, приехал работать в Бодайбо. Для ректора моего ВУЗа и многих преподавателей этот мой поступок был явной глупостью. Ведь у меня «красный диплом», а значит, и право выбора места работы. И вдруг Бодайбо — таежная глушь, только самолетом можно долететь, и все такое. А меня неизъяснимо тянуло туда, в эту забытую властями, обделенную благами цивилизаций Матёру — мою Родину. И не последнюю роль в том моем выборе оказала проза Валентина Распутина. Это правда, хотя выглядит это сегодня, пожалуй, как ребячество.

И вот на одном из заседаний методобъединения учителей языка и литературы мне надлежало выступить с докладом. Тема произвольная. И я, воспитанный на унавоженной человеческими страстями, залитой вековыми слезами и кровью моего народа, обдуваемой западно-враждебными и либерально-доморощенными ветрами почве Достоевского, Шмелёва и Распутина, естественно, выбрал доклад о русском национальном характере. Написал, подготовил выступление. Всё чин чином. В назначенный день читаю свой доклад уважаемым коллегам. И вот некая авторитетная дама из числа самых уважаемых на тот момент бодайбинских учителей-филологов, перебивая меня, с нескрываемым ехидством задает вопрос:

— Вы что же, считаете Распутина великим писателем?

— А как же иначе? Разве могут быть сомнения?

Помню даже опешил на несколько мгновений. А как, собственно, доказать аксиому, не требующую доказательств? И кому доказывать, землякам-иркутянам? Но и промолчать нельзя, методобъединение все-таки. Истина и правда не требуют оправдания, но в молчании, как известно, уютное гнездо вьет предательство.

— Видите ли, величие Распутина, на мой взгляд, не в его реквиеме по Матёре, по русским старухам, по Дарьям и Настёнам. Тут другое. Он умеет заставить своего читателя быть сопричастным его личному горю, в котором вдруг обнаруживаешь свое собственное горе. Его реквием не по отдельно взятому селу, не по десятку затопленных во благо прогресса деревень. Реквием Распутина громогласно звучит на тихих листах его прозы по нашей памяти, по нашей совести, по нашей вере, наконец.

Не о призрачной Матёре скорбят струны распутинской души, а о каждом из нас. О нашем Бодайбо, в конце концов. Не надо быть футурологом или социологом, не надо быть ясновидцем или там экстрасенсом, чтобы понять: судьба Матёры — это наше ближайшее будущее. Скоро, самое большее через двадцать лет, наш город уйдет под воду. Не могучего Витима, нет, под горькие и мутные струи реки Забвения.

— Что вы такое говорите? Как вам не стыдно? Где, простите, подобное вы у Распутина вычитали?

— Как где? В его «Последнем поклоне», в «Прощании с Матёрой», в «Пожаре», наконец. Читайте внимательно, там всё написано. Всё. О нас, о нашей короткой памяти, о нашей зыбкой вере, о нашей совести, залатанной лоскутами равнодушия.

И вот прошло двадцать лет. Город Бодайбо по-прежнему затерян в таежной непроходимости нашей короткой памяти. Нет, он, к счастью, не скрылся в водах Витима, но и о материальном благополучии золотой столицы Сибири говорить не приходится. Давно сгорел и пока не подлежит восстановлению красавец — городской Дворец культуры. Приказал долго жить бодайбинский авиаотряд, это к тому, что только самолетом можно… Немым, разрушающимся от времени укором торчат из витимских струй опоры-клыки недостроенного моста. А на приисках? Режиссерам, любящим снимать эсхатологические пейзажи, настоятельно рекомендую побывать на могиле мараканской драги — некогда самой большой в мире плавучей фабрике по добычу золота. У поселка Апрельского есть памятник жертвам знаменитого Ленского расстрела. Добыча золота в советское время здесь, у памятника, не велась. Место-то святое. А теперь отвалы производства грозят засыпать и памятник и память нашу заодно.

И таких примеров только по одному Бодайбинскому району предостаточно. Что это? Полная неожиданность? Нелепая случайность? Досадные издержки цивилизации?

Да нет, господа-товарищи. Сорок лет назад обо всем этом, обо всем, что произошло и еще произойдет с нами, кричал, трубил, выписывал кровью и потом на сострадавшей ему бумаге наш великий соотечественник Валентин Григорьевич Распутин. Последний великий мастер и хранитель народных языка, стыда и памяти.

Низкий поклон Вам, учитель! Низкий поклон. Последний поклон. Простите нас.

Писать трудно. Душат слезы… 

 

Михаил ПЕТРОВ (г. Тверь)

Так что же делается-то?

Есть у Валентина Распутина небольшой рассказ «На родине», написанный им в 1999 году как бы вдогонку знаменитой повести «Прощание с Матёрой». Рассказ о безвозвратных потерях после того, как на Ангару и Енисей накинули четыре бетонных плотины, «узды», как их называет писатель. Они и превратили эти гордые реки в измученных, забитых кляч, прервав их связь с матерью-землей.  Рассказ документальный, чуть ли не физиологический очерк о жизни дачника в искореженной покорителями природы деревушке на берегу рукотворного моря. Эта деревушка — малая родина писателя, отселенная когда-то для счастливой жизни с природного берега Ангары на высокий обрыв будущего рукотворного моря, где и деревушка, и ее жители нашли только нищету и унижение. Электричество с ГЭС течет теперь по многожильным проводам мимо нее на алюминиевые комбинаты г. Дерипаски и за границу, а светлая и чистая ангарская вода так далеко ушла от берега, что ходить за ней приходится по крутому склону, а это от деревни никак не меньше полутора километров. Старикам, поверившим в сказки о счастливой жизни на берегу синего моря и перебравшимся сюда, это, конечно, не под силу. Вот и слышит писатель по утрам крик старухи Лапчихи, которой ну никак не дойти до воды:

— Ой-е-е-е-ей! Че ж это делается-то? Ой-е-е-е-ей!

