Славяно-русская философия: путь к целостному духу

Мировоззрение Просмотров: 5683

Философия всегда так или иначе выступает как форма национального самосознания, резюмирует черты индивидуальной истории того или иного народа. Образование интеллектуальной традиции (духа народа) — закономерный результат пространственно-временной дифференциации человеческих общностей под влиянием становления и развития национальности, «...этой естественной основы всякой живой жизни» (Г. В. Гегель). Это в полной мере касается восточнославянских народов и их культуры. Географически и исторически славянские народы занимали серединное положение между Западом и Востоком с их крайними формами социально-культурных традиций. Славянская культура не только пережила столкновение этих крайних традиций, но и синтезировала их. Отсюда «универсализм» и глубина идей выдающихся русских писателей и мыслителей, их стремление создать цельный образ мира, в котором основополагающими становятся идеи глубинной интеграции, вселенскость, связанность, гармоничность, органическое единство — всеединство, лад, мир.

По своему происхождению русская философия едина с западноевропейской философией. Как русская, так и западная философия своим источником имеет философскую мысль античности. Однако это обстоятельство не исключало возможности их разнонаправленного развития. Все дело здесь заключается в том, что античная философия была чрезвычайно и глубоко разноплановой.

Так, западноевропейская философия выросла на почве западно-римской культуры с такими ее специфическими признаками как рационализм, приоритет формального права над этической регуляцией общественных отношений, индивидуализм, стремление к абстрактной, чисто интеллектуальной систематизации взглядов и т. п. При этом большое влияние на становление западноевропейской философии и культуры, начиная с VIII века, оказал Арабский халифат, территория которого занимала значительную часть Европы. Арабские авторы (Авиценна и др.) были не только посредниками, познакомившими западноевропейское Средневековье с произведениями древнегреческих философов и ученых, а именно учителями и воспитателями. До усвоения арабских инвестиций (с VIII по XI век) западноевропейское Средневековье, согласно А. Койре, представляло собой эпоху политического и интеллектуального варварства.

Славяно-русская философия генетически связана с эллинистическим Востоком, а точнее говоря, с так называемым «византизмом», особым типом духовной культуры, сформировавшимся в Восточной Римской империи, с духовным наследием восточных Отцов Церкви и др.1 Из этих источников были восприняты знания, наполненные наукой и философией античной Греции. Постепенно на основе синтеза автохтонного (самобытно-местного) и усвоенных византийских образцов выработался особый тип православной культуры и соответствующей ей философской мысли. Главные темы и основные способы их решения русская философия получила из рук православной культуры, и, следовательно, специфика русской философии детерминирована христианским вероисповеданием в его православной форме.

Свою роль в формировании русской философской традиции сыграли также геополитические факторы, уникальная история, социальный и культурный контекст, а также ментальные структуры. В их ряду проживание народа в северных широтах с суровым климатом, что требовало мобилизации больших усилий, позволяющих за короткое лето успеть вырастить и убрать урожай, обширные пространства с низкой плотностью населения, затруднявшие коммуникации и развитие инфраструктуры, слабая защищенность границ естественными преградами и постоянная военная угроза. Наконец, весьма длительный период вассальной зависимости от Золотой Орды. Все это ограничивало контакты с Западом — в том числе и в сфере философии — и служило основой собственного миропонимания. Культурные образцы и ценностно нагруженные идеи, к числу которых принадлежат и идеи философии, не могут без серьезных изменений транслироваться из культуры в культуру. В итоге, при наличии преемственности с европейской традицией, русская философия приобретает свою самобытность и уникальность.

Нельзя поэтому согласиться со взглядами, ставящими под сомнение или отрицающими реальность славяно-русской философской традиции. Однако более 70 лет (после 1917 года) о славяно-русской философской традиции не было принято говорить. Даже и сейчас в некоторых исследованиях по истории философии считаются заслуживающими упоминания исключительно те философы, которые работали в русле западноевропейской философской традиции. В результате осуществления такой операции история славяно-русской философии изображается в виде последовательной смены каких-то периферийных, лишенных оригинальности попыток освоения уже созданного философского языка и уяснения уже решенных проблем, воспринимается как некий маргинальный вариант западноевропейской философии. Именно такое, глубоко ошибочное, а нередко и преднамеренно фабрикуемое понимание сути дела старательно внедрялось в сознание студентов и широкой публики нашими учебниками и исследованиями по философии, рисующими печальную картину тотального невежества и умственного оскудения общего тогда для восточнославянских народов отечества. Едва ли не 7–10 из сотен страниц их текстов содержали (и то наименее интересные) упоминания о революционно-демократической литературе XIX века и о просветителях XVIII века. Поскольку необычайно многообразная и оригинальная по содержанию русская средневековая и религиозно-идеалистическая философия конца XIX — начала XX века мало стыковалась с западноевропейской и прежде всего марксистской философией, то о ней предпочитали вообще умалчивать.

