Попытка предугадать прошлое

Говорят, что Россия — это великая страна с непредсказуемым прошлым. Цель этого эссе состоит в том, чтобы сложить понятный автору, и в этом смысле предсказуемый, ход основных событий, обращенных от русского Исхода. К необходимости такого осмысления подвиг личный опыт — неоднократные встречи с Анастасией Александровной Ширинской, которая в ноябре 1920 г. восьмилетней девочкой вместе с родителями покинула Крым на кораблях императорского флота. К нашей первой встрече в 2005 г. она оставалась последней хранительницей памяти о русской военно-морской эмиграции, осевшей на севере Африки, в Тунисе.

Долгие часы нашего с Анастасией Александровной общения заставили задуматься о причинах революции, Гражданской войны и Исхода1. Книг по этому поводу, «хороших и разных», написано много, концепции встречаются прелюбопытные. Например, совсем недавно очередным бестселлером разразился Николай Стариков. Делая крен в сторону модных конспирологических теорий, он призывает задуматься над тем, кто помог красным победить в Гражданской войне. Основной посыл читателю сформулирован уже в первой главе и выделен жирным шрифтом: «Уничтожение Российской империи — это самая грандиозная операция британской разведки за всю ее историю». Далее, дабы сохранить интригу, автор добавляет: «Это ее (британской разведки. — В. Г.) самый грандиозный успех. И… самый грандиозный провал»2. Сформулированные категорические постулаты автор развивает, опираясь на данные интернет-порталов, а также на литературу и общеизвестные источники общим числом чуть менее сотни.

Однако, впитывая чужие идеи, нельзя забывать о том, чтобы выработать свою идею, пусть несовершенную, но доступную внутреннему взору. Попытаемся это сделать, опираясь на творения Бердяева, Данилевского, Шпенглера, Ильина и других авторов.

В 2010 году русский мир отмечал 90-летие Исхода.

Главным впечатлением от того, что было опубликовано и сказано по этому поводу, стало обилие впечатлений. Мы оказались верны нашим обычаям — одну крайность, ничтоже сумняшеся, заменили другой, от которой, скорее всего, обратимся в первую на новом витке ее развития, или найдем иную, новую. Было время — восхищались легендарными шестнадцатилетними комполка и вторили Булату Шалвовичу, который задушевно баритонил про комиссаров в пыльных шлемах. Затем отреклись от них едва ли не в одночасье, вспомянули про поручика и корнета. Первый раздавал патроны, второй распоряжался остатками спиртного. «Поедание времени» случилось в точном соответствии с учением блаженного Августина, которое Николай Бердяев изложил коротко: «Будущее пожирает прошлое для того, чтобы потом превратиться в такое же прошлое, которое в свою очередь будет пожираемо последующим будущим»3.

Иными словами, случившееся с нами более чем естественно: события 1917–1920 гг. были столь масштабны, а советская идеология была столь доминантной, что маятник не мог не качнуться в противоположную сторону. Катастрофические моменты истории «особенно благоприятны для построения философии истории»4 — революция и Гражданская война в России исключительно плодотворный для такого построения источник. Мы, наконец, признали: в противостоянии не было ни победителей, ни побежденных, — этот тезис стал заглавным для книги братьев Зарубиных5. На вопрос «Кто виноват?», признавая его неумным, опасным и наименее плодотворным, точнее точного ответил Иван Ильин: «…все виноваты — по-своему и на своем месте. По-своему правители, и по-своему подданные, по-своему соблазнители, и по-своему соблазненные; по-своему волевые люди, и по-своему безвольные»6.

Итак, случилась великая русская трагедия, имевшая последствия, которых мы полностью не осознаем. Но пройдет еще несколько поколений и мы разберемся — через сотню или полторы сотни лет мы окажемся на необходимом для этого расстоянии. Однако еще вчера важно было понять, что привело нас к трагедии. Понять — и сказать это немедленно. В мире, которому XX век сообщил невиданное ранее ускорение, все ступени истории — повествовательная, поучающая и генетическая — сплетены неразрывно7. Если мы не осознаем эти причины сегодня — завтра это сделать нам уже не позволят, и осмыслением последствий займутся другие, явно не в нашу пользу8. Запущенная извне и отработанная до мелочей квазиоранжевая революция, она же бархатная, тюльпанная или революция роз, руками благообразных навальных и удальцовых сметет страну с мировой арены, превращая русские просторы, политые кровью и потом наших предков, в «пассивный рынок для европейской жадности»9 и плантацию экологически чистых продуктов для «золотого миллиарда».

О том, сколь трепетно «любит» нас сей миллиард, поведал прозорливый Николай Данилевский, который заметил, что «вешатели, кинжальщики и поджигатели становятся героями, коль скоро их гнусные поступки обращены против России»10. Великий русский мыслитель и философ, впрочем, лишь переиначил слова, до него произнесенные Пушкиным: «...Европа в отношении России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна»11. Явное пренебрежение русской историей и русским опытом прочитывается и в работе Шпенглера «Закат Западного мира» (она же «Закат Европы»). Автор упоминает об эллинах, римлянах, монголах, египтянах, германцах, франках, кельтах, парфянах, карфагенянах, китайцах, банту и даже берберах — но русский мир удостоился лишь нескольких сентенций. Например, как антипод западному миру: «Русскому мышлению категории мышления западного не менее чужды, чем этому последнему — категории китайского и греческого мышления»12. Воистину прав был Иван Ильин — у России нет в мире искренних доброжелателей, русский народ может надеяться только на себя13.

