Восхождение

Повесть-притча

ВОЗВРАЩЕНИЕ

У Синь наконец-то вернулся домой. Пять лет службы на чужбине, пять лет! И вот — во всем своем великолепии весна возвращения. Все цвело, благоухало. От запаха буйной зелени слегка кружилась голова.

Постаревшие родители, возмужавшие сестра с братом радостно встретили его. До поздней ночи сидели за разговорами, наговориться не могли. Столько накопилось за эти годы! Деревенских новостей было великое множество. Кто умер, у кого дети родились, у кого свадьба. Из сверстников и на год на два младше-старше кто куда подался, кого призвали, как в свое время и его, на службу, кого на принудительные работы.

Между новостями родные, гордые его успехами, расспрашивали о службе, о заставе, каким чудом он попал в ряды пограничников — недосягаемой элиты армии.

Он рассказал о генерале Дин Хуне, его преемнике Инь Си, великом мудреце Лао-Цзы и, конечно же, о своем самом близком друге Дин Лю. О заставе Саньгуань, защите крепости, о поездке в Хунские степи.

Тут впервые осенило его странное щемящее чувство утраты или сожаления по утраченному. Вначале он не мог понять, что это. Теперь издалека все показалось иначе. Намного лучше, даже возвышеннее, чем было на самом деле. А застава Саньгуань, если вдуматься всерьез, была, оказывается, обителью избранных. А он, каким-то чудом допущенный туда, взял и бросил все, ушел в никуда. Как его уговаривал остаться Инь Си! Водил с собой в какую-то темную комнату, в которой У Синь ничего не понял.

Впервые в душе зашевелилось пока еще легкое, не осознанное до конца подобие сожаления об отказе от службы. Он очень удивился, ведь служба казалась ему настолько принудительной и нежеланной, что и думать о ее продолжении тогда показалось бы дико.

 

* * *

Назавтра, прямо с утра У Синь впрягся в весенние полевые работы. Ремонтировали регулируемые заливные поля на горных террасах. Чтобы укрепить их, таскали землю, камень и песок. Работа тяжелая и грязная, но необходимая. Затем, как только подготовили поля, настала пора сажать рис, бобы и еще много чего. Постоянно требовалось напрягаться из последних сил, чтобы успеть: то орошение террас, то спуск воды, то борьба с сорняками. Так продолжалось до первого урожая. Собрали его, но передышки не получилось, надо было начинать новый цикл.

Год выдался удачный, трехурожайный. В разгаре сбора третьего к У Синю приехал друг Дин Лю, получивший отпуск. Радости встречи однополчан предела не было. Но поджимали работы, и Дин Лю принялся помогать.

Говорили на ходу. Если у Дин Лю, выбравшего судьбу служивого, впереди все было ясно, то будущее У Синя было в сумерках. Он еще ничего не успел обдумать. Пришлось рассказывать другу небылицы о том, что решил готовиться сдавать экзамены на чиновничью службу. А что оставалось делать? Говорить о том, что останется тут и всю жизнь посвятит беспросветному крестьянскому труду, он не мог. Было ясно только, что жить так, как живут родители, он не хотел.

После отъезда друга наступили слякотные осенние дни, постепенно перешедшие к зимним. Народ праздновал завершение урожая, радовался, что удалось рассчитаться с долгами и налогами.

У Синь представил свое будущее в этой родной среде и ужаснулся. Вот он скоро женится, заведет свой дом, получит надел, народит детей. Чтобы кормить семыо, надо будет всегда вот так надрываться из последних сил. Если, не дай Бог, наступит неурожай, за неуплату налога отнимут сына...

 

* * *

Истинная суть китайских праздников долгое время оставалась недоступной для хуннов. Медленно вживались они в китайскую среду. Живя не первый век вместе, бок о бок, хунны не понимали главного содержания этих праздников. А оно исходило из того, что жизнь китайского крестьянина была строго зависима от времен года: зима — лето, весна — осень. Большинство праздников обычно приурочивались к зимнему времени. Широта и роскошь этих праздников поражали воображение. В этих праздниках человек вдоволь наслаждался тем, что в обычное время было ему недоступно. Это было обилие всякого изыска, еды, танцев, украшений, гостеваний, разговоров, вообще отдохновения души и тела.

Китаец за эти праздничные дни как бы насыщался всем, о чем, может быть, мечтал целый год. Это было одним из главных источников его долготерпеливого характера, выносливости и покорности.

Для хуннов же было непонятно даже временное раскрепощение. За многие века они, народ, живущий в суровых степных и горных условиях, почти никогда не расставались с оружием, днем и ночью были начеку. Что касается праздников, вольная жизнь хунна длилась круглый год. Постоянно кочевья, новые открытия, новые просторы давали радость разнообразия впечатлений.

