Памяти Фатея Яковлевича Шипунова (1933–1994)
Вечная ему память, Фатею Яковлевичу
Русское воспоминание о ком-то — это как свеча в Церкви. Вот и я зажигаю свечу памяти и освещаю ею Фатея Яковлевича Шипунова. О, это был великий человек. Великий.
Он никого не боялся. Выходил на трибуну Академии наук и сообщал академикам, что они-то, судя по их возрасту, не доживут до гибели планеты, но пусть хоть внуков пожалеют. Мы познакомились в конце 1970-х. Он позвал меня в поездку по северу, по такому маршруту: Вологда, Ферапонтов, Белозерск, Нилова пустынь, Кострома, Ярославль, Иваново, Владимир. Потом мы ездили в Калугу, Оптину пустынь, Елец, Куликово поле, Рязань, Тулу... много куда ездили. Вид его был незабываем: волевое лицо русского, выросшего на Алтае, брезентовая куртка, сапоги. Возила нас машина Академии. Чтобы нас не задерживали, Фатей прикреплял по диагонали ветрового стекла голубую фосфорисцирующую ленту с надписью: «Осторожно — радиация! Академия наук». Эта лента действовала всегда. На севере тогда был коллективный побег уголовников из лагеря, все машины останавливали патрули, обыскивали, но мы ехали насквозь. Другой его прием был такой: когда мы выбирали место для ночлега, и это кому-то не нравилось, Фатей доставал карту (обычно самую примитивную, туристскую), глядел на нее, на местность и сообщал: «Будем бурить». Тут нас были готовы чем угодно накормить-напоитъ, на перины уложить, чтоб мы только не бурили.
Знания Фатея были не только энциклопедическими, но и вообще всеохватными, они были где-то в нем, и он брал любые, в любое время «из себя». Помню, у впадения Непрядвы в Дон мы увидели стреноженных коней. Фатей тут же прочел лекцию, он всегда говорил, как диктовал, четко раздельно: тезис — антитезис — выводы, лекцию о конской упряжи, стременах, удилах, металле для удил и об аппарате для срезания травы зубами лошади и зубами коровы. Что вы думаете, кто более вреден природе — лошадь или корова? Увы, лошадь, она выгрызает траву до корня, нельзя пасти лошадей в поймах рек, реки мелеют, берега размываются. А толщина коровьих губ сохраняет жизнь травинки. Татарская конница начала губить Волгу еще за семь-восемь веков до строительства гидроэлектростанций. Тогдашние татары-лодыри сено не косили, пасли коней у реки, чтоб и на водопой не гонять, а к зиме нападали, знали, что русские кормов для скота наготовили вдоволь.
У Фатея была командная привычка (или командирская?), когда он, привезя нас куда-то, например в Иосифо-Волоколамский монастырь, прочтя лекции у могилы Малюты Скуратова («...таким образом, смерть митрополита Филиппа Колычева была планетарным сдвигом, который привел Россию к необратимым последствиям...»), или на поле под Молодями в Подмосковье («...поэтому, по значению победы великого военачальника Средневековья Воротынского, это поле мы можем приравнять к полю Бородинскому...»), или еще куда, прочитав кратко, конспективно, тезисно необходимое для нас знание, говорил: «Здесь, именно здесь история России. Тут надо быть часами в безмолвии, размышлять, сопоставлять и делать выводы... — Тут он смотрел на часы и приказывал: — Через двадцать минут быть в машине».
Научных авторитетов у Фатея не было. Может быть, немного Вернадский и Чижевский. Им он позволял хоть как-то иметь свое мнение. Флоренскому отводилась роль богослова, вынужденного философствовать, Федоров для Фатея был «румянцевским мечтателем», вообще не было фамилии ученого, историка, писателя, которого Фатей бы не знал и ставил на свое место. Из современников Фатей уважал Валентина Распутина и Василия Белова. Распутина больше, так как Распутин его слушал, а Белов, согласно своему характеру, с первой же минуты кинулся спорить с Фатеем, а Фатей этого не любил. Во всех научных центрах: Черноголовке, Обнинске, Протвино, Фатея, конечно, знали, знали его труды по ноосфере (то есть по сфере разума). Молодежь шла за Фатеем, старшее поколение с ним старалось не встречаться и на всякий случай обзывало поверхностным популистом.
