* * *
Древо в небесную почву
ветви стремит высоко,
словно она их потчует
облачным молоком.
Выше и выше струится
по вертикали ствол, —
солнца златая зеница
светлой ведет верстой.
Ветер бежит по листьям,
словно бы по весам,
чутким к дыханию жизни,
к зорким над ней небесам.
КОСТЕР И НИЩИЙ
Во мгле во всю пылал огонь
и воспевал свое горенье,
видать, к исходу лета он
своим гордился назначеньем:
бродяга на огонь глядел
и грел замерзнувшие пятки.
Огонь то радостно радел,
то угасал, играя в прятки.
И вновь по хворосту скакал,
в искристой пляске куролеся,
и весело салютовал
чернеющему поднебесью!
А искры падали гурьбой
в свое горящее жилище.
Своею счастливы судьбой,
сошлись они: костер и нищий.
* * *
Гуляет небо бесконечное
над горькой родиной моей.
Но бродит сила, бродит вечная
в нас — от былинных от корней...
И с этой силой, кровной, вольною,
душе послушна, не уму,
уйду гулять в поля раздольные,
подвластна Богу одному.
* * *
Желтеет родная природа,
слагая свои письмена...
До осени этого года
сподобилась выжить страна.
На землю упавшие беды —
как тяжкие гири дорог,
но входят небесные веды
в мой самый душевный народ.
И путь вознесенный, далекий
народа — на вышних крылах –
парит под всевидящим Оком,
и свет созревает в умах.
И длятся живые былины,
к духовному строя мосты.
И, силою Божьей хранимы,
нательные светят кресты.
* * *
Конек деревянный
на теремной крыше:
он будто в пространство
взмывает все выше.
А в тереме тихом
не слышен хозяин,
но сутью и ликом
из русских он, знаю.
Пусть кружатся тучи
и льются напасти, —
взмывает все круче
конек сквозь ненастье...
* * *
Большое видится на расстоянье.
Сергей Есенин
Я тебя, Петербург, полюбила
на далеких, чужих, островах.
И любви этой нежная сила
не иссякнет, пока я жива.
Только здесь, на другом полушарье,
в непонятной далекой стране
весь ты, весь, с белоночною шалью
стал нужнее, любимее мне.
Сколько времени я потеряла,
не приняв тебя сердцем своим!
Проходила дворцы твои, залы,
озирала их взором пустым.
Чувством теплым смывает усталость:
Петербургу — сторицей воздать!
Да не сможет, увы, моя старость,
что смогла б моей юности даль...
* * *
— Ну, что же, ласковое, здравствуй, —
я Средиземному шепчу,
вверяюсь твоему я царству,
обняться я с тобой хочу!
Прими привет от Лукоморья,
где воздух звонче, холодней,
суровые восходят зори —
приметы родины моей.
Я признаю морскую силу,
чтя память северных озер
и мной любимую Россию:
тебя с ней мой знакомит взор.
Пусть ласков, да не узнаваем
заморский твой морской язык.
А солнце — русским караваем
горит, — и светел мира лик...
* * *
Пепельным видится лед, —
солнце его выжигает.
Вздулся у речки живот,
паводок речка рожает!
Крутится в лунках вода,
сквозь ледяные глазницы
пялится ввысь. Не беда:
сможет на волю пробиться!
Сроки близки перемен:
речка светло заструится...
Так же ли кончится плен
духа в телесной темнице?
В ПОСЛЕДНЕМ ВАГОНЕ
В последнем вагоне кидает, трясет,
в последнем вагоне не дремлет народ.
Но ехать в таком, все равно, — благодать:
в окошках подвижный простор наблюдать
и слева, и справа; сквозь радужный сон
мечтать, словно в детстве, догнать горизонт.
И сердце ликует, и сердце поет!
В последнем вагоне веселый народ.
Все стороны света в едино слились, —
связала их куполом общая высь.
Но если взял поезд обратный разгон,
становится первым последний вагон.