Отсюда была их нетерпимость ко всякого рода ограничениям и запретам, к проявлению малейшего намека посягательства на свободу.

Китайские же законы исходили из требований хозяйственных, бытовых и государственных. Они часто противоречили даже традициям, но народ, проявляя терпение и покорность, подчинялся. Конечно, во всяком деле есть своя мера, своя граница, перейти которую ни в коем случае нельзя, не часто, но бывало, когда оборзевшие чиновники на местах, надеясь на безмерное терпение подданных, доводили их до крайнего состояния — до бунта. У Синь, однажды бывший свидетелем такого бунта, заметил, что бунт чем-то неуловимо напоминал праздничное состояние. Чем именно? Этого ему не понять. Скорее всего, видимо, прежде всего тем, что в этот краткий период зажатый всякими ограничениями, загнанный нуждой несчастный человек наконец-то пытался выпрямиться.

Но это было печальное зрелище.

 

* * *

Хотя У Синь ничем внешне не проявил свое внутреннее смятение, все же мать каким-то образом чувствовала назревающее в нем решение уйти. Но куда? Она переживала, но молча. Ведь из уходивших из крестьянства мало кто выживал. Большинство пропадало. А тут пусть трудная, но испытанная многими поколениями жизнь.

Еще ничего не свершилось, но мать, изо всех сил пытаясь предотвратить, как ей казалось, роковое решение сына, однажды заговорила с ним...

— Ты еще больше стал похож на отца... Ты почти настоящий китаец, я этого очень хотела, — сказала однажды мать, теребя его темные волосы.

— Но пытливые все равно угадывают во мне хуннское и сразу отстраняются. Почему так? Почему люди так боятся нас и всего хуннского?

— Видимо, потому, что наши слишком много бед свершили. Много проблем из-за нашей нетерпимости, неуступчивости. Поэтому и не доверяют. Это недоверие, возможно, сидит у них в крови, и так они поступают, даже не понимая, не вникая, по глубинной памяти... Э-э, сколько мы натворили... Это только Бог и помнит.

— Но одного не пойму... Там, на окраине все, ну почти все имеют хуннскую кровь. Почему человек, более меня похожий на хунна, смотрит на меня голубоватыми глазами с таким недоверием?

— Это сложно сказать. Возможно, он сам пытается освободиться в себе от всего хуннского, которое везде торчит, мешает обыденной жизни... Вот они и буйствуют против себе подобных.

— Но почему?

— Это из области необъяснимого... Многие вещи необъяснимы, ибо корни их уходят вглубь, очень глубоко, в недосягаемую глубину. Вот эти-то корни питают многие наши метания, странные стремления, несвойственные и часто абсурдные желания.

— Я обрублю эти корни и оторвусь от ненужных мне побуждений... Непредсказуемых, неожиданных.

— Как ты отрубишь? Многие пытались. Не получалось.

— У меня получится, — решительно заявил У Синь.

— По мне, надо просто жить. И не пытаться насильно изменять жизнь и обстоятельства. Надо смириться...— уговаривала мать.

— Смириться?! Никогда! Я буду менять свою жизнь так, как она нужна мне.

— Как, как ты собираешься тогда жить? — с тревогой спросила она.

— Пока не знаю. Но не буду жить так, как вы живете. Хватит терпеть эту нужду, эту зависимость от урожая... От прихотей начальства.

— Сынок, пойми, люди, где бы ни были, не могут жить без распорядителей, устроителей жизни. Куда бы ты ни попал — везде будут начальники, требующие что-то от тебя. Всегда надо будет находить с ними общий язык.

 

ВЫБОР ПУТИ

У Синь понял одно: надо быстрее принять решение. Иначе жизнь затянет как болото, и ты уже никогда из него не выберешься.

Уже заглядывались на него девушки на выданье. Их родители как бы незаметно стали чрезмерно учтивы. Куда это клонится, он скорее чувствовал, чем понимал. Для него это было великой опасностью. Жениться, поддавшись сложившейся ситуации, значит, обречь себя на такое же безысходное существование, какое было у родителей. Он этого решительно не хочет. Но как? Как жить дальше? Пока он отринул два пути: первое — службу на границе, где остался друг, второе — крестьянскую жизнь...

А что третье? Выбора было не так много. Да совсем не было. В нем зрело одно-единственное решение: разбогатеть и тем самым выбиться из безысходной жизни, окружавшей его.

Но каким образом это сделать?

