ДОМ НА БЕРЕГУ ШЕЛОНИ
Илемно и Заречье, две заброшенные деревушки в Солецком районе, на границе с псковщиной, разделяет река Шелонь. На правом берегу, в Илемно, откуда ведет дорога в Сольцы, у Николая Васильевича гараж. Оставив «Калину» в гараже, спускаемся к Шелони по тропе, а потом к урезу воды по ступеням. Здешний правый берег высок, на зеленых ивовых ветках клочки сухой травы, прутья — в паводок, в дни таяния снега, вода в реке поднимается метров на пять. Сейчас, в середине лета, маловодье, лодку не сносит, править ее к другому берегу легко. Разлив бликующей на солнце воды среди зеленых берегов похож больше на равнинный плес.
Тропа к дому Матвеевых бежит наискосок через луг. Слева, в отдалении, среди лиственной гущины тополей и лип, видна крыша одинокой избы, справа, вразброс, еще несколько строений. Все, что осталось от бывшей деревни.
Матвеевский дом новый, под шифером, окна-стеклопакеты, наружная дверь, как теперь повелось в «новой России» — и в городе, и в деревне — железная. Широкое кухонное окно выходит на базок с сараем. Овцы уже вернулись с выпаса: ближе к сумеркам, когда свирепеет мошкара, стадо само устремляется в базок. Два черных петуха расхаживают по своей огороженной забором из жердей вотчине.
Летом в новгородском северном крае и в десять вечера еще довольно светло. Хозяйка, Елена Сергеевна, завершает свои домашние дела, Катенька, набегавшись за день, укладывается в своей комнате. Мы с Николаем Васильевичем устраиваемся для беседы на кухне, как и должно быть, в самом уютном в доме уголке.
ТЕМОШОРСКОЕ ДЕТСТВО
Сейчас в Заречье (ударение на первом слоге) нет и десятка дворов, да и те дачные. В недавние еще времена, когда на другом берегу, в Илемно, был общественный скотный двор, зареченские имели там постоянную работу. После пожара на скотном дворе и механизаторы, и доярки остались без дела; где нет работы, там сворачивается, умирает жизнь. Теперь, с наступлением зимы, когда съезжает дачный люд, здесь, на левом берегу, по вечерам светятся в одиночестве только окна матвеевского дома. И каждое утро с началом снегов, после метели-пурги, Николай Васильевич с деревянной лопатой в одиночку пробивает тропу к берегу Шелони...
Родная его деревушка Темошор (прячущаяся река), затерявшаяся среди удмуртских лесов, тоже была невелика, на полтора десятка дворов. Основали ее с незапамятных пор три рода — Коноваловых, Корневых, Матвеевых. Жили крестьянским трудом, сеяли овес, ячмень, рожь... Зимой мужчины в лесничестве валили лес. В матвеевском «улье» было одиннадцать душ детей, глава семьи, Василий Трофимович, поработал на своем веку и трактористом, и бригадиром полеводческой бригады, и заведующим животноводческой фермой. Семья всегда держала корову, два-три поросенка и, конечно, овец «на шерсть», чтобы обеспечить носками, валенками и взрослых, и детей.
За живностью нужен присмотр, уход — напоить, накормить, почистить; с детства ребята свыкались со своими посильными обязанностями, с мудрым крестьянским кормильцем-трудом. До школы еще, лет с шести, Коля вместе с остальной малышней, помогал родителям осенью копать картошку, и лет в двенадцать на отцовском тракторе проложил первую борозду. После летней деревенской босоногой вольницы никак не мог привыкнуть к жесткой обуви, прятал сандалии в лопухах и не мог понять, почему учительница не разрешает разутым входить в класс.
Зимой темошорскую детвору сопровождал в школу и обратно кто-нибудь из взрослых с факелом для отпугивания волков. Однажды семеро серых повстречали их шумную ватагу, не зря брали с собой огонь... И текла жизнь в деревушках своим чередом, пока «перестройщики» первой волны не надумали «укрупнять» село, с гибелью маленьких деревушек-родничков началось иссушение великой реки...
Летом темошорские пятиклассники-шестиклассники не прохлаждались на речке с удочками, работали в поле вместе со взрослыми. Бригадир, как положено, выписывал им наряды, вел учет — и в полеводстве, и на уборке сена. Кто постарше, опытнее — тем доверяли коней. На сенокосе, таская волокушу, Коля заработал первые двенадцать рублей. На тетради, карандаши, книжки. Небольшие деньги, но для подростка они много значат: начинаешь чувствовать себя взрослым, помощником трудовой семьи. Да еще похвала мамы, отца! Осенью всей школой помогали колхозу, обычно на уборке картошки. На линейке отмечали лучших. Учителя, сами выходцы из рабочих, крестьянских семей, знали, как ценят подростки признание их успехов в труде.