Вопрос о развитии русской философии принадлежит к числу классических примеров возникновения и живучести идеологических фикций. Он порожден сферой методологических иллюзий западноевропейского фундаментализма (западничества).

В действительности русская философия самобытна по источникам, характеризуется рядом специфических черт и образует вполне самостоятельную интеллектуальную традицию. Пожалуй, наиболее ярко это показал известный русский философ Арсений Гулыга. Вот что он пишет, в частности, относительно небывалого взлета духовности, который переживала Россия в период, получивший название «русского религиозно-философского ренессанса»: «Начиная с семидесятых годов прошлого века (когда расцветал талант Ф. Достоевского и Л. Толстого, мужала мысль К. Леонтьева, Вл. Соловьева, Н. Федорова) центр мирового философствования переместился в Россию. И так продолжилось до двадцатых годов столетия нынешнего (речь идет о XX веке. — Авт.), когда высланы были за границу крупнейшие наши мыслители, наша национальная гордость — С. Булгаков, Н. Бердяев, И. Ильин, Л. Карсавин, С. Франк, Н. Лосский, Б. Вышеславцев. Л. Шестов покинул Россию несколько ранее. С. Трубецкой умер до революции. В. Эрн, В. Розанов, Е. Трубецкой — в годы революции. Флоренский и Г. Шпет — в заключении. А. Лосев прошел сквозь лагеря и вынужден был молчать... К этому надо добавить десятки менее громких имен (А. Л. Чижевский, Б. Яковенко, Е. Спекторский, С. Левицкий, В. Зеньковский и др.) — профессоров и доцентов философии, богословов и публицистов, казненных, замученных, изгнанных… Жесткая метла антирусского геноцида вымела отечественную философию из университетских аудиторий…»2.

Углубленное исследование историко-философского процесса убеждает нас в том, что славяно-русская философия наряду с западной и восточной философией является самостоятельным геосоциокультурным типом с присущими ему парадигмального характера отличиями. Рассмотрение славяно-русской философии как самостоятельного геосоциокультурного типа теоретически очень важно, поскольку может служить методологическим основанием для исследования историко-философского процесса в восточнославянских государствах.

Восточнославяно-русская философская традиция, начиная, по меньшей мере, с Г. Сковороды, выявила принципиально отличное от западноевропейской отношение к познавательным возможностям разума (рацио), к проблеме рациональности в целом. Такие философы, как А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, К. С. Аксаков, Ф. М. Достоевский и целая плеяда выдающихся представителей «Русского философского ренессанса», сумели избежать одностороннего рационализма и эгоистического антропоцентризма и смогли сформировать космобиокультуроцентрическое миросозерцание. Они стремились к цельному знанию, понимали необходимость дополнения рационального познания внерациональным, сверхрациональным. В ответ на некоторые негативные стороны западноевропейской цивилизации (бездуховный рационализм, механицизм, утилитаризм, раздробленность, разъединенность и т. д.) обосновали идею универсальной целостности бытия, попытались создать новый образ мира как живого целого, наделенного психизмом. Отсюда, кстати сказать, устойчивая тенденция русской философии к воплощению своих идей в художественной литературе (поэзии в том числе), искусстве, проповеди.

Русские философы поставили проблему, которую сегодня называют «интерсубъективностью», — проблему взаимосвязи действующих и переживающих человеческих индивидуумов. Поиски единства общего и единичного при сохранении полного богатства последнего, выдвижение и осмысление понятия соборности, путей достижения соборного единства народа, попытка связать разрозненные точки бытия в единый живой организм, постигаемый не только разумом, но и душой, сердцем, устремленность к культурному универсализму и т. д. — все это рельефно отличает русскую философию от западноевропейской, которая традиционно (начиная с Нового времени) преимущественно ориентировалась на разум (рацио) как основной принцип всего миропонимания. Если главное для русской философии заключалось в осмыслении нравственных оснований жизни, в стремлении к «всемирной любви» (К. Леонтьев), в способности к «всемирной отзывчивости» (Ф. Достоевский), в жажде «безусловной справедливости» (Вл. Соловьев), в поиске «абсолютной правды» (Н. Бердяев), в искании «абсолютного добра» (Н. Лосский), то для западноевропейской философии все это — глубокая периферия. Главное для нее состоит в поиске абсолютной истины, в исследовании проблем логики и гносеологии. Не удивительно поэтому, что такой фундаментальный для русской философии термин как «соборность» вообще отсутствует в западноевропейской философии. (Революционно-демократическое направление в русской философии мы сознательно оставляем здесь в стороне, поскольку оно хотя и оказало в силу ряда причин мощное воздействие на историческую судьбу России, в целом являло собой периферию западноевропейского философствования, было в основном результатом подражания и не определяло ту специфику и содержание русской философии, которые и сегодня обусловливают ее значимость и вызывают к ней интерес).