Мать сердцем поняла, что сын уйдет из родного дома в поисках лучшей доли. Не он первый и не он последний выбирает путь, полный опасностей. Многие сгинули на этом пути. Из их деревни почти никто не достиг желаемого. Это и пугало мать. Но где-то в душе она поддерживала решение сына...

А сын чувствовал это и был безмерно благодарен матери.

Все! Надо идти! Но куда податься? Конечно же, туда, куда обращался взор, на север, в сторону бескрайних земель предков.

И вот наступило это утро. У Синь взял свою солдатскую, заранее заготовленную котомку и отправился в дорогу. Мать проводила его до околицы. Пожелала счастья. Заплакала она уже тогда, когда он решительно пошагал к горизонту и не оглянулся.

Дорога привела его к переправе через реку Хуанхэ. Здесь кончалась земля государства Чжоу. Весь тот берег считался хуннским, хотя она на самом деле была нейтральной территорией, ибо хуннское кочевье простиралось досюда только во времена великих засух, когда степь превращалась в пустыню, что, слава Богу, бывало крайне редко.

Та сторона всегда славилась возможностью добыть деньги, и это манило в нее авантюристов всех мастей. Там, подальше от жестких китайских законов, царили уже иные порядки. Это была уже заграница, которая всегда тянет людей определенной породы. Типа легендарного контрабандиста Чжан Чженя.

Для обычного же человека там нет спокойного места, где бы он мог обустроиться и жить. Там все чужое, чуждое, враждебное. Многие вещи там истолковываются совсем превратно, превращая добро в зло, порядочность в бесчестье и наоборот...

Все это так.

Но все относительно.

Особенно прельщает то, что многие вещи, невозможные здесь, — там становятся доступны.

Если здесь У Синю — человеку низшего сословия, почти нет надежды вырваться из своей среды, то там это можно. Если повезет, конечно.

То, что здесь можно обрести только посредством неимоверного рабского труда, потратив всю жизнь, да и то без гарантии, там можно добиться, говорят, в считанные месяцы, от силы год-два. Наверное, в таком непростом деле и риск большой, должно быть. Но игра стоит того.

 

ПЕРЕПРАВА

Переправа здесь действовала издревле. Видимо, в этом месте было наиболее удобное место. Сюда сходились несколько крупных дорог. Здесь был большой базар, где продавались всякие диковинные товары. Сотня, не меньше, самых разнообразных лодок, принадлежали старику очень крупного телосложения по прозвищу Старый Лодочник.

Он с восхода да заката сидел на высоком берегу, на камне, похожем на лежанку, и следил за передвижениями своих лодок и за всем, что происходило вокруг. Удивительно было то, что он все запоминал, начиная с того, в какой лодке сколько человек и какие передвижения и события происходили на обеих берегах. Многие споры приходилось решать ему тут же, сидя на своем троне.

У Синь чем-то понравился ему и был сразу принят гребцом на маленькую лодку со старым кормчим.

Работа была тяжелой, но интересной. Целый день приходилось бороться с бурным течением Хуанхэ. В первое время течение сносило их далеко вниз, и после переправы приходилось лодку тянуть вверх. Но со временем У Синь наловчился и уже ничем почти не отличался от опытных гребцов. Старый кормчий часто впадал в дрему, и У Синь сам держал курс. Это сразу заметил Старый Лодочник и одобрительно хмыкнул.

На ночь У Синь устраивался на ночлег тут же в лодке. Спал, подстелив одну соломенную циновку и укрывшись другой.

Под легкое покачивание и шум воды он, уставший за день, почти мгновенно засыпал. Иногда просыпался от холода и сырости и, смотря на звезды, думал о своем по-прежнему туманном будущем.

 

НОЧНАЯ ЖИЗНЬ

Если днем на реке шла обычная трудовая жизнь, то ночью все было иначе. Переправа закрывалась, и до утра на первый план выходило трехэтажное роскошное здание, возвышающеея на самом берегу реки.

С наступлением темноты в нем зажигалось множество разноцветных фонарей. Это был дом, где развлекались богачи. Для их удобства и удовольствий там было предусмотрено все. Порой такое, что обычному человеку и в голову не придет. Посетители этого земного рая были особыми людьми, со множеством слуг и помощников.

У Синь с жадностью следил за ними. Для него наконец-то прояснилась цель жизни. Каким-то, может быть, даже невообразимым чудом, но он должен попасть в этот круг счастливчиков. Вот где, оказывается, настоящая, подлинная жизнь, полная свободы, безграничной воли и прочих прелестей. Все то, чего полностью лишен маленький человек.

А каким образом У Синь войдет в этот круг, дело десятое. Способов это сделать должно быть немало. Надо будет только выбрать способ по себе, по своим возможностям. А он ощущал, что они у него большие. Только вот как ухватиться, за что взяться, с чего начать?