На руках у нее неумытая внучка, а сама старуха ходит по деревне с пустым ведерком, побирается, ведь «доброй воды» ей, старой, с мостков не достать.

«Лопнуло, оборвалось какое-то роковое несоответствие между масштабом самого человека, оставшегося прежним, и масштабом его деятельности», — написал Распутин, показывая в конце рассказа «брошенную, выжатую, ободранную и изуродованную землю», которой даже внезапно налетевшая гроза в финале произведения не приносит покоя…

Два выдающихся произведения советской литературы были написаны о великих стройках коммунизма на Ангаре. Поэма Е. Евтушенко «Братская ГЭС». И повесть «Прощание с Матёрой» В. Распутина, в которой писатель поставил, быть может, главный вопрос XXI века, вопрос несоответствия масштабов между жизнью и смертью отдельного человека и делом его рук. По иронии судьбы оба писателя родились на Иркутской земле. Один, Е. Евтушенко, волею судьбы оказался в Москве и сверху, из далекой и всезнающей Москвы, восславил подвиг советского человека. Распутин так и остался иркутянином и лично пережил и унижение переселения родной деревни на берег будущего моря, и драму постепенного обнищания людей, переселенных на «разрушенную» технократами землю. И вот последствия: оказалось, что «разрушенный человек» перестает ощущать «родительство земли», становится равнодушным к ней, а униженная и оскорбленная земля платит ему тем же равнодушием. Свел гордый человек тайгу, остановил Ангару, добыл из нее электроэнергию, которую продал за границу, а человек на преданной им земле остался ни с чем. И возносится истошный крик Лапчихи едва ли не до символа русской жизни. Уже не «Что делать?» и «Кто виноват?» спрашивает русский человек, уже не хозяином идет он по своей земле, а обращаясь неизвестно к кому, вопит чужаком:

— Ой-е-е-е-ей! Че ж это деется-то? Ой-е-е-е-ей!

Кем деется? Зачем деется? Само собой деется? Зачем тогда вообще здесь человек? И человек ли он? Или уже не человек??

…Время сегодня не кажется слишком быстрым, слишком далеким или слишком медленным, каким казалось оно в детстве, в юности. Время остановилось. Когда я говорю молодым читателям, что прекрасно помню, как 40 лет назад в 1967 году в альманахе «Ангара», а затем в журнале «Сибирские огни» была напечатана первая повесть Валентина Распутина «Деньги для Марии», которая сразу же стала литературным событием, я вижу в глазах их что-то похожее на ужас. Я понимаю: их родителям сегодня столько или около того. В их глазах я читаю: как давно это было, та жизнь ушла и никогда не вернется, стоит ли вспоминать о какой-то растрате, случившейся у деревенской продавщицы колхозной поры?

Вспоминаю в этой связи и выступление Распутина на вручении ему очередной литературной премии в 2000 году:

«Что мы ищем, чего добиваемся, на что рассчитываем? Мы, кого зовут то консерваторами, то традиционалистами, то моралистами, переводя эти понятия в ряд отжившего и омертвевшего, а книги наши переводя в свидетельства минувших сентиментальных эпох. Мы, кто напоминает, должно быть, кучку упрямцев, которые сгрудились на льдине, невесть как занесенной случайными ветрами в теплые воды… Где они, ваши крепости и устои, сохранилось ли в них что-нибудь, что способно пригодиться? Ничего не стало. Все превратилось в развалины. И на стенания этих чудаков, ищущих вчерашний день, никто не обращает внимания. Они умолкнут сами…

Пожалуй, и мы готовы согласиться, что так оно и будет. Победители не мы. Честь, совесть, все эти “не убий”, “не укради”, “не прелюбодействуй”…, традиции и обычаи, язык и легенды… все это перестает быть основанием жизни…»

Горько было слышать эти слова от писателя, у которого все, что он написал — все о совести. Она «сокрытый двигатель» и его самого, как человека и писателя, и его героев, да и, наверное, его читателей. Перечитаем распутинские повести — «Последний срок», «Живи и помни», «Прощание с Матёрой», перелистаем его тончайшие по состраданию к человеку рассказы (И «Уроков французского» хватило бы, чтобы «потянуть» на классика!), его очерки о Сибири и статьи в защиту священного Байкала — все они о совести…

Неужели совесть перестает быть основанием жизни!..

К счастью, бывает, что и писатели такого масштаба ошибаются. Ох, как хочется в это верить! По прошествии лет скажу только: никуда та жизнь не уходила и не уйдет! Вот завтра постучится к нам соседка по этажу и скажет, что у нее в кассе, а работает она не в колхозном сельпо, а кассиршей в новейшем супермаркете, произошла растрата. И попросит взаймы денег, сказав, что если завтра она растрату не погасит, ей грозит тюрьма. Уверяю, тогда и поймем, что для человеческой совести нет понятия «давно», и жизнь никуда не уходит, это мы уходим, а жизнь только вращается вокруг того, что зовем совестью. Напрасно думать, что совесть, — этот дарованный Богом каждому человеку естественный голос закона — есть или что-то отжившее, рудиментарное, или то, что с 1917 по 1991 годы у человека отсутствовало из-за его атеистического помрачения, а сейчас упраздняется новой идеологией за полной ненадобностью. Да нет же! Совесть не умолкала и в самые страшные годы безбожия, иначе бы человек прекратил существование. Мне почему-то думается, что когда в Европу уплывал пароход, на котором высылали из России цвет русской интеллигенции, в сердцах их было не меньше печали, чем у распутинских героев на льдине. Валентин Распутин уже никогда не станет писателем устаревшим, отжившим, потому что именно он вернул совесть на место главного героя современной русской литературы, расслышав ее слабый голос из души человека.