Главный вопрос, возникающий при осмыслении предтечи русского Исхода, звучит так: на какой период исторического развития мы должны оглянуться, чтобы рассмотреть роковую цепь логических непротиворечий, и почему именно на этот период, а не на иной другой?

За отправную точку нашего рассмотрения мы примем вторую половину XVIII столетия. Такой выбор может показаться небезупречным, но он, тем не менее, основан на следующем.

Петровские преобразования — период столь неоднозначный и турбулентный, что требует самостоятельного и тщательного изучения. Он изучен — но устоявшиеся, общепринятые оценки его последствий вряд ли появятся. Так, например, Владимир Большаков полагает, что Петербург укоренил в Российской империи иноземные традиции, воспитал и взрастил либеральную интеллигенцию и чиновничью бюрократию — главных разрушителей исторической России, сформировал культурный разрыв между европеизированным высшим классом и народной массой14. Исследователям, которые восхваляют Петра-преобразователя, несть числа, перечислять их — задача историографическая и отдельная; автору этих строк наиболее близка точка зрения и формулировки Ивана Ильина15. На фоне противников и сторонников есть и взвешенные позиции. Например, с точки зрения доктора философских наук, профессора Александра Казина «функциональные петровские преобразования <...> лишь модернизировали Россию, но не убили Святую Русь» и подтвердили смысл русской истории как Крестоношения16. «Спускать с русскими образцы», «сличать с русскими обычаи» — вот знаковые символы указаний Петра Великого.

Последующая за 1725 г. эпоха «дворских бурь» явила собой инерционное продолжение петровского импульса. Это отдохновение позволило государству не надорваться, обвыкнуться в новом, имперском, статусе.

В 1762 г. на российский престол пришла Catharina Secunda, продолжательница и преемница Petro Primo. Наступил один из периодов высшего взлета империи, золотой век России. Неоспоримые успехи в обретении и укреплении территорий, в военном деле, науке и культуре, в ремеслах и искусстве наилучшим образом выразили слова екатерининского канцлера графа Безбородко: «Не знаю, как будет при вас, молодых, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела». Лучший (и, видимо, справедливый) панегирик правлению.

Но законы диалектики неукротимы. В период наивысшего развития системы (любой системы!) в ней зарождается червоточина, приводящая к самоотрицанию и трагическому финалу. Именно такую точку и возьмем в качестве исходной17.

Червоточиной стала принятая Екатериной в 1785 году «Жалованная грамота дворянству», она же «Грамота на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства». Закон на первый взгляд безобидный и вполне обусловленный — просвещенному абсолютизму требовалось укрепить свою социальную опору. В числе прочего была в нем одна немаловажная деталь: закон подтверждал свободу дворян от несения обязательной государственной службы, провозглашенную в 1762 году Петром III в манифесте «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству». Провозглашенную во имя поддержки со стороны дворянской среды, но не спасшую Императора от гибели18.

В этом манифесте, на первый взгляд, не было ничего деструктивного. У государства в наличии силы, престиж, успех, есть уверенность в настоящем и будущем — можно позволить государевым слугам отстроить поместья с красивыми дальновидностями, отдохнуть при распахнутых настежь окнах, балуясь ерофеичем под пение птиц и шум деревьев. Можно позволить — не вечно же (и не всем) геройствовать под пушечные раскаты, вдыхая кисло-сладкий запах сгоревшего пороха?

Впрочем, сей риторический вопрос-утверждение требует пояснения. Например, авторы работы «Сословное общество Российской империи» полагают, что манифест «О даровании вольности...» превратил гражданскую и военную службу из обязанности в почетное право, и считалось, что дворянство без принуждения будет стремиться к государственной службе19. Более того, в ст. 20 «Грамоты на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства» был положен предел дворянским свободам: «...Когда служба дворянства общему добру нужна и надобна, тогда всякой благородной дворянин обязан по первому позыву от Самодержавной власти не щадить ни труда, ни самаго живота для службы государственной»20.

Вместе с тем под кажущейся безобидностью дворянских свобод и привилегий скрывалась их главная опасность: была заложена основа под разрушение государственного правопорядка. А такой правопорядок в русской (и не только русской) истории является ключевым.

