Летят журавли

В этот раз Мишка с матерью на сбор брусники потратили времени больше обычного — целый день. На их постоянном месте у Малой речки кто-то ее уже обобрал, прошелся по ягоднику с хапучестью бульдозера. Ягоду брали наверняка совком. Веточки-крохотульки замяты, глянцевые листики безжалостно потоптаны, многие кустики с корнями вырваны. Пришлось идти к Россохе, но и там нетронутых полян не нашлось, одни оборыши. С обобранных участков за день с трудом набрали по ведру, но благодаря этому в турсуках1 осталось место для рыжиков, которые год от года селились в еловом лесу возле большого болота. Наполненный ягодами и сладко пахнущими грибами Мишкин турсук был тяжел, его лямки тянули и врезались в плечо, и подросток на ходу то и дело оттягивал их руками, ослабляя давление и давая немного отдохнуть своему телу. Мать, видя это, часто делала остановки, поглаживая и слегка массируя плечи сына, приговаривала:

— Свой груз, своя ноша не тянет.

— А какая тянет ноша?

— Не своя, — улыбалась мать.

— Разница-то какая?

— Значит, есть, раз так говорят. Потерпи немного, Миша, сейчас до кулиги2 дойдем, а там по полю, и считай, что дома.

— Ага, потерпи, далеко еще, — вздыхал мальчишка, под тяжестью хорошей добычи уныло бредущий кочковатым бездорожьем осеннего леса.

Мать, чтобы подбодрить сына, иногда очерчивала рукой возле себя незримый полукруг, как будто хотела заключить в него и приблизить к сыну все самые на ее взгляд красивые места. Она всегда стремилась поделиться с людьми своей радостью, вовлечь в поле своего теплого света и всех обогреть. Мишке она и сама казалась солнцем сейчас, когда осторожно пригибала к его лицу веточку осины и восторженно говорила:

— Миша, посмотри, как через лист проходят солнечные лучи, высвечивая каждую его жилку. И цвет листика меняется. Заметь, и веточка стала похожа на золотистую змейку. Ах, какая же красота в природе!

Они останавливались, снимали турсуки с плеч и любовались невиданными красками леса. Казалось, этой осенью они совсем не такие, как прошлой. Желтый нынче стал совсем золотым, красный уходил в клюквенно-брусничные оттенки, а зеленый был каменно-холодным, малахитовым.

— Миша, ты только прислушайся! Нас окружают тысячи звуков, отличные друг от друга, они сливаются и кажутся единым, вечным голосом жизни. Слышишь, как тревожны клики собирающихся в чужие земли родных наших птиц. А там, посмотри, раскачиваясь, скрипят старые деревья, словно горюют, чуя лютую зиму. Ты думаешь, деревья нам даны только для того, чтобы печки топить да из их стволов дома строить? Не только. Они еще и почву оберегают, сбрасывают листву на землю, укутывают ее теплым, разноцветным лоскутным одеялом, чтобы не промерзала в морозы. Ведь в ней должны перезимовать и корешки, и зернышки. А вот, посмотри, — какие высокомерные сосны. Только они имеют такие стройные янтарные стволы, в старину из них делали военные корабли. Так они и называются — корабельные сосны.

Женщина брала сына за руку, и они шли дальше обнадеженные, что с каждым шагом приближаются к деревне. Мать с горечью замечала, как устал сынишка. Увидев на дороге сухую сосновую ветку, подняла ее, укоротила, обломала сучья и подала Мишке.

— Вот тебе посох.

— Ну я же не дед какой-то.

— С посохом и молодые ходят, лишняя опора на трудном пути не помешает.

— Ну как? — обратилась она к сыну после первой сотни шагов.

— Здорово. Так легче, действительно. Спасибо, мамочка.

— Видишь, надо применять вековой народный опыт.

Так за разговорами и с небольшими передышками добрались они до кулиги. Поле открылось сразу, за поворотом, и мгновенно ослепило дивным видением. Мать схватила Мишку за руку и, приложив к губам палец, оттащила сына на несколько шагов назад.

Он попытался сопротивляться, но мама категорично покачала головой и глазами показала на поле. Прижав к себе Мишку, замершего за невысоким ельником, она восхищенно выдохнула:

— Журавли...

— Да, — поддакнул удивленный Мишка. — По всему полю.

Через ветки маленьких елочек было хорошо видно, что все поле, протянувшееся от леса до реки, было занято большими грациозными птицами. Занятые своими непреложными заботами, они все были в движении, кто-то важно вышагивал на длинных палочках-ножках, похожих на ходули, кто-то, наклоняясь, выискивал мышонка-лягушонка или что-то еще съестное на недавно скошенном поле.

Мишка впервые увидел такое множество журавлей.

— Зачем они здесь, мама?

— В дорогу собираются. Перед отлетом вожак привел свою стаю попастись на скошенном поле, они здесь наедаются впрок, склевывают опавшее зерно. Сил набираются.

— Подойдем ближе.

— Нельзя, Миша, журавль осторожная птица. Видишь — летает парочка. Это дежурные, они наблюдают за округой. Как только мы шагнем, вся стая поднимется и улетит.

— И как нам быть? У нас же нет другого пути, кроме как через поле.

Мать замолчала и после недолгого раздумья сказала, как о деле решенном.

— Придется идти в обход, через лес, Миша.

— Но это же огромный крюк!

— Да, крюк, но журавлей беспокоить не будем. Жалко их. Ты не представляешь, какая трудная и опасная дорога их ожидает. Не все долетят до южных земель, не все весной вернутся обратно. Пусть еще немного порезвятся на отчей земле, родненькие.