Да, еще двум историкам современности, Льву Гумилеву и Николаю Яковлеву, Фатей позволял и работать. Он их приглашал на свои семинары в институт морфологии растений, на свои знаменитые семинары. Знаменитые тем, что на них, в отличие от диссидентских московских кухонь, говорилось все в полный голос и гораздо резче. Вообще для меня загадка, почему его оставили на свободе. За гораздо меньшие разговоры, за пустяки, в общем, забирали, а Фатей говорил что хотел, а говорил в защиту России. В том числе и о безопасности России. «Человек может спастись только в государстве, — говорил Фатей, — значит, и у государства должна служба безопасности. Но вот посмотрите, что масоны слопают всю эту безопасность».
Отлично помню, как на семинарах Фатей забирался в своих сапогах повыше, и всем было ясно, что это он дал возможность высказаться тому же Гумилеву. Да не просто дал, а даже и вдохновил на написание трудов про этносы, субэтносы и суперэтносы, а также про пассионарные вспышки людей, обществ, наций, государств. Гумилев, человек с юмором, в споры с Фатеем не вступал, да и Фатей Гумилева не трогал, они, как владельцы породистых собак, стравливали своих аспирантов. О, тут летели искры!
Авторитет у Фатея был один — космос. «Хаос, — говорил он, — всегда от человека, космос — это гармония, высший порядок и целесообразность. Мы, люди, посланы в материальный мир, чтобы одушевить его. Человек руководит природой. И она по космическому устроению подчиняется человеку. Но какому? Только тому, кто есть образ и подобие Божие. От пьяного хозяина собака бежит, на него лает. Так и природа — сейчас землетрясения, грозы, засухи, наводнения... это не природа сошла с ума, она потеряла хозяина, мается, она ненормальна из-за нас».
Когда мы заезжали, заходили в церкви, ставили свечи, Фатей тоже ставил и тоже крестился, но у него и религия была подтверждением его убеждений. В Задонске, в Тихоновой пустыни, тогда была психиатрическая лечебница, женская. Мы пошли к источнику. Сам источник был, но окружал его не мрамор, как прежде, а трава. Креста над источником не было. За нами шли больные. Попить было не из чего. Что делать? Хоть и помнили мы уподобление пьющих прямо из реки скотам несмышленым, но пить-то надо было. Черпая ладошкой, напились. Тем временем больные расположились кругом вокруг источника и тоже стали пить. Одна даже просто лакала, смеялась и фыркала. Подавленные, мы шли обратно. Но Фатей и тут сказал, что эти люди раскорректированы, но несколько иначе, чем вся жизнь, что разумом они напоминают руководителей советской науки и культуры, только тем подсказывают, что говорить, что делать, и приносят боржом со стаканом.
Слово «коррекция» он употреблял часто.
— Космос не допустит гибели Земли, в свое время внесет коррекцию в земную жизнь. Это будет стоить большой крови. Но кровь — единственная плата за вразумление. Космос уже вмешивался в жизнь России при Рюриковичах, когда поставил нас меж востоком и западом, выявив главное в России — сохранение планеты. Вмешивался в предкуликовское время и во время самой битвы. Почему Ягайло не пошел на Димитрия? Почему Тамерлан повернул от Ельца? Космос в лице Божией Матери, чтоб ему было понятнее, сказал ему: «Уходи». В России нет заразы содомского греха, а Тамерлан его истреблял. Почему победил Воротынский при Молоди? Почему Россия вышла из Смутного времени? Почему Наполеон бежал из захваченной столицы? В Кремле сидел, французские кони в Успенском соборе, это как? И что? И позорно бежал, проникся страхом. Осевые линии времен всегда через Россию. Батый, Чингиз-хан протыкали пространства как шилом, а здесь гибли. Почему? Кони сыты, воинов полно, рожают непрерывно, плодятся как кролики, рабы со всего света, а на России низводятся к нулю. А хазары, их остатки — это караимы в Крыму. Хазарский каганат — да это же империя. Организация, власть, религия, золотом забиты под потолок, и что? И сломали зубы о Святослава. Кто помог, кто внес коррекцию? И вот, — Фатей был скуп на жесты, но тут ораторски вознес руку, — вся эта мерзость запустения, которая в нас и вокруг нас, — это следствие попытки космоса дать нам свободу воли. Бесы сильнее нас, это в такие периоды выясняется отчетливо. Они не спят и не устают, они действуют непрерывно, челночно и конвейерно. Все разворовано, разрушено, загажено.
Фатей едет в кабине, мы в крытом кузове, Фатей дает нам время осмыслить сказанное им. Но ему всегда кажется, что сказано мало, что мы еще не совсем докорректированы, он останавливает машину среди леса и велит выходить.