Теория общественного договора, сиречь согласия на предмет того, как жить, уже была реализована и в Европе, и в России, но имела принципиально различное исполнение21. В отличие от коммунитарной, соборной российской конструкции, выстроенной на взаимосвязях между народом, дворянским сословием и самодержцем-правителем, западная модель шлифовала отношения между человеком, властью и обществом, устанавливая во главу угла индивидуума и провозглашая его благо высшей целью и власти, и общества. Можно долго обсуждать достоинства и недостатки разных моделей, памятуя о том, что всякое упрощение небезупречно, однако Россия многие годы следовала иному, простому (и оттого устойчивому) соотношению. Крестьянин служил дворянину, понимая, что тот исполняет свой долг перед государем, который, помазанник Божий, оберегает царство земное от внешних и внутренних врагов22. Искажение этого соотношения, дисбаланс прав и взаимной ответственности в треугольнике «крестьянство, дворянство, самодержавие» разрывали драгоценные скрепы и несли России катастрофические последствия23. Как полагает В. Большаков, «XVIII в. взрастил в дворянстве все те пороки, которые оно так и не смогло преодолеть»24.

К тому моменту, когда Император Павел I попытался существенно сузить права дворянского сословия, отменив основные статьи Жалованной грамоты дворянству, и приказал благородному сословию явиться в Военную коллегию для подтверждения своей службы, уже накопилось критически опасное число бездельников, сполна вкусивших сладкой жизни без сопутствующих этому обязательств. Вкусивших однажды — и не желающих расставаться с ней ни сейчас, ни в дальнейшем. Именно эта публика, подогретая британским послом лордом Уитвортом, у которого были свои причины устранить несговорчивого русского самодержца и, по совместительству, великого магистра Мальтийского ордена, ворвалась в опочивальню, и после отказа Императора подписать манифест об отречении решила вопрос «апоплексическим ударом табакеркой по голове»25.

Когда за окном осиротевшего Михайловского замка была холодная мартовская ночь 1801 года, над берегами далекой Сены уже расправили могучие крылья орлы Наполеона. Но через тринадцать лет победившая их Россия во всем величии вступит в Париж, и гвардия — мощная военная корпорация, познавшая как силу дворцовых переворотов, так и славу военной виктории, увидит мир, лишенный гнета и рабства26. Молодое лихачество, чувство эйфории, всемогущество и боль за Отечество произведут на свет Божий весьма горючую смесь. Помноженная на тезис «Человек от природы разумен и добр, дайте ему свободу, и все устроится само собой», эта смесь породит тайные общества — и станет началом конца традиционной России и 300-летней династии.

Декабрь 1825 года, заснеженная Сенатская площадь, крики «Ура Константину Павловичу!» Благородство лучших людей и империи, очаровательный флер «Звезды пленительного счастья» и подвижничество жен, разделивших сибирскую ссылку вместе с мужьями (действительно вызывающее уважение и почтение!) — такова точка зрения советского режиссера и советских учителей словесности и истории в средней школе.

Но с точки зрения Государя на Сенатскую площадь вышли заговорщики и клятвопреступники, изменившие присяге во имя власти. Причем вышли не одни, они вывели и построили в невнятное каре ничего не подозревающих нижних чинов, объявив о том, что те якобы защищают права на престол истинного государя. Фактически, как сказали бы сейчас, солдат лейб-гвардии Московского полка использовали втемную. «Ребята! Московские шалят», — скажет Император Николай I, и, проявив незаурядное личное мужество, отвагу и выдержку, твердой рукой подавит бунт в течение короткого зимнего дня. 14 декабря 1825 г. Николай Павлович, как и Наполеон в исторический день 13 вандемьера, отдаст команду «Пушки вперед!»27.

Да, намерения руководителей восстания были благими, в их числе разрешение крестьянского вопроса. Дарование свобод выглядело жестом романтическим и упоительно красивым28. Но покровительница истории — дама строгая, одежды ее белоснежны, воля тверда, и судит она не по красивости намерений, а по достигнутому результату. А результат был таков: убитых 1271 человек, из них черни — 903. Были признаны виновными 280 офицеров, из которых 30 человек осуждены по первому разряду. Нижних чинов судили отдельно. Их, выполнявших приказ и, по сути, ни в чем неповинных, набралось около 25 тысяч. Разгром был полный.

Перечисленное — лишь сухие цифры. Не они, но стоящие за ними заговор и мятеж, планы заговорщиков, идеи и прожекты напомнили о старинной шляхетской привычке вмешиваться в политику: сословие, достигшее исключительных сословных льгот, в дополнение к этому возжелало политических прав. Дворянство перестало быть надежной основой власти и русского правопорядка29. Потребовалась новая парадигма, концептуальная схема, опираясь на которую можно было выстраивать новые отношения в новой старой стране.

Лозунг был востребован — и он появился. Им стала триада «Православие. Самодержавие. Народность», предложенная графом Уваровым в докладе Императору о состоянии дел в Московском университете. На первый взгляд все выглядит благопристойно, кажется четким, ясным и основательным, ибо содержит в себе треножник как нечто необходимое для устойчивой политической системы. Но прочность эта обманчива, она улетучивается при развернутом и непредвзятом прочтении: «Православный народ служит своему Государю». Народ в российском контексте того времени — это почти исключительно крестьянство. Возникает очень немного вопросов, но зато каких! Куда из вековой, проверенной войнами и природными катаклизмами конструкции исчезло дворянство, один из стержней? Как предполагала единственная в мировой истории северная империя, сотканная из ближних и дальноконных земель, почти все из которых в зоне рискованного (точнее — критического) земледелия или вовсе непригодные к таковому, устоять всего-то на двух опорах?