Русская философская мысль, прежде всего мысль религиозно-идеалистического толка, в конце ХIХ века буквально уперлась в сложный и весьма принципиальный вопрос — не оказалась ли современная им философия свидетельницей и соучастницей подмены разума мертвящей расчетливостью, мудрости — бездушным прагматизмом. Для русских философов неприятие традиционного классического рационализма было если не всеобщей, то весьма ярко выраженной чертой. Многие русские философы квалифицировали рационализм как ущербную форму философствования, как «умную хитрость», в отличие от подлинной философской мудрости. Так, Н. Бердяев считал, что «Малый разум» (ratio) встал над «Большим разумом», расчленил живую целостность бытия, остудив его теплоту. Подорвав доверие к живому опыту, надев на него «рационалистический намордник» и навязав бытию жестко его детерминирующие категории и нормативы, «малый разум» тем самым явил собой откровенную попытку искусственного конструирования реальной действительности из логических категорий, возложив на себя при этом исключительно полицейские функции.

Характерное для рационализма возвышение интеллекта и полное пренебрежение духовными качествами, интерпретация истины как вненравственной ценности, ориентация исключительно на выгоду и расчет давали основания русским религиозным философам упрекать рационализм в абсолютной нефилософичности, видеть в нем болезнь знания. Не принижая в целом значимости разума, русские философы, тем не менее, интерпретировали как ложные те концепции знания, в которых субъект тщетно пытается проникнуть во внерациональный объект с помощью рациональных средств. Отсюда — их обостренный интерес к «сверхрациональному» в постижении бытия, к интуиции и мистическому озарению. В принципе, если отвлечься от всяких методологических и логических просчетов, а также от полемической заостренности, идея «сверхрациональности» содержит в себе стремления к восстановлению духовного статуса разума, понимание того, что только одухотворенный разум, а не уверенный в своей самодостаточности инструментальный ум есть действительно высшая человеческая ценность. По большому счету нельзя также оспорить убежденность русских религиозных философов в том, что духовность выступает не только как основа, условие социального бытия людей, но и как гарантия самосохранения человеческого рода, и что только духовная жизнь как имманентное свойство человеческого бытия может быть действительно разумной. По сути дела, русские философы впервые в мировой общественной мысли содержательно и комплексно поставили вопрос о сбалансированности в жизни людей духовно-рационалистических начал, проблему глубинного синтеза чувств и разума, разума знающего и умеющего и разума осмысляющего и самого себя ограничивающего.

Спору нет: в развитии философии Западной Европы также имела место иррационалистическая тенденция. Паскаль и Мальбранш, например, противопоставляли науке и возникшему на ее основе рационализму Декарта веру, призывали жить верой в Бога, а Э. Шефтсбери и Ф. Хатчесон противопоставляли рационализму, «холодным построениям рассудка» устремленность к доброте и прекрасному, красоту и бескорыстие «высших чувств», а образом подлинного постижения сущности бытия считали не науку, а искусство.

Однако все дело в том, что воззрения отмеченных мыслителей не оказывали какого-либо существенного влияния на магистральный путь развития западноевропейской философии, были явно маргинальны и не делали погоды в философском климате того времени. Западноевропейская цивилизация в своем развитии ориентировалась на совершенно другие мысли и ценности. Впервые доминирующее положение рационализма в западноевропейском философствовании лишь в какой-то степени поколебали философский иррационализм Шопенгауэра и Ницше. При этом следует отметить, что идеи Шопенгауэра приобрели на Западе популярность только после его смерти. Шопенгауэр и Ницше противопоставили разуму волю.

Таким образом, западноевропейский иррационализм по преимуществу выступал в форме волюнтаризма, ставил на место разума волю. Русская же духовность обнаружила совсем другие ориентиры. Она противопоставила рациональному знанию и иррациональной воле (высшим, самым зрелым проявлениям европейского духа) «несвоевременные мысли», «архаические» понятия любви, стыда, совести, т. е. «философию сердца»3.