Мишка не стал спорить, он знал, что мать если решила сделать доброе дело, то не изменит намерения, и даже Мишкины слезы не помогут. Колени не сгибались, плечи ныли, спина болела, а путь в обход был в два раза длиннее, чем через поле. Мать, чтобы облегчить Мишкины страдания, взяла его посох, один конец положила на плечо сыну, другой — на свое, разместив турсук посередине. Друг за другом, гуськом так они и пошли по окружному пути.

На очередном привале мать, прижав Мишку к себе и вытянув ноги, стала разминать кисть правой руки, занемевшей от держания посоха на плече. Потом печально сказала:

— Знаешь, Миша, журавли самые мои любимые птицы, они похожи на людей, красивые, верные, выражающие свои чувства как будто по-человечески. Запомнился мне один случай. Давно это было, тогда, когда мы с твоим отцом еще только собирались пожениться.

— До войны?

— Конечно, до войны, после нее забот много было, некогда следить за журавлями, только в небе их и видели. Так вот весной, когда они вернулись из теплых краев на свою поляну, мы с твоим отцом видели редчайшее зрелище — журавлиный танец.

— Они танцуют? — удивился Мишка.

— Очень красиво танцуют! Соберутся в кружок, один или два выходят на середину и начинают пируэты выделывать. Сначала слегка подпрыгивают. Потом пускаются в настоящий пляс, даже коленца выкидывают, да такие, что помрешь со смеху. И кружатся, и прыгают, и крылья распластывают, и вприсядку принимаются, точно «трепака» отплясывают на своих ходулях. А те, что по кругу стоят, не просто смотрят, а тоже в такт ногами-шпильками притопывают и крыльями прихлопывают.

— Как же это? Сама говоришь, что они близко не подпускают, а вы все это разглядели.

— Случайно, роднулька моя. Так уж Бог дал, вернее, показал перед грядущими испытаниями. Наверное, чтобы сильнее мы свою землю возлюбили. Не знали мы, что скоро многим придется идти за нее воевать, а кому-то и голову сложить. А чем сильнее Родину любишь, тем нещаднее врага бьешь и в победе не сомневаешься. Вот Господь нас и сподобил — чудо такое показал. Может, память об этом журавлином танце помогала твоему отцу и воевать, и побеждать.

— Мама, а какая польза от журавлей?

— Журавль — птица не промысловая, его не едят. Не знаю, в нашей деревне в мою бытность никто журавлей не обижал. Если Господь дал ему жизнь, значит, нужен он нам. Да и как же без него? Не представляю ни осень, ни весну. Журавлиный клин как стрелка на циферблате года. А красота-то какая! Ничего не видела красивее журавлиной стаи, летящей над миром!

Прощальная их песня, печальный клик любое сердце милосердной любовью умягчает. Ну, что поделать, если родные просторы в зимнюю пору так к ним немилосердны. Вот и улетают они из дома. А по весне счастье-то какое, когда слышится в поднебесье дружная журавлиная перекличка. Одного этого достаточно, чтобы поверить в то, что добра на земле много-много больше, чем зла.

Мишка смотрел на вдохновенное материнское лицо, на голубые ее глаза, на русые волосы. Не было ничего прекраснее маминого лица и этих проникновенных слов.

До дому добрались поздно вечером, Мишка, не ужиная, залез на печку, обнял подушку и уснул как убитый.

Утреннее солнце не то чтобы выплыло, но прямо-таки выпрыгнуло из-за сопки, казалось, торопилось свою миссию выполнить — одарить мир светом, осветить все пути. По-хозяйски загорланили петухи. Но Мишку, привычного к их ариям, разбудили не они и не солнечные лучи, а прекрасно-печальные незнакомые его маленькому сердечку поднебесные крики.

— Что это?

Мальчик подбежал к окну, но вставленная к предзимью вторая рама не давала возможности охватить взглядом все небо. На ходу надернув штаны, в ботах на босу ногу Миша выскочил во двор.

Он сразу увидел маму. Она стояла посередине двора, приложив ко лбу руку козырьком, защищавшим глаза от слепящих солнечных лучей, и смотрела на небо, слегка запрокинув голову. Мишка пристроил свой взгляд в параллель к направлению ее взора и тут же зажмурился — свет ослепил и его. Он заслонил солнце ладонью вытянутой руки и, не столько увидел, сколько услышал журавлей.

— Курлы... Курлы... Курлы…

Несколько клиньев, геометрически подобными фигурами, друг за другом высоко в небе проплывали над деревней, над Красным Яром, рекой и полями. И дальше, дальше, дальше...

— До свидания, родные, — шептала Мишкина мама. — Возвращайтесь, детушки мои.

Слов не было слышно, но губы ее еще шевелились, что-то шептали. Молитву — догадался Мишка, когда увидел, как мать широким крестным знамением осеняет во след журавлиный клин.

Распластав сильные крылья, птицы летели прямо на солнце. Казалось, во всеобщем центростремительном порыве они хотят окружить его своей мощной живой цепью и притянуть, приблизить к остывающей земле, чтобы согреть и поля, и реки, и яры. Чтобы в родном краю навсегда установилось лето, и больше не нужно было бы им ни улетать, ни возвращаться.


 


1   Турсук — (вост-сиб. диалект) — берестяной кузовок, используемый для сбора грибов и ягод.
  Кулига — раскорчеванное место или часть поля, расчищенного для земледелия.