Власть если и не понимала хрупкости новой конструкции, то ее чувствовала. Именно этим, видимо, объясняется ретивая настойчивость, с которой Николай I пестовал русских чиновников и бюрократов, призванных заменить вековое дворянское правление. Число их за неполные сорок лет выросло шестикратно.

Но столоначальники, вставшие между верховной властью и народом, и государственные мужи не суть синонимы. Цель чиновников мелкотравчата, ибо казна для многих — что шатущая корова, не доит ее ленивый. Язва лихоимства — одна из горьких проблем не только тогдашней, но и современной России, берущая истоки, впрочем, не в XIX столетии — много раньше (не в кормлении ли?30).

Да, после Сенатской площади принимались законы в защиту русского дворянина. Но это были мероприятия ритуальные, самодержавие в качестве стратегической политики приняло принцип всесословности и бессословности, поскольку осознало: опора только на дворянство обрекает Россию на стагнацию и отставание31. Так бывшая ограда престолу все более стала смещаться к «асям», «первым любовям», «вешним водам» и прочим «дворянским гнездам». Гоняли по окрестным полям зайцев и перепелок, влюблялись в шляпки нарядных барышень, читавших красивые романы, болтали о вселенскости, пили чай с вареньем и французскими булками — и сибаритствовали, пополняя число «лишних» людей. Не все — но многие. Соответственно изменился и тип русской интеллигенции. Если в 1840-е гг. она была еще по преимуществу дворянской, то в 1860-е сделалась разночинной32.

Политическая участь дворянства была решена. Экономические же возможности были подорваны «Положениями 19 февраля 1861 года», где содержался на первый взгляд малоприметный, но важный нюанс: выкупная ссуда в размере 80 % стоимости капитализированного оброка выдавалась помещику за вычетом долга кредитным учреждениям (в случае, если имение было заложено)33. Таких имений было немало, и владельцы, неоднократно перезакладывая их (или, выражаясь современным языком, занимаясь рефинансированием), долги возвращать не собирались. В государстве, финансы которого были расстроены Крымской (Восточной) войной, это было явлением недопустимым.

Могла ли русская интеллигенция занять пустеющее святое место34? Если возьмем с полки «Жизнь Клима Самгина» Максима Горького и откроем любой том на любой странице, мы получим ответ на вопрос «Был ли мальчик?» (этот вопрос, видимо, можно добавить к числу «проклятых»). Мальчика не было, «совесть нации» умно, правильно, гуманно и бесконечно сострадательно рассуждала о слезинке одного ребенка. Однако потом, когда искупительной кровью Молоху было залито полстраны, вопрос о слезинке перестал быть актуальным. Мечтательная, мыслящая отвлеченно и уравнительно интеллигенция предреволюционного времени «промотала, проболтала, продешевила свою верность монархической России»35. Если Смута начала XVII в. была послана нам «безумного молчания нашего ради», то Смута начала XX — ради бесплодного говорения. Сборник «Вехи», уникальный памятник покаянию и правдолюбию, за десятилетие до нового смутного времени все исчерпывающе изъяснил и исследовал: повторять — только портить. Но несколько идей все же следует оценить в контексте нашего построения.

Первая из них, высказанная Николаем Бердяевым — о том, что за свойственный интеллигенции низкий уровень философской культуры36, слабость самостоятельных умозрительных критериев и умертвленный инстинкт к истине, которая да сгинет, «если от гибели ее народу будет лучше житься, если люди буду счастливее; <...> если она стоит на пути заветного клича долой самодержавие» (курсив автора. — В. Г.) — за все эти роковые свойства должна ответить не только интеллигенция, но и историческая власть, калечившая русскую жизнь37. Это очень важное замечание — за состояние дел в стране отвечает, в том числе, властная элита.

Вторая — о героизме самообожения, выражающем, как полагает С. Н. Булгаков, основную сущность интеллигентского мировоззрения и идеала. Этот горячечный, «патентованный» героизм взывает к поиску способа спасения человечества. Когда и если в качестве такого способа принимается одна из программ существующих политических партий, — а программные разногласия суть неустранимые партийные раздоры, — интеллигенция распыляется на враждующие между собой фракции38. Жажда героического самоутверждения порождает не сотрудников, но опьяненных борьбой соперников, и благой мечтой о спасении всех и вся вымащивается дорога к отщепенству от государства и погибели отечества.

Не сыграла роль оберега и Православная Церковь. Лишенная Патриарха, управляемая Самодержцем через обер-прокурора Святейшего Синода и ставшая частью «регулярного государства»39, она в февральское лихолетье мгновенно отступилась от него, выгадывая самоуправление и самоустроение. Новый Гермоген на русскую землю не снизошел — сего страстотерпца Господь даровал лишь единожды. Десакрализация высшей власти обернулась для Церкви неисчислимыми потерями в советские годы — но Церковь не любит вспоминать о собственных прегрешениях, которые привели ее к этим потерям40.