Н. Е. Покровский справедливо отмечает: «Русская культура, в том числе и культура межличностных отношений, сильнее западной сориентирована на “интимность”, задушевность, жертвенность и т. д. Это обстоятельство можно расценивать как свидетельство традиционности, даже определенной архаичности современной русской культуры… Правомерной, однако, могла бы быть и противоположная точка зрения, трактующая подобное качество российского общества как его ценное историческое достояние, сознательный отказ от которого был бы равносилен национально-культурному самоуничтожению»4.

В наше время лишь синтез «философии разума» и «философии сердца» может дать достойное человека отображение мира в его сознании, стать надежной основой для поведения. Как у гармонически развитых людей рациональное и внелогическое восприятия реальности находятся в известном равновесии, так и в человеческом познании в целом оба эти источника знания должны органически сочетаться и дополнять друг друга.

Надо отметить, что наиболее выдающиеся представители русской религиозно-философской мысли с гениальной прозорливостью осмыслили опасность рационалистических притязаний на ускоренное преобразование социальной жизни, первыми в мировой общественной мысли ясно осознали всю катастрофичность попыток изменения человечества и человека посредством перевоссоздания «социальной среды» на основе заранее сконструированного умозрительного плана, проекта.

Ф. М. Достоевский, например, в ряде своих произведений с присущей ему глубиной показывает, что попытки сторонников преобразования социальной среды найти как можно более простую формулу — «табличку», которая позволит обеспечить человеческое счастье, в принципе несостоятельна: общественная жизнь не подвергается каким-либо заранее запланированным, мгновенным улучшениям, а постепенно совершенствуется, стихийно. Это происходит потому, что общество представляет собой организм, имеющий свою внутреннюю логику развития. Всякие произвольно-внешностные манипуляции с этой целостностью вредны и губительны. Попытки такого рода ассоциируются у Достоевского с «математикой», примитивной механикой, не принимающей во внимание сложность человеческого бытия, рассматриваются им как рациональная гордыня. А в своем знаменитом романе «Бесы» Достоевский с впечатляющей силой показал, как попытка привести жизнь в соответствие с требованиями абстрактного идеала с неизбежностью оборачивается «щигалевщиной» — системой, основанной на лжи, преступлении, доносительстве и насилии. В этом же контексте рассуждает выдающийся русский мыслитель Вл. Соловьев. Он, многое сделавший для утверждения ценности и необходимости идеала, резко противопоставил ложные «внешние общественные идеалы», не основывающиеся на коренных свойствах и законах природного человеческого мира, и идеалы, учитывающие несовершенство мира и человека и не отрицающие во имя умозрительных инженерных схем прогресса прошлого и настоящего истории. Согласно ему, общественный идеал должен иметь объективные основания в самой природе вещей. Гуманистическое начало, солидарность, уважение к правам и достоинству личности, к свободе нельзя привнести в социальную жизнь извне. Общественная правда не выдумывается отдельными мыслителями (к чему так усиленно стремились носители рационального сознания), а коренится во всенародном чувстве.

Русские философы показали, что зло может быть преодолено в душе человека изнутри. Не рациональные модели и внешние схемы, не стремление извне «осчастливить» других, а внутренний «подвиг», т. е. жизнь в соответствии со своей совестью и человеческой нравственностью, осознание собственной ответственности и собственного долга есть условие гуманизации и совершенствования социума. На этой точке зрения неизменно стояли наиболее выдающиеся умы русской философии — С. Булгаков, С. Франк, П. Флоренский и многие другие.

В целом русская философская мысль характеризуется гениальными как экологическими, так и культурологическими предвосхищениями. Это, прежде всего, завещанное ею предостережение миру об опасности безудержного технологического активизма (индустриальное насилие над природой) и революционистских социально-утопических экспериментов (политическое насилие над жизнью человечества).

Русские философы, прежде всего философы-космисты, предвосхитили современную коэволюционную парадигму науки — идею соразвития человека, социума, природы и выдвинули свою социокультурную альтернативу западноевропейскому антропосоциоцентризму, отрывающему человека от природы, социум от космоса, западным принципам жизнеустройства, породившим эгоистически потребительское отношение к миру. Отстаивая идею мира как живого целого, они тем самым подготовили почву для утверждения в современной науке чрезвычайно перспективной гипотезы о самоорганизующемся космосе, выступающем не как мертвый механизм, а живой организм. В этом их непреходящая заслуга.

Похоже, что человечеству сегодня как раз необходим такой поворот в мировосприятии, идейной предтечей которого явился русский космизм. Пришло время рассматривать нашу планету не как «мастерскую», а как единый одушевленный организм. Также и общество нужно рассматривать не технократически — как «мегамашину», управляемую из одного центра, а органическую целостность, произвольно-внешностные манипуляции с которой вредны и губительны. Представляется, что только при таком подходе к миру можно нащупать новые горизонты бытия и утвердить новые принципы жизнестроения, обеспечивающие необходимые условия для выживания человечества.