Валентин Распутин родился в далекой от Москвы сибирской деревне, окончил Иркутский университет, работал журналистом в молодежных газетах Иркутска и Красноярска. Две повести Валентина Распутина «Живи и помни» и «Прощание с Матёрой» стали уже при жизни писателя признанной классикой русской литературы ХХ века, а повесть «Пожар», как написал один московский критик — «одной из эмблем начального периода перестройки». У него множество писательских заслуг и премий, общественных должностей и государственных наград. Он Герой Социалистического Труда, но и новых правительственных наград Российской Федерации, лауреат Государственных премий, Сопредседатель Думы Русского Национального Собора, секретарь Союза писателей России, лауреат множества отечественных и международных литературных премий.

Вспоминая белоснежный океанский лайнер, на котором богатые и успешные люди под веселую музыку уплывают из России в счастливое будущее, подсмеиваясь над теми, кто пустился в опасное плавание со своими старыми представлениями о людском братстве и единстве на погиблой льдине, понимаешь, что писатель, написавший «Прощание с Матёрой», никогда не поднимется на борт этого лайнера. Никогда он со своими товарищами не станет такими же, как они. И не потому, что понимает: не хватит на борту места для всех, а потому что он остается вместе со всеми, вместе с родной землей, где лежат его предки, где похоронена его незабвенная дочь Мария. Для него голос совести — это и есть голос истины, и раздается он с брошенной, осиротевшей, развороченной бульдозерами земли, которую он помнит еще своими босыми мальчишескими ногами.  Этот голос удивительным образом похож на голос старухи Лапчихи, которая все видит, и, глядя на уплывающий лайнер, по палубе которого снуют танцующие пары, и причаливающую к берегу льдину, кричит свое:

— Ой-е-е-е-ей! Че ж это деется-то? Ой-е-е-е-ей!

И нужно обязательно доплыть до берега, потому что рядом с Лапчихой стоит ее чумазая внучка, которая из-за отсутствия воды на горе еще и не умывалась.

И нужно обязательно принести им воды…

А лайнер, строго говоря, никуда дальше земли не уплывет, это всего лишь соблазн для прельстившихся сладкой музыкой, и Лапчиха сверху видит, что впереди ждет этот лайнер бетонная стена все той же плотины...

 

Станислав МИНАКОВ (г. Харьков)

Завещание Валентина Распутина
На смерть великого русского писателя

Кончина Валентина Григорьевича Распутина стала утратой поистине всенародной. И показала, что мы все-таки остаемся русским народом, несмотря на четвертьвековое прививание нам чуждых ценностей и более или менее успешную попытку переформатирования нашего сознания, национальной памяти.

На уход всероссийского иркутянина откликнулись миллионы его почитателей. Страна, где книги, как и во всем мире, читать перестают, вдруг вспоминает — чуть ли не строка за строкой — написанное с середины 1960-х и в 1970-х нашим классиком, радетелем Земли Сибирской — повести «Деньги для Марии», «Последний срок», «Живи и помни», «Прощание с Матёрой», рассказы «Василий и Василиса», «Уроки французского» и, уже в начале 1980-х, «Что передать вороне», «Век живи — век люби» — шедевры прозы, сразу по публикации становившиеся на заветную русскую книжную полку.

Подмечают верно: за одну только «Матёру» Распутину можно было поставить памятник; однако он и сам воздвиг себе памятник еще при жизни не только своими книгами, но и своей бескомпромиссной жизненной позицией в защиту природы от разорителей и в защиту простого и трудолюбивого народа Сибири; он печалился о сбережении народа и его будущем.

Какой еще писатель, какой современник мог вызвать такой отклик! С Валентином Распутиным прощание проходит и в Сретенском монастыре, и в храме Христа Спасителя, и в Иркутске, и по всему Русскому Мiру...

Его сочинения ценят как часть личного, сокровенного и рядовой читатель, и филолог, и Патриарх, и Президент. Оказалось, что прозу Распутина мало того, что прочли практически все, но она сама уже вошла в русский духовный код.

Более того, люди не только услышали болевое публицистическое слово сибиряка, но ощутили личное родство с этим совестливым человеком, чья душа радела о русской судьбе.

Из меня, в свое время всецело городского провинциального подростка, проза Распутина (в первую очередь), а также его собратьев, со-совестников (К. Воробьева, Е. Носова, В. Шукшина, Ф. Абрамова — каждый назовет свой список; А. Солженицын называл их не «деревенщики», а «нравственники») сделала почвенника. То есть русского человека. Произведения Распутина стали для меня сущностнообразующей, неотменимой ценностью. Дали возможность ощутить в себе крестьянские, мастеровые родовые корни.

Распутин и в безбожное время говорил языком совести, он, как его великие современники, свидетельствовал о Свете. И это было его служение.

О космической интимности в отношении к творчеству Валентина Распутина говорит и факт того, сколь проникновенно, причастно в современных дневниках, коими являются теперь и социальные сети Интернета, откликнулись на кончину современные литераторы, деятели культуры.