Особую, почти мистическую роль в нашей истории сыграла русская литература и публицистика. Не удается найти аналог, когда лучшие писательские и поэтические таланты воспитывали в читающей публике презрение к своему народу и государству. Как иначе объяснить творчество Радищева, Герцена, Белинского, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Некрасова, Достоевского? — названы только «звезды» первой или почти первой величины. Прикрываясь фразой «Я люблю Россию до боли сердечной», они описывали пьяненький, ничтожный, ни к чему негодный и ленивый народец, прозябающий либо в черных избах с дырявой крышей, либо в питерских подвалах и темных «колодцах», где что ни студент — то с топором за пазухой, которому «все позволено». Заметим попутно: это порождает сложнейший вопрос: как такой «народец» развернулся на одну шестую часть суши, обжился и закрепился на ней, успешно удерживая от многочисленных и яростных нашествий? Из каждых трех лет своей истории Россия, по подсчетам генерала Сухотина и историка Ключевского, воевала два41. Численность вооруженной силы во многих выигранных нами сражениях была один к трем или один к четырем не в нашу пользу, то есть один русский солдат, а это тот же самый «народец», стоил трех или четырех вражеских.

Пытаясь осмыслить особенности русского литературного творчества, Николай Бердяев заметил: «Вся великая русская литература, величайшее наше создание, которым мы можем гордиться перед Западом, — не ренессансная по духу своему. <...> Мы творили от горя и страдания; в основе нашей великой литературы лежала великая скорбь, жажда искупления грехов мира и спасения»42. Эту мысль, видимо, следует понимать так: талантливые русские сочинители полагали, что обличение порока будет способствовать его исправлению (а был ли иной способ привлечь внимание к язвам русской жизни?). Получилось, впрочем, ровно наоборот, и не только в самой России, но и в Европе, где, как отмечает Иван Ильин, есть «особая издательская традиция: переводить из русской литературы все то, что русское перо создало в порядке самообличения и самобичевания, и замалчивать, не переводить того, что обнаруживает истинный Лик России»43.

Рассуждения, подобные проделанным нами выше, можно провести в отношении русского промышленно-торгового класса, «безумные» (по Ильину) представители которых (Савва Морозов, Иван Сытин и другие) финансировали революционеров, и в отношении монархических партий, которые не смогли участвовать в реальной политике, ибо не осознали, что политика не делается ни словами, ни резолюциями, ни восторгами, ни поздравлениями44.

И мы увидим: Династию в одночасье предали все — военные, церковные иерархи, интеллигенция, промышленники. Династию предала сама Династия: Великие князья в дни февральского разгуляя смешались с толпой, нацепив красные банты. Оттого возникает вопрос: нужно ли было сохранять такую Династию, представитель которой в роковые дни сдал престол вопреки русским основным законам, которые вовсе не предусматривали отречения? Иван Ильин цитирует «легитимно-обоснованное и лаконически-точное» исследование сенатора Корево, который отмечает: «Отречение до занятия Престола считается возможным, но принципиально лишь тогда, когда засим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании престола и когда царствующий Государь разрешает и санкционирует такое отречение». То есть Николай II не только не имел права сам отрекаться от престола — он не имел права передавать права на престол Великому князю Михаилу Александровичу, не обеспечив непрерывность законного престолонаследника. «С религиозной же точки зрения, — продолжает Ильин, — отречение Монарха Помазанника Божьего — является противоречащим акту Священного Его Коронования и Миропомазания»45.

Символично поведение Государя 2 и 3 марта. «Кругом трусость, обман и измена», — записал Государь в дневнике в день отречения. Но вот запись на следующий день: «Спал долго и крепко (курсив наш. — В. Г.), проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре». Один из приближенных Николая II так отозвался об отречении: «Отрекся, как командование эскадроном сдал»46. Даже Иван Ильин, верный монархическим традициям и историческим святыням России, счел необходимым дать оценку решениям Государя: «историческая правда должна быть выговорена — во имя будущего».

Итак, в 1917 г. «русское простонародное, а также и радикально-интеллигентское правосознание не были на высоте тех национально-державных задач, которые были возложены на него Богом и судьбою»47. Императорская Россия не нашла ответ на вызов истории — но ответ нашла Россия советская. Это вынужден был признать Николай Бердяев: «Старый режим сгнил и не имел приличных защитников. <...> Из официальной фразеологии “православие, самодержавие, народность” исчезло реальное содержание, фразеология эта стала неискренней и лживой. <...> Русская революция пробудила и расковала огромные силы русского народа»48. Других исторических сил, которые были бы способны возродить страну после либерально-революционного разгрома, не нашлось.

Мы попытались в общих чертах увидеть процессы, которые привели нас к Исходу 1920 года. Но в процессе предсказания нашей непредсказуемой истории возникли вопросы, на которые мы не смогли ответить. В этом нет трагедии: умы куда более искушенные пытались разгадать и тайну русской души, и тайну русской идеи49. Кроме того, в философии главное — задать вопросы, а не получить ответы. Предполагая, что некоторые вопросы нами сформулированы верно (а потому каждый являет собой половину соответствующего ответа), мы можем считать, что наша задача — предугадать предысторию русского Исхода — наполовину исполнена.

Наконец, и это главное, Большая игра не окончена. Никому из ныне живущих неведомо, уж не червленый ли русский щит будет прибит над вратами Константинополя.