Философия русского космизма обосновала чрезвычайно плодотворный принцип онтологического равенства космоса и человека. И в этом смысле она не разделяла в чистом виде ни традиций восточной культуры, в рамках которой ценность природы доминирует над ценностью человека, а человеческая активность сориентирована почти исключительно вовнутрь, на самовоспитание и самоограничение с целью адаптации к внешней действительности, ни традиций западной культуры, где ценность человеческой личности доминирует над ценностью природы, а человеческая активность направлена вовне, на преобразование окружающего мира. Философия русского космизма также отвергла как мировоззренческие установки Востока на всеохватывающий коллективизм, так и установки западного сознания на эгоцентрический индивидуализм. «В ней, — как подчеркивает В. С. Степин, — была предпринята попытка проанализировать достаточно противоположные подходы и предложить идею корреляции двух различных векторов человеческой активности»5. Русские философы отнюдь не отбрасывали западную культурную традицию, напротив, они всячески использовали ее возможности, пытались органически включить европейские философские идеи в свое миропонимание, но при этом категорически настаивали на том, что чисто инструментально-потребительское отношение к природе опасно, имеет свои пределы. Так, стремясь преодолеть крайности восточной и западной культуры (в частности крайности индивидуализма и коллективизма), русские философы не отрицали значение различных форм человеческой активности, но при этом пророчески предостерегали от широкомасштабной эксплуатации природы, предсказывали катастрофические последствия такой практики. И это происходило в начале века, когда безраздельно господствовала вера в безграничные возможности научно-технического прогресса («религия прогресса») и когда опасность экологического и других глобальных кризисов почти совсем еще не просматривалась. Трагедия истории заключается в том, что победившие большевики-марксисты грубо и бесцеремонно пресекли линию духовного развития человечества, представленную самобытной славяно-русской религиозно-философской мыслью и, вместе с тем, установили жесткие запреты на любые, даже самые незначительные попытки воссоздания духовной и реальной альтернативы техногенной цивилизации, ее инструментально-потребительскому отношению к миру. Более того, сциентическо-технократический подход к окружающему миру большевики довели до логического конца, до абсурда (поворачивание рек, гигантомания, чисто технический подход к решению социальных проблем и т. д.). Сегодня «дело» подавления русского духа продолжают на новом витке истории биологические и идейные наследники большевиков — «демократы»-западники, бесконечно подражательные и эпигонствующие.

Чтобы освободиться, наконец, от всякого рода псевдоморфоз (термин О. Шпенглера), преодолеть ситуацию цивилизационного «пограничья», мучительной раздвоенности сознания восточнославянских народов, явно усилившуюся в начале XXI века, необходимо отказаться от иллюзорных надежд «войти» в чужой дом, будь то в западноевропейский или какой-либо другой, и приступить к обустройству своего собственного дома, на своей собственной культурно-цивилизационной и природно-географической основе, стать полностью самостоятельной системой, обрести духовно-ценностную цельность и единство. Только на фундаменте своей собственной истории, географии и культуры можно сохранить себя и найти свое место в современной геоструктуре мира, создать собственные формы жизни и творить свое историческое будущее. И такой фундамент у восточнославянских народов имеется.

Восточнославянским народам присущ целый ряд специфических черт, вытекающих из их геополитического положения, уникальности исторического пути развития, своеобразия духовно-ментальных структур и архетипов сознания, которые в условиях нарастающего экологического кризиса могут послужить исходным пунктом в формировании новой модели социокультурного развития человечества.

При ближайшем рассмотрении обнаруживается, что многие особенности восточнославянского цивилизационного «Я», которые холодно-прагматическим европейцам представляются как проявления недоразвитости и отсталости, оказались поразительно созвучны духовно-экологическим ориентирам третьего тысячелетия. Они позволили славяно-русской культурной традиции, как это ни странно может показаться на первый взгляд, опередить свое время, выдвинуть целый ряд идей, адресованных постэкономической цивилизации ХХI века. Это прежде всего идеи космизма, соборности, ненасилия и т. д.

Сегодня «универсализм» русской культуры, безусловно, может способствовать возрождению утраченного техногенной цивилизацией целостного восприятия мира, близости, родства человека и космоса, стать отправной точкой в утверждении нового пути социокультурного развития человечества в XIX веке.