Валентин Курбатов в своем прощальном слове об ушедшем друге, «Один над пропастью», заметил: «…Он держал святую плоть уходящей деревенской жизни, потому что знал, что в ней весь наш дух, наша память, наша вера и наше спасение. Ему давали Государственные премии, делали Героем Труда, а он будто не видел ни чести, ни славы, потому что пропасть не отодвигалась и, значит, как порой в отчаянии казалось, голос его не был слышен. И высокие комитеты, депутатство, Президентский Совет нужны были только все для того же крестьянства-христианства, для удержания памяти, для спасения перед исторической бездной, чтобы не приходилось русским старухам со своей землей и любовью оставаться на дне рукотворных морей, а русским женщинам брать в руки обрез и принимать на себя функции государства, раз оно само не хочет выполнять то, что обязано. … Он всегда, с самого начала … слушал больное русское сердце, ища ему исцеления. Он всегда был неудобен и всегда (как церковь в ее высоком и правильном понимании) “мешал нам жить” в наших слабостях и меньше всего обманывал себя и других “возрождением”, потому что всегда имел слишком острое зрение. …

Теперь уже навсегда ясно, что это он с горькой твердостью и правом поставил памятник русской деревне, утонувшей на наших глазах невозвратно, как Атлантида или Китеж.

И мы-то еще, может, и не поняли, что невозвратно, и еще обманывали себя заплатками, а он уже знал и строил ковчег, чтобы, если не «всякой твари по паре» (не оставалось уже никаких пар), то хоть последние народные духовные ценности уберечь. И последний раз напомнить, как мы были близки к тому, чтобы мир услышал тайну и силу русской правды, о которой он — этот самый мир — догадывался по книгам Толстого и Достоевского, Шмелева и Бунина, диалога с которой искал, но которую руками своих политиков с нашими подпевалами сам и топил, не понимая, что топит и свой дух, и свое спасение».

«Распутин был исследователем тайны человеческой души, раскрывающейся в трагических обстоятельствах бытия, в которых благой выбор вовсе не предполагает благополучного земного исхода, — подмечает Олеся Николаева. — Он дал русской литературе и русской жизни новых героев, явил новые характеры...».

Уход выдающегося писателя и мгновенно образовавшаяся на его месте «зияющее отсутствие» вызвали к жизни внимание СМИ, в первую очередь телевидения, которое, как мы знаем, жаждет «информационного повода». Тогда как ТВ могло бы, например, вместо идиотических ток-шоу все эти годы дарить отечественным телезрителям встречи с писателем, да хотя бы и в виде показа экранизаций его произведений, благо таковые имеются (помним фильмы «Рудольфио» Динары Асановой, «Уроки французского» Евгения Ташкова, «Прощание» Ларисы Шепитько и Элема Климова, «Василий и Василиса» Ирины Поплавской, а также недавний, «Живи и помни» Александра Прошкина).

Распутин не любил постсоветское разлагающее телевидение, говорил так: «Да, многие привыкли к той телевизионной жвачке, которой пичкают их с утра до вечера, многим она нравится. И боевики со стрельбой и кровью, и Содом в обнимку с Гоморрой, и пошлости Жванецкого с Хазановым, и эпатажи Пугачевой, и “Поле чудес”, и прочее-запрочее. Ну что же — на то и сети, чтобы ловить наивные души. Одно можно сказать: жалко их, сидящих то ли на крючке, то ли на игле». И еще говорил: «С нами — поле Куликово, Бородинское поле и Прохоровское, а с ними — одно только “Поле чудес”. … Там “свои”. Одержимые одной задачей, составляющие один “батальон” лжи и разврата».

 

* * *

Вникнем же в слова Распутина-публициста.

К примеру, в интервью, данное им за год до кончины, ко дню своего 77-летия, где он говорит о борьбе за Россию, которую «только слепые принимают за наше внутреннее дело, и не видят, что крушение России подготавливалось давно и проводилось планомерно». «Теперешние демократические радения во имя якобы цивилизованной жизни — это дурно исполняемое действо перед жертвоприношением.

Отсюда и ложащиеся на плечи русского человека бремена, каких еще не бывало, отсюда его предстояние перед окончательной судьбой. Не завтра, а сегодня наступила решительная проверка, чего мы стоим.

Остались ли еще в нас столь прославленные прежде мужество, стойкость, умение усилиться в каждом за десятерых и встать неодолимой дружиной, а главное — это испытание крепости нашего национального чувства, о которое в последние годы мы поистерли языки, но не имели возможности удостовериться, во что оно от подобных трудов возросло».

Эти слова писателя являются пророческими, сегодня мы в полноте ощущаем апокалиптическую правоту В. Распутина: «Россию обдирают как липку и “свои”, и чужие — и конца этому не видно. Для Запада “разработка” России — это дар небес, неслыханное везенье, Запад теперь может поддерживать свой высокий уровень жизни еще несколько десятилетий. Ну, а домашние воры, полчищами народившиеся из каких-то загадочных личинок, тащат буквально все, до чего дотягиваются руки, и тащить за кусок хлеба им помогают все слои населения. Повалили Отечество и, как хищники, набросились на него — картина отвратительная, невиданная! Двадцать лет назад мировое государство с единым правительством, единой экономикой и единой верой могло еще считаться химерой. После крушения СССР и прихода в России к власти демократической шпаны, с восторгом докладывавшей американскому президенту об успехах разрушения, мир в несколько лет продвинулся в своих мондиалистских усилиях дальше, чем за многие предыдущие столетия. Пал бастион, которым держались национальное разнообразие и самобытные судьбы. После открытия Америки и устроения там могучего космополитического государства прорыв в Россию стал главным событием второй половины прошлого столетия. Это слишком важная победа, чтобы ее захотели отдать обратно. Сейчас Запад еще прислушивается: что происходит в недрах нашей страны? — а через два-три года с нами начнут поступать так же, как с Ираком и Фолклендскими островами».