 

Список источников и литературы

 

  1. Бабкин М. А. Священство и царство (Россия, начало XX в. — 1918 г.) Исследования и материалы. М.: Индрик, 2011. 920 с.
  2. Бердяев Н. А. Смысл истории. М.: Мысль, 1990. 175 с.
  3. Бердяев Н. Русская идея. СПб.: Издательский дом «Азбука-классика», 2008. 320 с.
  4. Бердяев Н. Судьба России. М.: АСТ: Астрель: Полиграфиздат, 2010. 333 с. (Философия. Психология).
  5. Бернгейм Э. Введение в историческую науку: пер. с нем. В. А. Вейнштока; под ред. В. В. Битнера. Изд. 2-е. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2011. 72 с. (Академия фундаментальных исследований: история).
  6. Болтунова Е. М. Гвардия Петра Великого как военная корпорация. М.: РГГУ, 2011. 349 с.
  7. Большаков В. И. Грани русской цивилизации. М.: Москва, 1999. 384 с.
  8. Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции. СПб.: Азбука-Аттикус, Авалонь, 2011. 320 с.
  9. Власть и реформы. От самодержавной к Советской России. М.: ОЛМА-ПРЕСС Экслибрис, 2006. 734 с. (Архив).
  10. Восточная (Крымская) война 1853–1856 годов: новые материалы и новое осмысление: Материалы международной научной конференции (Севастополь, 16–19 окт., 2003 г.). В 2-х т. Т. 2. Симферополь: Крымский Архив, 2005. 232 с.
  11. Горелов В. Н. Русская Бизерта. История в подробностях. 2013. № 2. С. 72–79.
  12. Горелов В. Н. «Принадлежать великому русскому народу». Кто победил в гражданской войне? // Родная Ладога. 2013. № 1. С. 294–306.
  13. Данилевский Н. Я. Россия и Европа / Сост. и коммент. А. В. Белова, отв. ред. О. А. Платонов. 2-е изд. М.: Институт русской цивилизации; Благословение, 2011. 816 с.
  14. Зайончковский П. А. Отмена крепостного права в России. М.: Госполитиздат, 1954. 301 с.
  15. Зарубин А. Г., Зарубин В. Г. Без победителей. Из истории гражданской войны в Крыму. 2-е изд., испр. и доп. Симферополь: Антиква, 2008. 728 с.
  16. Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи (XVIII — начало XX века). Ин-т рос. истории. М.: Новый хронограф, 2010. 752 с.
  17. Ильин И. Национальная Россия: наши задачи / Под ред. О. А. Платоновой. М.: Эксмо: Алгоритм, 2011. 464 с. (Монархист).
  18. Казин А. Л. Антиномии русского опыта // Родная Ладога. 2010. № 4. С. 91.
  19. Карен д’Анкосс Э. Русская беда: Эссе о политическом убийстве: Пер. с фр. Л. Ю. Пантиной. 2-е изд. М.: РОССПЭН; Фонд «Президентский центр Б. Н. Ельцина, 2010. 527 с.
  20. Нарочницкая Н. А. За что и с кем мы воевали. М.: Минувшее, 2003.  80 с.
  21. Оболенский Г. Л. Император Павел I. — М.: Русское слово, 2001. 384 с.
  22. Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы / под ред. Е. П. Щеголев; вступ. ст. Л. Китаева, М. Кольцова. 2-е изд., доп. Л.: Красная газета, 1927. 213 с.
  23. Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. СПб.: ИП Дорофеев С. В., ООО «Виктория плюс», 2013. 608 с.
  24. Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое. 1649–1825 гг.: В 45 т. / Под ред. М. М. Сперанского. [Электронный ресурс] Электрон. дан. 2009. Режим доступа: http://runivers.ru/lib/book3130/.
  25. Проект Россия. М.: Эксмо, 2007. 384 с.
  26. Проект Россия. Вторая книга. Выбор пути. М.: Эксмо, 2007. 448 с.
  27. Романович-Славатинский А. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостнаго права. Свод материала и приуготовительные этюды для историческаго изследования. СПб.: Тип. М-ва внутренних дел, 1870. С. 562.
  28. Семевский В. И. Волнения крепостных крестьян при Екатерине II. 1762–1789 // Русская старина. 1877. Т. 18. С. 193–226.
  29. Стариков Н. В. Ликвидация России. Кто помог красным победить в гражданской войне?  СПб.: Питер, 2010. 384 с.
  30. Соловьев С. М. Чтения и рассказы по истории России / Сост. и вступ. статья С. С. Дмитриева. М.: Правда, 1988. 768 с.
  31. Тарле Е. В. Наполеон. М.: Изд-во АН СССР, 1957. 468 с.
  32. Тойнби А. Дж. Постижение истории: Избранное: Пер. с англ. Е. Д. Жаркова, под ред. В. И. Уколовой, Д. Э. Харитоновича. М.: Айрис-пресс, 2010. 640 с. (Библиотека истории и культуры).
  33. Ширинская А. А. Бизерта. Последняя стоянка. СПб.: Фонд содействия флоту «Отечество», 2003. 344 с.
  34. Шпенглер О. Закат Западного мира; Очерки морфологии мировой истории. Полное издание в одном томе: пер. с нем. М.: АЛЬФА-КНИГА, 2010. 1085 с.


