«В огне побед, в дыму клевет…»

* * *

Пишу не чью-нибудь судьбу —
Свою от точки и до точки,
Пускай я буду в каждой строчке
Подвластен вашему суду.
Ну что ж, я просто человек,
Живу, как все на белом свете.
Люблю, когда смеются дети,
Шумят ветра, кружится снег.
Мое хмельное забытье,
Мои дожди, мои деревья,
Любовь и жалость — все мое,
И ничему нет повторенья.
А все же кто-нибудь поймет,
Где грохот времени, где проза,
Где боль,
Где страсть,
Где просто поза,
А где свобода и полет.


* * *

Вновь странствуя в отеческом краю,
Сбирая память по мельчайшим крохам,
Я, русский человек, осознаю
Себя как современник всем эпохам.
Пускай их тяжесть давит на плеча,
Но я их вырву из тенет забвенья,
Когда, то восклицая, то шепча,
Мне говорят родные поколенья:
— Не подводи полузабытых нас,
И без того судьба была сурова,
Но, может быть, придет желанный час
И наши муки воплотятся в слово.
Изломаны огнем и клеветой,
Мы выжили, как куст чертополоха,
Который вдруг увидел Лев Толстой,
Чтобы поведать о судьбе простой
Хаджи-Мурата, кончившего плохо!

* * *

Слева Псков, справа станция Дно,
Где-то в сторону Старая Русса —
Потому-то и сладко, и грустно
Поглядеть на прощанье в окно.
В тех краях продолжается путь,
Где когда-то, беспечно болтая,
Колокольчик, легенда Валдая,
Волновал истомленную грудь.
Опускается красный закат
На дома, на подъемные краны,
И летят вдоль дороги туманы,
И бегут облака наугад.
Здравствуй, русско-советский пейзаж,
То одна, то другая примета.
Колокольчик... Приятная блажь...
Здравствуй, родина... Многая лета!
В годы мира и в годы войны
Ты всегда остаешься собою,
И, как дети, надеемся мы,
Что играем твоею судьбою.

* * *

Россия — ты смешанный лес.
Приходят века и уходят —
То вскинешься ты до небес,
То чудные силы уводят
Бесшумные реки твои,
Твои роковые прозренья
В сырые глубины земли,
Где дремлют твои поколенья.

* * *

Как сотни лет тому назад,
Кричит петух в рассветной сини
И дышит в окна старый сад
Дыханьем тлена и теплыни.
На родине такая тишь,
Которой в мире не осталось,
И только в ней ты растворишь
Свою февральскую усталость.
Когда, вскипая у окна,
Сирень к тебе протянет ветви,
Обрывки золотого сна
Обволокут тебя, как в детстве.
Но что за дело до тебя
Реке, распутице, равнине?
Они, все сущее любя,
Тебя случайно сохранили.
Земля не ведает утрат,
И нет — но это не жестоко —
В своем отечестве пророка,
Как сотни лет тому назад.

* * *

Церковь около обкома
Приютилась незаконно,
Словно каменный скелет,
Кладка выложена крепко
Ладною рукою предка,
Простоит немало лет.
Переделали под клуб —
Ничего не получилось,
То ли там не веселилось,
То ли был завклубом глуп.
Перестроили под склад —
Кто-то вдруг проворовался,
На процессе объяснялся:
Дети... трудности... оклад...
Выход вроде бы нашли —
Сделали спортзал, но было
В зале холодно и сыро —
Результаты не росли.
Плюнули. И с этих пор
Камни выстроились в позу:
Атеистам не на пользу,
Верующим не в укор.
Только древняя старуха,
Глядя на гробницу духа,
Шепчет чьи-то имена,
Помнит, как сияло злато,
Как с причастья шла когда-то
Красной девицей она.