Поглядим на Украину, с которой «золотой миллиард» Запада поступает так же, как со странами Северной Африки или Ближнего Востока, где уже уничтожены сотни тысяч, а изгнаны со своих земель миллионы граждан. В 1992-м, когда Украина еще не кровоточила, когда избегла гражданской войны, Валентин Распутин писал, понимая, к чему все идет, во что отольется, словно предвидел нынешний братоубийственный ад: «Российские славяне — это один народ, народ русский, разлученный историческими обстоятельствами в старые времена на три части и в разлуке наживший различия, давшие основания называться Малой, Белой и Великой Русью… “Москали”, “москальство” — кривитесь вы вслед нам, как врагам своим. Нам не впервой слышать такое. Разве далеко обращаться за памятью о Киевской Руси, откуда разошлись мы на три стороны с одним и тем же лицом и языком, и разве только с возвращения от Литвы и Польши начинается ваша народность? Разве не такова степень сходства и сродства между нами, что дальше некуда, и ненавистный вам теперь “москаль” — часть ваша, хотите или не хотите вы это признать… Ваши предки, претерпевшие за русскость и сохранившие ее, при возвращении на родину шли не за выгодой, а для исполнения общих наших обетов. Когда не твердость их и не верность Руси, быть вам сегодня диалектами польскими и австрийскими».

Увы, впавших в дикое средневековье сегодня не страшат ни польский, ни австрийский диалекты, ни утрата родства, ни провал в цивилизационную бездну.

Тем не менее. «Кажется, нет никаких оснований для веры, но я верю, что Запад Россию не получит. Всех патриотов в гроб не загнать, их становится все больше. А если бы и загнали — гробы поднялись бы стоймя и двинулись на защиту своей земли. Такого еще не бывало, но может быть.

Я верю — мы останемся самостоятельной страной, независимой, живущей своими порядками, которым тыща лет. Однако легкой жизни у России не будет никогда.

Наши богатства — слишком лакомый кусок...».

Кое-кого корежит разговор о патриотизме. Распутин — объясняет, оставляя нам это как завещание: «Зачем патриотизм? А зачем любовь к матери, святое на всю жизнь к ней чувство? Она тебя родила, поставила на ноги, пустила в жизнь — ну и достаточно с нее, дальше каждый сам по себе. …Патриотизм — это не только постоянное ощущение неизбывной и кровной связи со своей землей, но прежде всего долг перед нею, радение за ее духовное, моральное и физическое благополучие, сверение, как сверяют часы, своего сердца с ее страданиями и радостями. Человек в Родине — словно в огромной семейной раме, где предки взыскуют за жизнь и поступки потомков и где крупно начертаны заповеди рода. Без Родины он — духовный оборвыш, любым ветром может его подхватить и понести в любую сторону. Вот почему безродство старается весь мир сделать подобным себе, чтобы им легче было управлять с помощью денег, оружия и лжи. … Родина — это прежде всего духовная земля, в которой соединяются прошлое и будущее твоего народа, а уж потом «территория». … Нельзя представить Родину без Троице-Сергиевой Лавры, Оптиной пустыни, Валаама, без поля Куликова и Бородинского поля, без многочисленных полей Великой Отечественной… Родина больше нас. Сильней нас. Добрей нас. Сегодня ее судьба вручена нам — будем же ее достойны».

«Национальную идею искать не надо, она лежит на виду, — говорит Распутин. — Это — правительство наших, а не чужих национальных интересов, восстановление и защита традиционных ценностей, изгнание в шею всех, кто развращает и дурачит народ, опора на русское имя, которое таит в себе огромную, сейчас отвергаемую, силу, одинаковое государственное тягло для всех субъектов Федерации. Это — покончить с обезьяньим подражательством чужому образу жизни, остановить нашествие иноземной уродливой “культуры”, создать порядок, который бы шел по направлению нашего исторического и духовного строения, а не коверкал его. … Политические шулеры все делают для того, чтобы коренную национальную идею, охранительную для народа, подменить чужой национальной или выхолостить нашу до безнациональной буквы».

В. Распутин не без оснований считал, что реальность оказалась за гранью возможностей нынешней литературы, что «знакового» художественного образа для выражения нынешнего состояния России литература предложить не смогла и что, больше того, — наступила эпоха за гранью жизни, и для нее есть единственный образ — Апокалипсис в Откровении Иоанна Богослова.

По своей горькой правде, бескомпромиссной публицистике, знанию самых страшных, темных сторон русской жизни Распутин может показаться пессимистом (вспомним и его «Пожар», и последнюю повесть «Дочь Ивана, мать Ивана»), но вот что он говорит о русской молодежи: «Молодые принимают национальный позор России ближе к сердцу (чем поколение сорокалетних — С.М.), в них пока нетвердо, интуитивно, но все-таки выговаривается чувство любви к своему многострадальному Отечеству.

Молодежь теперь совсем иная, чем были мы, более шумная, открытая, энергичная, с жаждой шире познать мир, и эту инакость мы принимаем порой за чужесть. Нет, она чувствительна к несправедливости, а этого добра у нас — за глаза, что, возможно, воспитывает ее лучше патриотических лекций.

…Сбитых с толку и отравленных, отъятых от родного духа немало. Даже много. Но немало и спасшихся и спасающихся, причем самостоятельно, почти без всякой нашей поддержки. Должно быть, при поддержке прежних поколений, прославивших Россию».