 


1    Слова Гете «Об истории может судить лишь тот, кто пережил историю самолично» всецело относятся к Анастасии Ширинской. Ее книга о судьбах русских моряков на чужбине выдержала уже как минимум три издания. Например, 2-е издание: Ширинская А. А. Бизерта. Последняя стоянка. СПб., 2003. 344 с. Воспоминания А. Ширинской представлены в очерках «Русская Бизерта». См. История в подробностях. 2013. № 2. С. 72–79.
2    Стариков Н. В. Ликвидация России. Кто помог красным победить в Гражданской войне? СПб., 2010. С. 6.
3   Бердяев Н. Смысл истории. М., 1990. С. 55.
4   Там же. С. 6.
5   Зарубин А. Г. Без победителей. Из истории гражданской войны в Крыму. Симферополь, 2008. 728 с. Автор этого эссе, напротив, попытался опровергнуть общепринятую точку зрения на итоги гражданской войны в России. См.: Горелов В. Н. «Принадлежать великому русскому народу». Кто победил в гражданской войне? // Родная Ладога. 2013. № 1. С. 294–306.
6    Ильин И. Национальная Россия: наши задачи. М., 2011. С. 20, 22.
7   Бернгейм Э. Введение в историческую науку. 2-е изд. М., 2011. С. 4–7. «История, излагающая события» названа здесь повествовательной во имя стилистического удобства. Трехступенчатому делению развития исторической науки Бернгейма созвучна периодизация исторического познания, определенная Н. Бердяевым. См.: Смысл истории. М., 1990. С. 5–7.
8   Трудно не согласиться с авторами книги «Проект Россия»: «Хуже всего будет тем, за кого ответят другие». См.: Проект Россия. М., 2007. С. 23. Попутно отметим, что упомянутое осмысление уже началось де-факто. Так, например, именно попытки наших западноевропейских «партнеров» пересмотреть итоги Второй мировой войны вызвали появление работы Н. Нарочницкой «За что и с кем мы воевали».
9   Ильин И. Указ. соч. С. 153. Первой в XX веке хорошо срежиссированной «оранжевой» революцией проф. А. Казин считает февральские события в России. См.: Антиномии русского опыта // Родная Ладога. 2010. № 4. С. 93.
10  К аналогичным выводам приходит Иван Ильин. См.: Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М., 2011. С. 64; Ильин И. Национальная Россия: наши задачи. М., 2011. С. 70–72, 84–89, 102–110, 220 и др.
11  Цит. по: Казарин В. П. Битва за ясли Господни. Россия ли проиграла Восточную (Крымскую) войну 1853–1856 годов? // Восточная (Крымская) война 1853–1856 годов: новые материалы и новое осмысление: Материалы международной научной конференции. Т. 2. С. 3–15.
12  Шпенглер О. Закат Западного мира; Очерки морфологии мировой истории. М., 2010. С. 35. См. также с. 171, 177.
13  Ильин И. Указ. соч. С. 71.
14  Большаков В. И. Грани русской цивилизации. М., 1999. С. 118.
15  Ильин И. Указ. соч. С. 167, 168.
16  Казин А. Л. Указ. соч. С. 91.
17  Строго говоря, этот отсчет, равно как и любой иной, является условным и принят лишь для нашего рассмотрения. Освальд Шпенглер, например, подвергает критике схему «Древний мир — Средние века — Новое время», полагая ее в высшей степени сомнительной. Выражающая мышление западного человека, она может быть лишенной смысла с точки зрения китайского историка. См. Шпенглер О. Закат Западного мира. М., 2010. С. 27–29.
18  Желчный, но неправдоподобный анекдот об истории написания манифеста приводит А. Романович-Славатинский. См.: Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостнаго права. Свод материала и приуготовительные этюды для историческаго изследования. СПб., 1870. С. 191, 192.
19  Иванова Н. А. Сословное общество Российской империи (XVIII — начало XX века). М., 2010. С. 105.
20  ПСЗРИ. Собр. 1. Т. 22. № 16178. С. 348.
21  Например, по мнению А. Казина, на Западе гражданин и государство суть равноправные юридические лица. Россия же — не идиллия «общественного договора», но страна веры и верности (или их нарушения), в которой человек не столько независимый гражданин, сколько воин своего соборного церковно-государственного целого, дающий присягу на верность Отечеству. Казин А. Л. Указ. соч. С. 92. Аналогичную точку излагает И. Ильин. Указ. соч. С. 208.
22  Именно такое служение, видимо, имел в виду Николай Бердяев, высказывая следующую мысль: «Русские, в большей или меньшей степени, сознательно или бессознательно, — хилиасты» (приверженцы учения о наступлении тысячелетнего царства Божьего на земле). Бердяев Н. Русская идея. СПб., 2008. С. 240.