Восточные славяне относятся к тем народам, для которых ориентация на потребительство и материальное процветание никогда не выступали главной целью жизни. Они скорее более склонны вдохновляться великими идеями, способными преобразовать мир, их всегда мучили и томили вечные духовные вопросы. Для них, в отличие от западноевропейских народов, в гораздо большей мере характерны всечеловечность и альтруистическая способность к самоограничению и самопожертвованию. Так, особенностью русского национального характера, как уже показано множеством выдающихся исследователей, является вера в возможность обеспечения всеобщего счастья людей (в этом и проявляется «всемирная отзывчивость» русской души); убежденность, что Россия откроет путь всему человечеству к правде и справедливости (мессианизм), и готовность к неимоверным усилиям для достижения этого в кратчайшие сроки (самопожертвование и максимализм). Именно на этих структурно-экзистенциальных особенностях национального характера народа базировалась знаменитая «русская идея».

Как известно, первым проявлением русской идеи явилась концепция монаха Филофея «Москва — Третий Рим», которая вовсе не сводилась, как обычно принято считать, к идеологическому обоснованию создания Великого российского государства, Империи. Создание Империи было средством, целью же — сообщение всему человечеству света Православного христианства в его русском понимании. Вторым весьма своеобразным и мощным воплощением русской идеи явился идеал построения мирового коммунизма. Большевикам удалось соединить западноевропейскую по своему происхождению демократическую идею всеобщей свободы со славянофильской идеей предназначенности России дать всему миру истину и счастье. В этом одна из причин их победы. Теперь, как не без основания полагают некоторые авторы, новой модификацией русской идеи может стать идеал построения эколого-безопасного общества — «соборной экологической державы», мессианский экологизм — стремление к спасению всей планеты от неизбежной технологической смерти, экологического апокалипсиса6.

Этот последний тезис, хотя и не бесспорен, но отнюдь не беспочвенен. Что бы мы ни говорили, богатому Западу намного труднее будет пережить неизбежную ломку устоявшегося образа жизни (цивилизационную ломку), вызванную экологическим императивом и по необходимости связанную с утверждением этики самоограничения и аскезы. К такому повороту событий незападные, в частности восточнославянские, народы более готовы. Это, наряду с прочим, объясняется тем, что восточнославянские народы во многом продолжают жить в естественных условиях биосферы, в то время как народы западных стран, прежде всего народ США, практически уже полностью находятся во власти техносферы, почти целиком зависят от искусственно созданных условий жизнедеятельности. Восточнославянские страны в этом плане, по сравнению с развитыми странами, обладают явным преимуществом. И здесь нас не должно смущать то обстоятельство, что на сегодняшний день Беларусь, Россия, Украина не обладают мощным экологическим движением и значительно отстают от других стран в деле охраны природы. Разве, например, мог кто-либо подумать даже в конце XIX века, что Россия почти в течение всего будущего XX века будет фанатично бороться за построение коммунизма в мировом масштабе. Но это произошло. Почему же тогда нельзя допустить, что мессианский экологизм, придающий экологии религиозную окраску, не станет доминирующим фактором российской истории XXI века?

Вспомним, что в XVII веке только силою национального единства и соборного начала Россия преодолела смуту, выздоровела и стала могучей державой. Так должно быть и в наше время. Сегодня также спасти Россию может только национальное возрождение и сплочение. Именно так понимал русскую идею И. Ильин. Он указывал на актуальный патриотически мобилизующий ее смысл в условиях современности. Ныне задача состоит в том, чтобы преодолеть, изжить русскому народу в своем сознании всякие элементы комплекса национальной неполноценности и исторической уязвленности, возродить единое самосознание и уверенность в своих силах, в способность самим устроить свою жизнь, сохраняя и развивая при этом свою самобытность. Чрезвычайно важно также укрепить государство, привести к власти новую элиту, способную успешно реализовать геополитические, социально-экономические и все другие интересы России и близкородственных ей народов. Сегодня России необходимо государство, способное аккумулировать волю нации, пробуждающую и организующую ее духовные и материальные силы.

Русская идея должна сегодня пережить второе рождение, стать культурной реальностью нашего времени и, вместе с тем, философией будущего. Известный российский философ А. В. Гулыга пишет: «Русская идея — это предчувствие беды и мысль о всеобщем спасении… Русская идея имела целью объединить человечество в высокую общность, преобразовать в фактор космического развития. Сегодня русская идея (порой под другими именами) возрождается, наполняя особым смыслом наше потускневшее автомобильно-электронное бытие… Русская идея порождена духовной потребностью русского народа в самоопределении, в поиске собственного места в ансамбле других народов… Она представляет собой прежде всего духовно-культурную проблему, выражающую своеобразие и уникальность русского духовного опыта»7. В своей действительности русская идея зовет к спасению нравственности и возрождению человеческого в человеке. Русской идее внутренне, органично присущи те ценности, в которых сегодня больше всего нуждается человечество. В исторической перспективе она может оказаться в высшей степени соответствующей экологическому императиву, способной дать миру то, чего сегодня ему никто не предлагает. В ней содержатся такие высокие цели и смыслы, к которым, несомненно, обратится человечество для того, чтобы сохранить жизнь на нашей Земле.