 

* * *

Многие спрашивают о роли Православия в русской жизни. У Валентина Распутина все внятно: «В грязном мире, который представляет из себя сегодня Россия, сохранить в чистоте и святости нашу веру чрезвычайно трудно. Нет такого монастыря, нет такого заповедника, где бы можно было отгородиться от “мира”. Но у русского человека не остается больше другой опоры, возле которой он мог бы укрепиться духом и очиститься от скверны, кроме Православия. Все остальное у него отняли или он промотал. Не дай Бог сдать это последнее!».

В православном духовном поле отзывается на кончину писателя дочь известного философа, доктор филологии Анастасия Гачева: «Думаю о Валентине Распутине и о том, как нам, ныне живущим, протянуть руку помощи ему, находящемуся уже за смертной чертой. Молитвой, сердечным воздыханием, светлым воспоминанием, добрым словом. Но долг поминовения, любовной, воскрешающей памяти еще и в том, чтобы обратиться к книгам писателя, к его образу мира, человека, истории. Открыть именно в эти скорбные, прощальные дни его повести и рассказы. … Сочетание поминальной молитвы и вдумчивого чтения, вникания в образ и слово, собеседования с писателем будет нашей общей, соборной поддержкой ему, уходящему в вечность, той “цепью любви”, которая протягивается от живущих к умершим, свидетельствуя, что все мы — единое человечество и что “непременно восстанем”».

Марина Кудимова публикует, в Фэйсбуке же, в день смерти писателя стихотворение «Памяти Валентина Распутина»:

Все отдав и все оставя 
На заступленной черте, 
Неподатливые к славе 
Умирают в немоте. 

Так молчат снега с разбором, 
Впору вьюгами отвыв, 
Так молчит народ, в котором 
Был и ты доселе жив.

А теперь над зыбью кровной 
Всходишь, вопреки тщете, 
В невозможной, полнословной, 
Вещей немоте.

Следует понимать, что с уходом всероссийского иркутянина вслед за В. Гаврилиным, Г. Свиридовым, В. Клыковым в этой самой «невозможной, полнословной, вещей немоте» заканчивается некая эпоха.

«На Крестопоклонную отошел ко Господу последний из великих русских писателей того времени, что еще недавно мы полагали нашим, — утверждает нью-йоркский харьковец Юрий Милославский. — Можно ли сказать, что он пережил это свое/наше время? Нет, своей кончиной он, по воле Божией, ознаменовал завершение некоего временно́го цикла. Время, в котором он жил (и которое — жило в нем; здесь нет парадокса), время это избыто. Оно “свилось, как свиток” по слову Тайнозрителя. Теперь, когда умер Валентин Распутин, всем, пускай хоть мало-мальски внимательным, придется обратить внимание на то, что с нами произошло. Упокой, Господи, новопреставленного раба Твоего Валентина, и сотвори ему вечную память!».

Верим, что присутствие, служение Валентина Распутина продлятся, пока есть на белом свете Россия, пока культура не одичала до пещеры. Это был последний великий из могикан русской культуры.

 

Владимир МОЛЧАНОВ (г. Белгород)

Жива Россия
Первая встреча с Валентином Распутиным

Впервые Валентина Григорьевича Распутина я увидел воочию 12 сентября 1991 года в Москве, в президиуме чрезвычайного съезда Союза писателей РСФСР. Проходил съезд в помещении кинотеатра «Горизонт», что на Комсомольском проспекте. Сидел Распутин в последнем ряду, держа на коленях то ли папку, то ли портфель. Раньше мне приходилось видеть его только с экрана телевизора. И вот я смотрю на него из зала... Первое, на что я обратил внимание — это на его голову. Она мне показалась непропорционально большой по отношению к его стройной, я бы даже сказал, хрупкой юношеской фигуре. Большие, как мне показалось, чуть выпуклые глаза. Это было видно из зала. В отличие от других членов президиума, Распутин почти ни с кем не разговаривал, а очень внимательно и сосредоточенно слушал выступающих. В то же время я не заметил, чтобы он делал для себя какие-либо пометки. Он просто слушал. 

В перерыве я увидел его в фойе кинотеатра и решил подойти к нему. Нашелся и предлог — со мной была его книга (Повести. Москва, «Молодая гвардия», 1978). «Для начала попрошу автограф», подумал я и с этой мыслью пошел в сторону Распутина. Но пробиться к нему было не так-то просто. К нему без конца подходили какие-то знакомые ему и незнакомые писатели, что-то говорили ему, говорили. Распутин слушал всех внимательно, хотя смотрел, в основном, куда-то в сторону, иногда согласно кивал головой, реже что-то коротко отвечал. 

Наконец, к нему подошла поэтесса из Сыктывкара Надежда Мирошниченко. Надю я неплохо знаю — в мае 1985 года мы отдыхали вместе с ней в Пицунде, в доме творчества писателей. Человек она очень талантливый, эмоциональный и общительный. Свои же стихи она может читать сутками. Поэтому, когда она от разговора с Распутиным перешла к чтению своих стихов, то мне подумалось, что пробиться к Валентину Григорьевичу во время этого перерыва мне уже не удастся. Но к моей радости и удивлению Надя, после чтения отрывка, отошла от Распутина. От неожиданности я не знал, что сказать Распутину, когда подошел к нему. Помнится, начал с того, что я в 1964–1965 годах жил в Иркутске, учился в училище искусств. Как мне показалось, это немножечко расположило Распутина ко мне. Он слушал меня. После такого представления, я стал говорить Распутину, что полностью разделяю его мысли и чувства по отношению к России, к трагической судьбе русского народа. Распутин слушал сосредоточенно, а, выслушав, сказал: «Очень хорошо, что Вы так все понимаете. Спасибо. Будем надеяться, что Россия все же выживет...» 