23  Упомянутый здесь дисбаланс дал знать себя уже в годы правления Екатерины II. А. Романович-Славатинский ссылается на проф. Беляева, который видел прямую связь между манифестом 18 февраля 1762 г. и последовавшими за ним волнениями. Крестьяне, полагал Беляев, могли рассуждать так: царь освободил дворян от барщины в пользу государства, а крестьян должен освободить от барщины в пользу дворян. Но освобождения не последовало. Более того, 19 июня 1762 г. был издан манифест, который изъяснил непоколебимое намерение власти «помещиков при их имениях ненарушимо сохранять, а крестьян в должном им повиновении держать». См.: Романович-Славатинский А. Указ. соч. С. 360; Семевский В. И. Волнения крепостных крестьян при Екатерине II. 1762–1789 // Русская старина. 1877. Т. 18. С. 193–226; ПСЗРИ. Собр. 1. Т. 15. № 11577. С. 1046.
24  Большаков В. И. Указ. соч. С. 125.
25  Оболенский Г. Л. Император Павел I. М., 2001; Карен д’Анкосс Э. Русская беда: Эссе о политическом убийстве. 2-е изд. М., 2010. С. 169–220. Предательское убиение Павла I (и заговор декабристов) Иван Ильин назвал политическим выступлением русской интеллигенции, заложившим революционно-республиканскую традицию. См.: Национальная Россия: наши задачи. М., 2011. С. 43.
26  Подробно о роли гвардии в системе общественных отношений см.: Болтунова Е. М. Гвардия Петра Великого как военная корпорация. М., 2011. С. 174–249.
27  Тарле Е. В. Наполеон. М., 1957. С. 31.
28  И, вместе с тем, предположительно опасным. Как полагает Иван Ильин, освобождение русского крестьянства без земли, как это проектировали декабристы, «пролетаризировало бы и ожесточило бы российское крестьянство и возобновило бы разиновщину и пугачевщину в невиданных еще размерах». См.: Национальная Россия: наши задачи. М., 2011. С. 43.
29  Такова точка зрения С. Ф. Платонова. См.: Лекции по русской истории. СПб., 2013. С. 564.
30  Как полагает С. М. Соловьев, правительственные и судебные должности, раздаваемые в кормление, были следствием бедности государства и необходимости содержать огромное войско, чтобы защищать длинную пограничную линию и отбиваться от врагов. Предположение, что укоренившееся кормление переродилось в хроническое взяточничество — вопрос, выходящий за рамки нашего рассмотрения. Соловьев С. М. Чтения и рассказы по истории России. М., 1988. С. 628.
31  Власть и реформы. От самодержавной к Советской России. М., 2006. С. 290.
32  Бердяев Н. Русская идея. М., 2008. С. 141.
33  Зайончковский П. А. Отмена крепостного права в России. М., 1954. С. 128.
34  Этот вопрос в такой постановке звучит намеренно упрощенно. Он требует, прежде всего, ответа на вопрос «Какая интеллигенция?» Так, например, Иван Ильин упоминает о монархической интеллигенции, тайно-нелояльной интеллигенции, радикальной, левой. У Николая Бердяева встречаем понятие «интеллигентщина». См.: Ильин И. Указ. соч. С. 45; Бердяев Н. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции. СПб., 2011. С. 8, 9.
35  Ильин И. Указ. соч. С. 46, 47.
36  Донеслось, догнало и опутало русскую интеллигенцию воззрение XVII столетия: «...Если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах, философию ниже очима видех, учуся книгам благодатного закона». Цит. по: Ильин И. Указ. соч. С. 167.
37  Бердяев Н. Философская истина... С. 18, 21.
38  «И это чувствуется тем острее, — добавляет С. Н. Булгаков, — чем выше поднимается температура героизма». См. Героизм и подвижничество // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции. М., 2011. С. 61–63.
39  Впрочем, на этот счет есть и иные точки зрения. Как полагает Николай Бердяев, «неверен распространенный взгляд, что Петр <...> поработил и ослабил Церковь. Вернее сказать, что церковная реформа Петра была уже результатом ослабления Церкви, невежества иерархов и потери ее нравственного авторитета». См.: Бердяев Н. Русская идея. М., 2008. С. 44.
40  Например, автор монографии «Священство и царство» испытывал сложности в получении доступа в архив Московской патриархии, где хранятся дела по истории церковно-государственных отношений в революционный период (из сообщения М. А. Бабкина на 896-м заседании Исторического кружка ИАИ).
41  Эти данные приводит Иван Ильин. Указ. соч. С. 93.
42  Бердяев Н. А. Смысл истории. М., 1990. С. 143.
43  Ильин И. Указ. соч. С. 60.
44  Там же. С. 28, 56.
45  Ильин И. Указ. соч. С. 48.
46  Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы / Под ред. Е. П. Щеголев. 2-е изд., доп. Л., 1927. С. 18.
47  Ильин И. Указ. соч. С. 151.
48  Бердяев Н. Русская идея. СПб., 2008. С. 293, 295.
49  Таковую Иван Ильин, например, выговорил так: русская идея есть идея живого, любящего, свободно созерцающего сердца, и произрастающая из этого новая русская культура воли, мысли и организации. См.: Указ. соч. С. 129, 133, 135.