Василий Трофимович, работая трактористом, комбайнером, приобщал сына к технике, да и сам Коля тянулся к «железу» с малых лет. Уход за техникой, регулировка, смазка, замена деталей — все это Матвеев-младший брал от отца с большим желанием освоить надежную мужскую профессию, высоко чтимую на селе.
РУБЕЖНЫЙ ГОД
Так сложилось его юношеская судьба, что учебе в Ленинградском сельхозинституте предшествовали годы ученичества в ПТУ на знаменитом Кировском заводе. Дали четвертый разряд — для выпускника училища высшая планка. Знание токарного дела выручало не раз и потом, на инженерной должности в хозяйстве, когда, отвечая за ремонт сельхозтехники, мог не только отдавать распоряжения, но и сам развернуть чертежи, включить станок, выточить нужную деталь. Спустя десятилетия слесарный, токарный опыт пригодился и на своей ферме...
Поступить в сельхозинститут в Пушкине оказалось не просто — физику, математику пришлось сдавать по новым программам, на подготовку оставалось всего два дня. Без упорства, собранности, сообразительности — главных качеств крестьянского характера — даже при помощи городских ребят-абитуриентов, едва ли смог бы он осилить теоремы, формулы, интегралы. Факультет механизации земледелия был выбран обдуманно, твердо, хотя один из родственников настоятельно советовал идти в Лесотехническую академию.
С третьего курса, как положено, началась практика. Первая сенокосная страда на тосненских лугах, под Ленинградом. Все, как в родной удмуртской деревне, только там травы косили, ворошили, подбирали на лошадях, а здесь в поле выходила современная техника... Но настоящая страда пришлась на следующий год, когда с отрядом студентов-целинников Матвеев поехал в Кокчетавскую область, в совхоз «Ленинградский». На уборке хлебов от комбайнера зависит все — и намолот, и чистота подборки, чтобы меньше колосьев осталось на стерне. Отцовский опыт помогал ему и на целинных полях, и позже на самостоятельной работе в хозяйствах новгородчины.
После института Матвеев работал в Демянском районе, оттуда и был переведен в Солецкий, ставший для него второй малой родиной. Здесь он набирался жизненного опыта, становился на ноги как руководитель. В солецком колхозе «Россия» прошел все ступени, начиная с первой: был бригадиром, механиком ремонтного цеха на центральной усадьбе в Горках, здесь же стал главным инженером. К тому времени теоретические знания соединились с производственным опытом. Хозяйство располагало солидным машинным парком, внедрялась новая техника. При Матвееве стали поступать пресс-подборщики, комбайны СК-3, СК-4, более мощные «Нива», «Колос». В 80-е годы на селе шла не рекламная, а настоящая модернизация сельхозпроизводства, современная техника вытесняла ручной труд. В глазах молодежи поднимался авторитет профессий животновода, механизатора-земледельца...
Девяносто первый год стал для Матвеева рубежным. В тот год в Горках стало больше на одну молодую семью: главный инженер и главный агроном хозяйства сыграли свадьбу. И уже вместе, на волне расхваленного фермерства, Николай Васильевич и Елена Сергеевна решили взять земельный надел, завести крестьянское хозяйство. Участок дали не ближний, в Заречье. Обещали проложить дорогу, провести свет, телефон... Кто-же знал тогда, медаль-обещания имеет оборотную сторону — обнищания. Одновременно по «научным» зарубежным программам целенаправленно разрушались коллективные хозяйства, все то, что было создано в послевоенные годы ценой неимоверных лишений, трудов целых поколений. В стране, разоренной невиданной войной, пахали поля на исхудалых лошаденках, коровах, а то и сами впрягшись в плуг. С какой радостью встречали первые комбайны, трактора!.. Теперь, спустя полвека, техника, оставшаяся без горючего, запчастей, ржавела на машинных дворах, поля зарастали бурьяном, скот на общественных фермах шел под нож. Расчищался плацдарм для «ножек Буша» и миллионов тонн другой сельскохозяйственной продукции, производимой ранее на Кубани, Ставрополье, Урале, в Сибири, Нечерноземье. В Россию хлынул продовольственной «секонд-хенд» — передержанные продукты из стратегических запасов Европы и Америки. Сотни тысяч российских земледельцев оказались не у дел, началось неудержимое вымирание деревни, и сама она ныне исчезает — до 9 тысяч деревень в год!