Я попросил у него автограф. Он взял книгу и, не задумываясь, как мне показалось, написал: «Владимиру Молчанову искренне, с верой, что жива Россия и живо славянство. В. Распутин. Сентябрь 1991». 

На второй день Валентин Григорьевич выступал с трибуны съезда. «Но жива Россия...» — эта фраза несколько раз прозвучала в его речи. И мне подумалось тогда: до чего же цельная и патриотическая натура. Если бы все россияне были такими патриотами, как Распутин, то никогда бы Россия не была доведена до такого плачевного состояния. Но, увы! Сегодня те, кто ненавидит Россию, с особой жестокостью и особым садизмом истребляют все российское и особенно русское. И травит тех, кто отстаивает Россию, болеет за нее. «Но жива Россия...» И будет жить всегда. Как и будет всегда русский писатель Валентин Распутин. Их с Россией не разлучить никогда и никому. 

15 ноября 1991 года. Белгород 

 

Андрей РУМЯНЦЕВ (г. Иркутск)

Вечные письмена
Памяти великого русского писателя Валентина Григорьевича Распутина

Я познакомился с Валентином Распутиным в Иркутском университете более полувека назад. Мы жили в одном студенческом общежитии, а один год, когда он был на третьем курсе, а я на втором, — даже в одной комнате.

В годы, когда Распутин переехал из Иркутска в Красноярск и работал там в молодежной газете, а я в Бурятии, мы встречались в Новосибирске, где вместе с такими же бойкими журналистами готовили объединенный номер комсомольских газет Сибири. Позже, уже став членами Союза писателей, виделись на писательских съездах. Приезжал Распутин и в Улан-Удэ, где мы тепло общались. В восьмидесятых годах он возглавил Байкальское движение — сообщество литераторов многих стран, поднявших свой голос против загрязнения озер и рек планеты. Мы были вместе в Армении, на озере Севан, где проходила встреча писателей Европы, Азии, США и Канады, затем отправились в Алма-Ату и на озеро Балхаш, участь которого оказалась не менее плачевной. И, наконец, в девяностых и двухтысячных годах уже в Иркутске, где мне волею судьбы было определено несколько лет руководить писательской организацией, общение с Валентином Григорьевичем было постоянным. Без его авторитета и помощи не были бы возможны ни государственное финансирование творческого Союза, ни крупные культурные и литературные акции.

В конце девяностых годов одно французское издательство опубликовало две антологии — поэзии и прозы Восточной Сибири. Украшением второй книги были, конечно, рассказы Валентина Григорьевича. По приглашению издательства мы отправились во Францию и Швейцарию представлять эти сборники читателям. Десятидневная поездка и выступления в таких городах, как французский Гренобль, в университете которого есть факультет русского языка и литературы, или швейцарская Лозанна, библиотеки которой имеют приличный фонд русских книг, открыли полней характер Распутина.

Была еще одна общая работа — занятия с иркутскими студентами-заочниками в двух творческих семинарах Литературного института. Беседы Валентина Григорьевича с ребятами в семинаре прозы всегда ожидались ими с нетерпением. И думаю, уроки мастера запомнились студентам на всю жизнь.

Что сказать о личности В. Распутина после полувекового общения с ним? Хочу спросить читателей: какими вы представляете наших великих писателей? Чехова — мягким, интеллигентным, Толстого — мудрым, Достоевского — великим знатоком души, Тургенева и Гоголя — возвышенными, лирическими авторами? Для меня Распутин стоит в этом ряду — понимающий другого человека, спокойный, очень надежный, свято придерживающийся правды и в творчестве, и в жизни, хорошо чувствующий красоту и поэзию. Как выдающийся русский писатель он, несомненно, похож на своих предшественников чудесными национальными чертами и прежде всего главной: Распутин всегда сохранял в особой чистоте и святости свою душу.

Не раз приходилось присутствовать на многолюдных сборах людей умных, знающих жизнь основательно, понимающих искусство и давно служащих ему. Такое собрание не удивишь; имя очередного оратора, часто знаменитого, оно воспринимает спокойно, без видимого проявления чувств. Но стоит объявить Распутина, стоит ему, устраиваясь за кафедрой, только-только произнести первое слово — публика уже натянулась, как струна; все замерли, насторожились, приготовились не слушать, а внимать, ибо произнесено будет что-то особенное, важное, чуть ли не пророческое.

У меня хранится одна любопытная страничка. Как-то мы, писатели-иркутяне, пригласили из всех районов области литературно одаренных детей. Помню, дня три (а у ребят были каникулы) мы разбирали стихи, сказки, крохотные рассказики юных «писателей», давали им советы. В последний день определили триумфаторов творческого конкурса и подарили каждому из них стопочку книг с автографами. Во все стопочки я, тогда руководитель писательской организации, вложил новый сборник В. Распутина «Россия: дни и времена», предварительно попросив его написать ребятам свои пожелания. Я предполагал, что он напишет что-нибудь традиционное. Но заглянув под обложку первой книги, прочитал такие строки, которые остановили бы внимание всякого любопытствующего. Такие слова не пишут, отбывая повинность. Такое говорят человеку близкому — о сокровенном, на сто раз передуманном, тяжко выношенном. Это не могло кануть с Лету. Торопясь и волнуясь, я отыскал ручку и переписал пять коротких пожеланий — не безвестным школьникам, нет, а родным наследникам.