Трудно не согласиться со словами Патриарха Кирилла, сказанными им на Х Всемирном Русском Народном Соборе: «Мир скоро востребует свойственные русской цивилизации идеалы самоограничения, приоритета духовного — над материальным, жертвенности и долга — над потребительством и эгоизмом, любви и справедливости — над «правом сильного». Востребует мир и российский опыт общежития разных культур и убеждений, разных религий. Русскому народу никогда не было свойственно стремление силой, храбростью или коварством переделывать другие нации. Будут востребованы энергия нашего народа, его верность в служении человечеству, корни которой в нашей истории, в духовности и культуре, в нашем служении Богу и истине его».

Вполне возможно, что после краха социалистической системы и в силу очевидной бесперспективности прозападных стратегий развития уникальное «духовно-цивилизационное Я» восточнославянских народов сможет наиболее адекватно себя выразить на пути движения к духовно-экологической цивилизации третьего тысячелетия.

В любом случае, если люди хотят полноценно жить на этой земле, то им придется опираться на такую духовность, которая ориентируется не только на объективно-научные знания, науку и технику как орудия покорения и преобразования мира, но и на нравственные нормы, органически включающие в себя понимание добра и красоты, уникальности природы и самоценности человеческой жизни.

В реальности только путем творческого синтеза импульсов Запада и Востока, Юга и Севеpa, а не механического заимствования ценностей лишь одного западноевропейского цивилизационного типа, восточнославянским странам как «контактной зоне Восток–Запад» можно будет органично и в полной мере самоопределиться в мире. Возможно именно судьба «цивилизационного контактера», каким, в силу своего географического положения и специфики истории, выступает восточнославянский регион, позволит ему на новом витке социокультурного развития человечества осуществить синтез противоположных начал, сыграть ведущую роль посредника между различными цивилизационными типами, преодолеть их односторонность и, тем самым, проторить дорогу в посттехногенное (экологобезопасное) общество. Как раз именно то, что восточнославянские страны так и не вошли в машину западноевропейской цивилизации в качестве ее прилаженного блока, не только не умаляет значимости и достоинств их исторического пути, но, напротив, открывает один из реальных шансов избежать человечеству техногенной смерти, таит в себе в наш кризисный век еще не до конца раскрытые интенции и перспективы.

Сегодня имитаторско-плагиаторский тип истории для народов мира завершается. Подражательные модели развития оказались для большинства народов непомерно, трагически затратными. Ибо чем в большей степени пути развития тех или иных стран срисовывались с передового Запада, тем быстрее они скатывались в пропасть долговой кабалы, обессмысленной жизни и духовной пустоты, тем меньше оставалось у них потенций и возможностей к собственному историческому творчеству и историческому самоопределению. Поэтому грядет время истории, основывающейся на собственном опыте и собственной традиции. Это в первую очередь касается восточнославянских народов, которые, как ни какие другие, настрадались от широкомасштабных экспериментов по внедрению западноевропейских стандартов жизни. Сегодня все говорит о том, что «прозападная мутация» сознания восточнославянского общества вступает в завершающую фазу. В обозримом будущем наивно-утопические установки «жить как на Западе» должны смениться возрождением Русской идеи в ее наиболее широком понимании, включающей в свое содержание самобытно-духовные достижения и Белой Руси, и Украины.

России и близкородственным ей народам сегодня жизненно необходимо провозглашение русского цивилизационного проекта, практическая реализация которого позволит дать метафизический, экономический, политический и культурный ответ на целый ряд серьезнейших вызовов современности, создать новую реальность, новое могущество и, тем самым, осуществить новый поворот в своем историческом пути.