Ничего из обещанного Матвеевы не получили — ни дороги, ни электричества. Свет, водопровод Николай Васильевич провел сам, обещанного, как известно, ждут не три года...
Первые зареченские два года Матвеевы жили в пустующем доме знакомого механизатора, пользуясь мебелью, утварью, всем, что необходимо в крестьянском хозяйстве. После обвала цен, «умных» манипуляций с народными сбережениями, Матвеевы остались с новой пишущей машинкой и калькулятором. Все, что смогли купить на три тысячи снятых со сберкнижки некогда «золотых» полновесных рублей. (Знает ли молодежь, что до «перестройки» за три тысячи можно было купить в городе двухкомнатную квартиру?)
АВГУСТОВСКИЕ РОСЫ
Десять гектаров пашни вдоль Шелони в первую фермерскую весну Николай Васильевич засеял льном. Тогда, в начале девяностых, когда еще работали и льнозаводы, и отечественная текстильная промышленность, на лен был большой спрос. Вал зарубежного ширпотреба еще не хлынул в широко открытые шлюзы российского рынка на погибель «туземной» легкой промышленности.
Семена Матвееву дали на льносеменной станции под будущий урожай. Слово еще было в цене, верили на слово. Теперь-то, после двух десятилетий великих и малых афер, при расплодившейся армии мошенников, жуликов, посредников слово имеет такую же цену, как чубайсовский «двухволговый» ваучер.
Своей сеялки не было, дали в соседнем хозяйстве. Днем засевали колхозное поле, ночью матвеевское. За две ночи клин вдоль Шелони засеяли целиком. Сорок пять гектаров заняла рожь, остальной надел оставил под травы, на сено. В хозяйстве уже бегали две овечки, подаренные тещей, матерью Елены Сергеевны, державшей хозяйство в деревеньке неподалеку.
В конце лета убирали матвеевский лен всем миром — на поле вышли не только зареченские, но из соседней деревни. Сохранилась еще колхозная привычка выходить на уборку льна и старым, и малым. Главное, не упустить августовские росы. Две недели вырванный с корнем лен должен лежать в поле под росами, только потом его можно вязать, ставить снопы на просушку. На тракторной тележке Николай Васильевич сам отвозил снопы на льнозавод в Сольцы.
Рожь Матвеев убирал своим комбайном. В соседнем хозяйстве скопилось немало техники, требующей ремонта. Нашелся списанный комбайн. Сменил колеса, перебрал двигатель, кое-что сам подварил. Для умелых рук, сызмала знакомых с техникой, не составило особого труда оживить машину. За помощь в уборке льна рассчитался с сельчанами рожью первого урожая. Осень надежд, планов на завтрашний день...
СВОЙ ДОМ
Перезимовав в чужом доме, Матвеевы решили ставить свой собственный. На отведенной лесником делянке Николай Васильевич бензопилой «Урал» валил зимой лес. После службы в армии приехал брат Геннадий, вместе рубили ветки, трелевали хлысты, вывозили из чащи в поле.
Весной в Заречье приехал отец, Василий Трофимович, с сыновьями, зятьями, невестками — целая бригада. За месяц срубили дом, восемь на восемь, баню, двор... Работали быстро, споро, спали в сутки несколько часов. Василий Трофимович не только по-плотницки ладно владел топором, пилой, рубанком, но и умел организовать работу всей артели. Перестук топоров, молотков, вжиканье пил с раннего утра до поздней ночи слышались в ту весну на берегу Шелони... В удмуртских селах и сейчас, после двух десятилетий разора, делается все, чтобы не исчезли крестьянские поселения с отчей земли. Новобранец уходит в армию — ему выделяется лес под будущий дом. Вернется солдат — родня, сельчане помогут поставить добротный дом, входи с молодой женой, начинай на земле предков семейную жизнь.
Сделав главное, «бригада» уехала в Удмуртию; в Заречье остался Василий Трофимович. За лето подготовил столярку, к осени вывели дом под конек. (Николай Васильевич и сейчас вспоминает слова отца, сказанные при прощании: «Это моя память, сынок. Меня не станет, а дом будет стоять».) Печь в новом тереме сложил тесть, Сергей Михайлович, и ныне здравствующий... Мог бы пожить и Василий Трофимович, порадоваться молодой поросли матвеевского древа, не поставь ему в больнице по разгильдяйству «не ту капельницу».