Автографы такие.

«Если бы в литературу приходили только нравственные люди и писались только нравственные книги — разве таким был бы сегодня мир? Как бы хотелось, чтобы об этом помнили вы, приходящие...»

«Кто-то из великих сказал, что человек, берущийся за литературное перо, приводит в движение миры. И это так. Но: хорошо быть повелителем, однако, нужно быть добрым повелителем. Желаю таковым тебе и стать».

«Много профессий в жизни, но, быть может, самая трудная и израбатывающая человека, но и самая-самая, приносящая утешение, — та, в которой ты пробуешь силы. Успехов тебе!»

«Дорогой юный коллега! Эта книга из трудных времен России — хотелось бы, чтобы в будущем с твоим участием была написана другая, о временах более счастливых, книга».

«Надеюсь на встречу на страницах общей книги. И как знать! — может быть, скоро. Удачи тебе!»

Для меня В. Распутин стоит первым среди писателей-современников, которые восстановили в литературе второй половины двадцатого века классические традиции. Они через временную пропасть взяли из рук классиков волшебное перо и начали писать, как писали русские классики. Они отбросили тогдашние идеологические постулаты, обязательные требования о партийности литературы, о положительном герое, о борьбе старого и нового и продолжили традиции Пушкина, Толстого, Достоевского, Горького и Шолохова — писать о глубинной народной жизни, о ее трагедиях, изломах и ее немеркнущей красоте, рисовать характеры не кукольные, а живые, противоречивые, с обвалами в грязь и мрак, но зато и с постоянным, может быть, судорожным, смертным желанием вырваться наверх, к свету и вере.

Распутинская проза началась с рассказов «Встреча» (1965), «Рудольфио» (1965), «Василий и Василиса» (1966) и с повести «Деньги для Марии» (1967). Вспомните рассказ «Василий и Василиса», в основу которого, по признанию писателя, он положил историю бабушки и дедушки. Два человека всю жизнь любили друг друга, во всяком случае и детей нарожали, и всегда оставались друг подле друга. Но неуправляемые характеры трагически разводили их, и только под конец жизни, после изломов, душевных ран, после странного для родных и соседей обитания в одном дворе, обитания враждебного и в то же время неразрывного, они простили друг друга и опять обрели родство, определенное им Богом. Разве этот рассказ вписывался в тогдашнюю литературу? Избитые клише принадлежали идеологии, а рассказ молодого Распутина жил по своим художественным законам, их на века определила классика.

Конечно, каждый крупный писатель не вырастает на голом месте, без почвы, которая подготовлена не только дальними предшественниками, но и мастерами слова —современниками. И в тематике, и, отчасти, в художественном своем методе Валентин Распутин использовал опыт современных писателей. Но мало кто из них так обостренно, художественно убедительно, выстрадано показал, что нравственная, духовная жизнь народа оскудевает, подрубаются вековые корни, которые питали национальную Россию. Трагическое движение народной жизни к распаду — от пятидесятых годов прошлого века до нынешних дней — никто не передал так полно и художественно мощно, как прозаик из Сибири. Для каждого отрезка нашей национальной истории, когда родная почва все явственней и явственней уходила у нас из-под ног, писатель нашел емкое определение. Ведь повести и рассказы Распутина можно назвать художественными метафорами русского двадцатого века. И «Последний срок», и «Прощание с Матёрой», и «Пожар», и «Дочь Ивана, мать Ивана» — все это метафоры-предупреждения, которые не мог не услышать современник автора, они отложились в русском сердце, как великие письмена на особых скрижалях памяти. Только над такими произведениями повторяешь мысли Ивана Шмелева о том, что значит для русского писателя — найти родину и выразить ее в правдивых образах: «Прежде всего: душу ее почувствовать… Надо ее познать, живую! Не землю только, не символ, не флаг, не строй. Чуют ее пророки — ее поэты: по ней томятся, за нее отдают себя. Отдают себя за ее лик, за душу; ими вяжет она с собою… Поэты называют ее Женой, Невестой; народ — Матерью, и все — Родиной. Что же родное в ней? Все, что заставляет трепетать сердце, что перехлестнулось в душу, как через один взгляд неожиданный вдруг перельется из родных глаз бездонное, не называемое… без чего — нельзя жить».

Когда-то Валентин Григорьевич написал чудесную новеллу «Наташа». Там есть такие строки:

«Помолчав, она говорит:

— Я буду приходить…

Я смотрю ей вслед и такую чувствую в себе и в ней тревогу, загадочным выбором соединившую нас, но относящуюся ко всему, ко всему вокруг, такую я чувствую тоску и печаль, словно только теперь, полетав и посмотрев с высоты на землю, я узнал наконец истинную меру и тревоги, и печали, и тоски.

Она уходит, и быстро сгущающиеся сумерки скрывают ее.

Но она сказала: я буду приходить».

Полвека он приходил к нам, своим современникам, — писатель мудрый и чуткий к тайным движениям души. Самое глубинное, сокровенное о жизни и человеке постигаем мы, склонившись над страницами его книг, и, подняв голову, сознаем, что это главные слова о сущем — о добре и вере. И новые читатели с той же благодарностью, что и мы, станут внимать его Слову. А он, как и героиня новеллы, скажет им: «Я буду приходить».

Вечная память тебе, любимый человек и писатель Валентин Григорьевич Распутин!

По материалам сайтов: «СТОЛЕТИЕ», «РУССКАЯ НАРОДНАЯ ЛИНИЯ»,
«РОССИЙСКИЙ ПИСАТЕЛЬ», «ЗОЛОТОЙ ВИТЯЗЬ»