Три голоса

«Споили нас!» — «Вы сами виноваты!»
«Сгноили нас!» — «Вы сами виноваты!»
«Растлили нас!» — «Вы сами виноваты!»
Так, значит, жди возмездья и расплаты.
Но как, однако, зло объединилось!
И почему в своем родном краю
Душа болит и, словно Божью милость,
О честной смерти Родину молю?
Не миновать какой-то новой жертвы
Во имя новой веры и любви,
Об этом воют мировые ветры,
Но — жертва, значит, снова на крови!
А Белое клокочущее море
Бьет в берега, и пена волн седых
Шуршит и шепчет: «Ты забыл, что горе
Тому, кто соблазняет малых сих!»

* * *

          Мы — дети страшных лет России...
                                                         А. Блок

В бору шумит весенний ветр,
Его дыханье все влажнее...
Мы — тоже дети страшных лет,
И неизвестно, чьи страшнее.
Когда в дыму горел вокзал
И мать металась вдоль перрона —
Я сам от смерти уползал
И, как щенок из-под вагона,
Выглядывал на белый свет
«В его минуты роковые»...
Да что там! Не было и нет
Благих и безмятежных лет
У нашей матери — России.
В огне побед, в дыму клевет,
В объятьях славы и разора
Мы жили... Но глядел весь свет
На нас, не отрывая взора.
Опять весна и синева!
Гуляют по сосновым чащам
Ветра, и старая трава
Горит в огне животворящем.
Не пряча глаз — вглядись в судьбу:
Увидишь знак преодоленья,
Начертанный на чистом лбу
У молодого поколенья.
Живи, мой сын! На белый свет
Гляди пристрастными глазами,
Прокладывай в пространстве след
И знай: вы дети новых лет!
Каких? — вы разберетесь сами!

* * *

Непонятно, как можно покинуть
Эту землю и эту страну,
Душу вывернуть, память отринуть
И любовь позабыть, и войну.
Нет, не то чтобы я образцовый
Гражданин или там патриот —
Просто призрачный сад на Садовой,
Бор сосновый да сумрак лиловый,
Темный берег да шрам пустяковый —
Это все лишь со мною уйдет.
Все, что было отмечено сердцем,
Ни за что не подвластно уму.
Кто-то скажет: — А Курбский? А Герцен? —
Все едино я вас не пойму.
Я люблю эту кровную участь,
От которой сжимается грудь.
Даже здесь бессловесностью мучусь,
А не то чтобы там, где-нибудь.
Синий холод осеннего неба
Столько раз растворялся в крови —
Не оставил в ней места для гнева —
Лишь для горечи и для любви.

* * *

Добро должно быть с кулаками.
Добро суровым быть должно,
Чтобы летела шерсть клоками
Со всех, кто лезет на добро.
Добро не жалость и не слабость.
Добром дробят замки оков.
Добро не слякоть и не святость,
Не отпущение грехов.
Быть добрым не всегда удобно,
Принять не просто вывод тот,
Что дробно-дробно, добро-добро
Умел работать пулемет,
Что смысл истории в конечном
В добротном действии одном —
Спокойно вышибать коленом
Добру не сдавшихся добром!

* * *

Никогда не желал отличать
Правду жизни от правды искусства,
Потому и привык отвечать
Словом на слово, чувством на чувство.
Я фальшивых бумаг не плодил
И за все в этом мире суровом,
Как умел, не торгуясь, платил
Неразменными чувством и словом.
Если кто недоволен — прости
За наивные эти минуты,
Но другого не вижу пути
И другой не имею валюты.

* * *

Гуляет ветер в камыше,
Пылит разбитая дорога,
Шумит река, и на душе
Так хорошо и одиноко.
Прощай, веселая пора,
Случайно выпавшая милость,
Как дым угасшего костра,
Ты в синем небе растворилась.
Что говорить! Конечно, жаль
Живую грусть осенней воли,
И остывающую даль,
И отцветающее поле.
Но чтоб не очень тосковать,
Чтобы перенести разлуку,
Я научился понимать
Одну жестокую науку:
Я научился каждый час,
Который родиной дается,
Любить как бы в последний раз,
Как будто больше не придется.