Накрыт матвеевский дом шифером еще советской выработки, когда худо-бедно следили за качеством, соблюдали технологии. Недавно заливал Николай Васильевич фундамент под веранду. Весной фундамент стал рушиться. Знакомый гость-инженер потер в пальцах горсть оставшегося в мешке цемента: «Глина. Какое тут качество...»
В 1992 году Матвеев сдал льна больше, чем солецкий колхоз им. Энгельса. Но льнозавод, уже зашибленный «реформами» по западным программам, осенью с фермером не рассчитался, а весной обесцененных денег не хватило даже на семена. И льносеменная станция не имела уже возможности давать посевной материал под будущий урожай. Вирус самоуничтожения экономики поражал новые и новые звенья. Льнозавод вскоре зачах, остановился, нет такого производства на солецкой земле, как и сотен, тысяч подобных ему перерабатывающих сельскохозяйственных предприятий по всей России. Не нужны они в колониальной стране, экономика которой нацелена на потребление товаров из стран-метрополий.
На этом и закончилась льноводческая полоса в жизни зареченского фермера.
НА ПЕРЕПУТЬЕ
На селе, как нигде, трудно окрепнуть, стать на крыло. Здесь всё зыбко, непредсказуемо, нежданно-разорительно, начиная от затяжных дождей во время посева, до истребительного зноя-засухи в недели колошения. А можно споткнуться и на последних шагах: льнозавод загубили, куда податься со своими снопами?
Пытался Матвеев заниматься свиноводством. (Тогда еще мясной рынок страны не был захвачен западными импортерами.) На кредитные деньги купил несколько свиноматок, прикидывал, как растить молодняк, но через полгода подошел к черте разорения. Корма оказались дороже мяса. Откуда могут быть дешевые корма, если и сейчас Россия собирает со своих полей 80-90 млн тонн зерна, в то время как при нормальном раскладе, с учетом фуражного, на человека должна приходиться одна тонна зерна, т. е. надо запасать вдвое больше. На вырученные «мясные» деньги Матвеев не смог выплатить даже ссуду, остался в долгах. Полгода надсадных трудов пошли прахом.
Еще одна страница горького опыта зареченского фермера — животноводство. Завели коров, довели стадо до двенадцати буренок. Кормили, доили сами, вдвоем с Еленой Сергеевной. Молока в избытке, куда девать? Летом, с приездом дачников, окрестность оживала, настоящее луговое молоко — не сравнить с городской порошковой разведенкой — расходилось без остатка. Осенью, зимой в округе все замирало. Пробовали бить масло, варить сыр. Для себя куда ни шло, но если на продажу, в больших объемах — кустарничество не оправдывало затрат.
Последние лет шесть Матвеевы держат овец. В иной год отару доводят до 250 голов, в зиму оставляют до сотни. Но и здесь свои беды. Что делать с овечьими шкурами? Пачка соли одиннадцать рублей, за овечью шкуру, засоленную, упакованную, приемщик дает... двенадцать! Не лучше дело обстоит с шерстью. Килограмм берут за десять рублей, с овцы можно настричь грамм пятьсот. Доход — пятерка!
Российские буржуазные СМИ двадцать лет клеймят за нерентабельность бывшие колхозы и совхозы (убыточными была треть, остальные имели миллионные доходы, строили жилье, дороги, клубы, детские сады, музыкальные школы, спортзалы, возводили дома, базы отдыха на Кавказе, в Крыму...). В пример ставится западный фермер, при этом замалчивается одна «мелочь»: сельское хозяйство на Западе выведено за черту рыночных отношений. В странах Евросоюза половина бюджета уходит на субсидии фермерским хозяйствам. (В 2011 году вливания составили 60 процентов.) В годы правления Буша субсидии фермерам, крупным сельхозпроизводителям были увеличены более чем на половину и достигли 180 млрд долларов. Сумма, равная всему бюджету России в середине девяностых. Внутренний сельскохозяйственный рынок «там» защищен твердыми закупочными ценами, высокими пошлинами на импортируемую продукцию и, конечно, мощной финансовой поддержкой. Российский крестьянин, не получая от государства, как Матвеев, ни копейки, задавленный гнетом импортного продовольствия, должен соревноваться-конкурировать с голландскими, американскими фермерами?