— Встаньте полукругом, так. Мы в лесу. Лес — прообраз планетарного общежития, а в каждом дереве прообраз нервной системы. Сердце дерева у корня. Рубить дерево нужно как рубили вначале, каменным топором и повыше, чтоб не тронуть сердце. Сейчас пилят прямо по сердцу, чтоб убить. Такова психология современности — не войти в содружество с природой на правах отца, а подчинить через страх, через убийство. Засыпать землю отравой, ядом. Душа дерева перед сгоранием вспыхивает, понаблюдайте в костре за любой щепочкой или прутиком, перед гибелью вспыхивает, душа искрой уносится в небо. Дерево падает со стоном, плачет перед смертью, укоряет. Ударь березу топором, приди к ней через десять лет — узнает. Природа корректировалась дважды: ледником, который все сглаживал, потом природа отлаживалась заново, а вторая коррекция — всемирный потоп. В первой коррекции у нас должна быть экологическая совесть, природа десятки тысяч лет формировала пейзаж, мы его запакостили. Смотрите — ферма, свинарник, пакость антенн, это огрубляет природу. Вписывается в природу церковь, дом, банька у реки. На нерест раньше не звонили колокола, не тревожили рыбу. Зимой ей делали лунки для дыхания, сейчас только для ловли. Вторая коррекция — потоп — нравственная, сопряжена с программой наследства, она не у всех духовна, надо работать над этим. Как? Улучшать землю, дом, огород. Нет яблонь, посади! Есть пять, оставь сыну десять. Даже птица улучшает гнездо, прилетая раз в год. Фермы — концлагеря для коров. У коровы должна быть хозяйка. Корова понимает до тысячи слов и сто интонаций... Так, — Фатей секунду подумал. — Это потом. В машину!
Не успели мы осмыслить даже и одну коррекцию, как снова остановка. Уже без команды выскакиваем, становимся в полукруг. Фатей: «Я ждал, что попадется муравейник, нет, все загублено. Придется представить. Муравейник, что это? Это высшее развитие самостоятельной живой природы и ее тупик. Также и улей. У муравьев есть начальники, есть солдаты, есть рабочие. Есть королева. Есть расчеты на зиму и есть знание о том, какая будет зима. В соответствии с этим количество рабов, которые выводятся из яиц. Есть разведчики. Общение через магнитные волны. И тут же — полная тупость. Но и пример — выбрасывание трутней. Лишние рты ликвидируют. — Фатей отвел мешавшую ему ветку и оглянулся и таким же тоном, будто продолжал о муравьях, сказал: — Бузина. Показатель азота. Растет на заброшенных усадьбах. Ель. Самое миролюбивое дерево. Нянька леса. Вырубленный лес никогда не восстанавливается в старом виде. Вырастает качеством на порядок ниже. Вопрос — почему? — Мы съежились. — Нарушен порядок природы. Коррекция, — упрек в нашу сторону, — нарушена. Два чуда в природе: человек и что? И лес. Лес — кислород. Но есть и деревья — волки, например, сосна среди елей. — Тут Фатей, наверное, решил, что это еще сложновато пока для нас и закончил лекцию угрозой: А Россию западный мир вводит в состояние муравейника, Россию хотят поглотить. Империализм — волк. — Фатей помолчал, вспомнил: — После выстрела вся жизнь в округе на километр замирает. После залпа вся жизнь замирает в округе на десять километров. При атомном взрыве замирает вся планетарная жизнь. Поехали!»
О разных непонятных явлениях, об НЛО, инопланетянах Фатей говорил так, будто и сам был из инопланетян. «Вон зависла тарелка», — говорил он, когда мы среди лунной ночи отходили от костра, отозванные от него опять же Фатеем, чтоб выслушать лекцию о ноосфере.
«Вся вселенная забита пакостью слабого человеческого разума. — Фатей разворачивал карту околоземного пространства. На ней разными цветами были показаны космические объекты, наши и американские. Наших было больше. — Пакость и мерзость. Скоро в космосе дышать будет нечем. Не-ет, космос просто вынужден будет внести коррекцию. Уже и сейчас обострилось внимание космоса к нам. И с земли забираются люди для исследований и среди нас есть люди с задачей разработки программы спасения земли».
Смерти для Фатея не существовало. «Надо отпевать покойников. Обряд отпевания соединяет душу с космосом, она приходит к себе. Неотпетые души страшатся и мечутся. Они лишены земного тела и не могут попасть в Божию обитель. Это ад...»
Скажу в конце, что это очень немногое из того, что сохранил я в памяти о Фатее Яковлевиче. Как же обостренно и даже трагически нам его не хватает. В наше оболганное и заболтанное демократами время. Как бы нужен был его сильный, смелый ум, его воля, его напористость в деле служения России.
Вечная ему память.