Определенную уверенность в такого рода поворот событий придает то, что ориентация на служение идеалу коренится в глубинных пластах русского национального характера. Известный философ ХХ века Л. Н. Карсавин, говоря о русском характере, писал: «Уже неоднократно отмечалось тяготение русского человека к абсолютному... Ради идеала он готов отказаться от всего, пожертвовать всем: усомнившись в идеале или в его близкой осуществимости, являет образец неслыханного скотоподобия или мифического равнодушия ко всему»8. Вот этот «образец неслыханного скотоподобия» или «мифического равнодушия ко всему» мы сейчас наблюдаем среди значительной части населения России, которое, полностью отказавшись от социалистического идеала, разуверилось во всем. Русский человек без служения великому идеалу теряет себя, испытывает сильный дискомфорт. Поэтому потребность в общезначимых идеях и интегрирующих идеалах быстро нарастает в российском обществе. Даже сейчас, в период небывалой униженности и подавленности, Россия по качеству фундаментальных разработок, по напряженности творческого поиска, по количеству людей, склонных к углубленной умственной работе, является несомненным мировым лидером духовно-синтетических исканий. «В отличие от Запада она не потеряла способность к порождению стратегических идей и воли к будущему. Важно лишь поверить в собственные силы, избавиться от комплекса национальной неполноценности и сделать решительную ставку на теоретические модели и технологии будущего»9.

Восточнославянским народам необходима духовная мобилизация. Данную необходимость диктует актуальный характер вызовов обществу, которые в своей действительности сегодня проистекают не только из прошлого, но и во все возрастающей степени продуцируются будущим и требуют для адекватного ответа на них интеллектуальных прорывов и новых проектных решений, соответствующих реалиям современности. Восточнославянские мыслители, озабоченные состоянием своих стран, должны противопоставить бесперспективности идей западников, занятых лишь торгом вокруг наиболее выгодной траектории встраивания восточнославянских стран в западноевропейскую цивилизацию, мобилизационный «проект будущего» опережающего, а не догоняющего характера, выявляющего оптимальные пути развития восточнославянских народов на собственной культурно-цивилизационной основе, выдвинуть и обосновать собственную теорию, точнее, метатеорию, позволяющую сформировать принципы и направления движения Беларуси, России, Украины в сторону свободной, не занятой и не детерминированной другими странами и народами ниши существования в нынешнем противоречивом и сложном геополитическом пространстве.

При этом мы убеждены, что «вулкан истории» отнюдь не потух и способен к новым цивилизационным «выбросам». «Цветущее многообразие» (выражение К. Леонтьева) культур не оставлено навсегда позади, и «конец истории» еще пока не наступил. Космогонические процессы образования новых миров (моделей) еще, к счастью, продолжаются, и история остается открытой для творчества, для поисков новых, неизведанных путей развития. Всего за 30–40 послевоенных лет в мире появилась, наряду с атлантической, новая цивилизационная модель — тихоокеанская. Нет поэтому никаких оснований с порога отрицать и возможность появления еще одной модели — «евразийской», например. Евразийская модель — это специфическая цивилизационная общность, интегрирующая импульсы Запада и Востока, Севера и Юга и по-своему преломляющая, творчески синтезирующая их. Она должна быть направлена на изживание раскола восточнославянских народов и внутрироссийского раскола, быть ориентированной на всемирность и всечеловечность. Иначе говоря, проблема состоит в том, чтобы разумно соединить лучшие черты многовекового опыта восточнославянских народов, в том числе и опыта их недавнего советского прошлого, с достижениями стран Востока и современных государств Европы и Северной Америки, отсекая при этом все то, что не соответствует историческим традициям и национальным интересам этих народов и ведет к потере ими своей самоидентификации, своей осевой, центральной, смыслообразующей ценностной идеи.

 

 


1    Стрельченко В. И. К вопросу о реальности славяно-русской философской традиции // Традиция отечественной философии: мат. выступлений и тезисов докладов на междунар. научн. конф. Гродно, 1991. С. 41–42.
2    Гулыга А. В. Русский религиозно-философский Ренессанс // Наш современник. 1990. № 7. С 185.
3   Философия / Под ред. В. П. Кохановского. Ростов-на-Дону, 1995. С. 11–12.
4   Покровский Н. Е. Одиночество и аномия (Философские теоретико-социологические аспекты): автореф. дис. … д-ра соц. наук. М., 1996. С. 16.
5   Степин В. С. Российская философия сегодня: проблемы настоящего и оценки прошлого //Вопросы философии. 1997. № 5. С. 12.
6    Горелов А. А. Экологическая идеология и будущее России // Свободная мысль. 1995. № 1. С 52–53.
7   Гулыга А. В. Русская идея как постсовременная проблема // Русская идея. М., 2002. С. 22–23.
8   Русская идея. М., 1992. С 322.
9   Иванов А. В., Фотиева И. В., Шишин М. Ю. Время великого размежевания: от техногенно-потребительской — к духовно-экологической цивилизации // Вести Московского университета. Сер. 7. Философия. 1999. № 6. С 18.

Об авторе

Кирвель Ч. С. (г. Гродно, Беларусь)