Овечьи шкуры Матвеев закапывает на пустыре. Бывшая сеть заготовителей РАЙПО давно распалась, да и кому нужны овечьи шкуры, если городские, сельские рынки «от Москвы до самых до окраин» забиты турецкими, китайскими шубами, куртками, дубленками... Со сбытом баранины тоже проблемы. Одно время наезжал в Заречье предприниматель из Гатчины, имевший на рынке свою торговую точку, потом потерялся...
В округе безлюдье, запустение, зато раздолье для кабанов, волков, наведываются и мишки. У волчьей семьи где-то поблизости логово, как известно, вблизи своего жилья серые не охотятся, только иногда из озорства или натаски волчат погоняют домашних коз соседней деревушки. Кабаны заходят в гости к Матвеевым все смелее, участок с картошкой пришлось огородить.
ЧТО ИМЕЕМ В ОСТАТКЕ?
Вирус саморазрушения села, запущенный под благовидным предлогом нерентабельности коллективных хозяйств, поразил все звенья российских производителей сельхозпродукции. Псковские, новгородские, калининские колхозы, традиционно сеявшие лен (НИИ льноводства находился на калининской земле), как правило, сдавали семена на льносеменные станции, где урожай сушили, сортировали, обрабатывали и весной снабжали хозяйства семенами наиболее сильных, перспективных сортов. Колхоз «Россия» отводил под лен до 500 гектаров — сейчас столько не сеет весь Солецкий район. Льносеменная станция в рыночной стихии, когда не стало льноводческих хозяйств, «пошла на дно». Некуда везти и сам лен. Фактически в Нечерноземье тихо умерла целая отрасль с многовековой историей. Бесценный опыт крестьянских поколений выращивания льна не был передан в молодые руки.
В первый год единоличного хозяйствования Николой Васильевич, кроме льна, посеял рожь, овес. Ржи собрал по 14 центнеров с гектара — не такой уж плохой урожай для северных мест. Сдал в «Заготзерно» полусырым. На следующий год приемщик поставил условие — не меньше 60 тонн, чтобы полный вагон отправить на просушку. (Свою сушилку в тот год они уже не могли запустить.) У Матвеева вышло 45 тонн. Где взять еще 15? Треть урожая распродал сырым, часть сушил в бывшем бригадном складе, перелопачивал вручную пласт зерна толщиной с метр. Остаток вывез обратно в поле... Раньше в каждой колхозной бригаде были помещения с тепловентиляторами, где и доводили урожай до товарного вида. Север есть север, не хватает для просушки зерна на току солнечных дней.
Из фермерского машинно-тракторного «парка» у Матвеева теперь только колесный трактор, сеноподборщик и легковая «Калина» для поездок в Горки, Сольцы, на которой больше ездит Елена Сергеевна. Гусеничный трактор, комбайн, грузовую машину «ГАЗ-53» продал за бесценок. Стоимость деталей в сотни-тысячи раз дороже сельхозпродукции. Одна гусеница трактора «ДТ» стоит 42 тысячи рублей. Сколько нужно продать молока, шерсти, чтобы купить эту железку? Присматривался как-то Николай Васильевич к новым, роторным, валковым граблям — у него старой конструкции, малопроизводительные. А цена-то почти миллион!
Своей «Сельхозтехники» в Сольцах теперь нет, сохранилась только у соседей, в Дно. Много чего теперь в районе нет. В поселке Леменка был молокозавод, сюда окрестные хозяйства свозили молоко; по железной дороге леменский творог, сметана отправлялись в Ленинград. Нет теперь такого предприятия на солецкой земле. В райцентре молокозавод тоже закрыт, десятки, сотни, тысячи рабочих рук по всей новгородчине остались без дела. Солецкое молоко везут теперь в Новгород за сотню километров, там перерабатывают, фасуют и снова доставляют сюда же, в магазины.
В зиму Матвееву для оставленных овец надо заготовить тонн сорок сена. Работа начинается в конце июня, к этому сроку и трактор, и косилка стоят уже наготове. В сенокосную пору, как и в старину, не бывает выходных. Скосить, переворошить валки, просушить, спрессовать... Прессподборщик «Киргизстан» пока на ходу, но запасных частей к нему нет. При нынешнем «парке» техники Матвеев покупает теперь горючее канистрами — только для заготовки кормов да вспашки поля, чтобы вконец не задичало...
Нанять помощника в свое хозяйство Матвеев не может. Подсчитал как-то: зарплата, налоги, отчисления в пенсионный фонд... Только на эти расходы ему надо держать 15 молочных коров! Налоговая система в России построена в интересах перекупщика, торговца, но не крестьянина-производителя. Остался в силе ельцинский клич: «Там купил — здесь продал. Что в этом плохого?» А что хорошего, если труженик-крестьянин, работая от зари дотемна, без отпуска, выходных, не может нанять помощника, обновить технику — львиная часть дохода остается в чужих руках.
ОТ ЛЕТА ДО ЛЕТА
В Солецком районе, как и по всей стране, земледелием, животноводством занимались коллективные хозяйства. В границах Горского поссовета находились земли колхозов им. Энгельса, им. Ленина, «Красный Октябрь», «Россия»... Сеяли лен, пшеницу, рожь, заготавливали корма для животноводческих ферм. В структуру АПК входили «Сельхозтехника», «Агроснаб», «Сельхозхимия», нефтебаза, льносеменная станция, льнозавод. Западные планово-разрушительные программы, по которым шло «реформирование» российского сельского хозяйства, «затопили» годами отлаженную систему, как в свое время кануло в воды Тихого океана уникальная космическая станция «Мир».
Теперь в Сольцах, как в тысячах российских городов и весей, можно купить, скажем, в сетевых магазинах «Пятерочки» или «Дикси» банку консервированной фасоли «Дж. Хайнц», произведенной в Англии, пакет израильской моркови, сетку голландского лука, упаковку китайского чеснока... Все, как в какой-нибудь африканской колониальной стране. При том, что в Центральной России, на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке зарастают бурьяном тысячи и тысячи гектаров некогда плодоносящей земли. И среди бела дня в Заречье волчья семейка гоняет для забавы старухиных коз — издали Николай Васильевич принял серых за собак.
Картина по России в целом одна и та же, с небольшими различиями. Из большой семьи Матвеевых в Удмуртии горожанами стали только сестра Людмила и брат Алексей. Саша, Гена, Володя, Вера, Трофим, Сергей, люди семейные, остались на земле. Колхозные владения пошли на паи. Трофим взял земельный надел, ведет хозяйство, с ним Сергей и Гена. Остальные, в основном механизаторы, работают у частников. В Удмуртии земля в цене, брошенных участков нет, власть стремится, в меру возможностей, поддерживать крестьян.
Разработчики «фермеризации» российского села, в основном англичане и американцы, расчищавшие в 90-е годы рынок для западной сельхозпродукции, «упустили» одну деталь. Фермер семейный человек, не медведь в берлоге, у него дети, которых надо растить, учить в школе, потом давать образование... В Европе, в карликовых государствах, где страну можно за день пересечь на автомобиле из края в край, с густой сетью автострад, такой проблемы, возможно, нет. А вот Матвеевы с первого класса возят Катю за 25 километров в Сольцы. Переправляются утром на лодке через Шелонь, потом на машине по дороге средней «убитости» в райцентр. Вечером обратно. Осенью и весной, в ледостав, в ледоход, переправиться через реку непросто. После четырех лет таких путешествий, Матвеевы пришли к решению, что Елена Сергеевна с Катей будут жить в Сольцах, стало быть, в будни Николай Васильевич останется в Заречье один.
К слову сказать, петербуржец-путешественник Анатолий Шиманский, пересекший на верблюдах Австралию, обратил внимание на эту сторону фермерского бытия. На овцеводческих фермах обычно живут муж и жена, дети в интернате. Многие ли из них, пожив в городе, вернутся потом на ферму? Иногда ферму держит вообще одинокий мужчина...
Утром, через калитку базка, отара уходит на луг, на вольный выпас, до вечера. Черный, с налитым красным гребнем петух, зорко стережет свое, такой же черной породы, семейство. Постороннему пройти через баз не просто — черный страж с разбегу яростно налетает, решительно гонит со своей территории чужака.
Прощай, деревенька Заречье, тихая, словно занемевшая в печали, Шелонь. В давние времена где-то здесь поблизости, на разных берегах, стояли два войска, новгородское и московское — две рати, две воли, две судьбы. Две воли и теперь, спустя пять веков, незримо сошлись на берегах равнинных российских рек. Хочется верить, что в незримой брани возьмет верх живая сила добра и оживут вновь забурьяненные, неплодные поля, и не будут стоять сиротливо избы, дома среди задичавших русских полей.
Сольцы–Заречье– Санкт-Петербург