Где-то через пару месяцев старый кормчий совсем ослабел, и на его место назначили У Синя. Теперь он, освобожденный от тяжелого труда гребца, оглянулся, осмотрелся вокруг. Среди переправлявшихся попадались и богачи, посещающие заветный дом с разноцветными фонарями.

У Синь пристально и жадно следил за их повадками, привычками, слушал и запоминал их разговоры. Разные среди них попадались люди. Видимо, не все завсегдатаи заветного дома были настоящими богачами. Их как раз и было немного. А в основном там околачивались разного рода проходимцы с сомнительными занятиями, которые спускали здесь свои случайные заработки.

Они, в основном, занимались контрабандой редких здесь и поэтому пользующихся большим спросом товаров, которые тайно завозили с хуннской стороны: сушеное мясо, хурут, шкуры, кожа, оружие, драгоценные камнн.

Это было опасное, запрещенное законом и преследуемое государством занятие. Попадешься — пойдешь на каторжные работы.

Но контрабанда была как магнит — она была самым легким и доступным способом быстро разбогатеть. Но она не прельстила У Синя, бывшего пограничника. Поэтому он не согласился ни на одно даже заманчивое предложение контрабандистов.

Раз в неделю кормчие со всех лодок в определенное время отчитывались перед Старым Лодочником. Старик, сидя на своем плоском камне, внимательно слушал каждого, при этом не упуская ничего, что происходило на переправе.

Его зеленые глаза как бы пронизывали всего тебя, и от этого становилось не по себе. Казалось, он видел все твои тайные мысли и намерения.

Непростой был старик. Крайне придирчивый и дотошный к подчиненным, но обычно строгий к новичкам, он с самого начала очень благосклонно отнесся к У Синю.

А У Синь долго не мог к нему привыкнуть. Он боялся старика, ибо чувствовал, что тот каким-то образом догадывался о его мыслях о богатстве, и что он уже не намерен тут долго задерживаться. Но старик молчал. Почему? Может, от того, что у него была единственная дочь, видимо, осчастливившая его на склоне лет своим появлением на свет. Это была всегда нарядно одетая белолицая, рыжеволосая, как отец, толстушка.

Она-то сразу обратила внимание на юношу. Видимо, понравился бывший пограничник своей выправкой. У Синь же боялся исходящей от девушки непонятной, всесокрушающей силы воли, чувствуя в ней источник опасности, да и вообще толстушки никогда не нравились ему. Такая родит ему толстых рыжих мальчиков, а это не входило в планы его будущей жизни. От хуннского начала ничего хорошего не жди, надо отойти в сторону преобладающего большинства. Это возможно. Только через маленькую, черноглазую южанку — без всякого своенравия и норова, мягкую и нежную, терпеливую и надежную.

Работа шла своим чередом. У Синь внимательно вглядывался в каждого, кто садился в его лодку. В основном это были собиратели трав, заготовщики всякой съедобной растительности, рыбаки и охотники.

Редко, но бывали и деловые люди. Эти резко отличались от основной массы трудового черного люда. Они имели слуг и помощников. Всегда о чем- то сосредоточенно думали. Были неразговорчивы, видимо, что-то высчитывали, рассчитывали.

А трудовой народ был очень разговорчив. Они охотно и с удовольствием делились новостями с кем попало, что было у них на уме — то и было на языке.

Говорили в основном о ежедневных заботах и делах, у кого как, и особо о далеких вещах и не думали, не загадывали.

 

ПОДОБИЕ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ

Кто надеялся заработать лишние деньги, устраивался на ночлег поближе к ночному заведению. Если везло, можно было за одну удачную переправу сорвать дневной заработок. Но это было редко. Зато для того, кто хотел знать побольше о богатых посетителях ночного дома, было много интересного. У Синь вслушивался в их разговоры, следя за их поведением, взаимоотношениями между собой.

Да, это был совершенно иной народ, чем обычный дневной — рабочий.

Они отличались друг от друга, как черное и белое, как день и ночь. Но, возможно, эти, мягко выражаясь, несовместимости можно и продолжить: богатство и бедность, порок и добродетель...

Хотя все в Поднебесной построено на сочетании, если не на единстве этих, казалось бы, взаимоисключающих и противоположных начал. При пристальном взгляде их можно сопоставить.

Если обычная жизнь просыпается утром, весь день проводит в тяжелых трудах и после вечернего чая отходит ко сну, то ночная жизнь начинается с этого момента и проводит время до зари очень бурно — за закрытыми дверями и занавешенными окнами. Подробностей не видать. Но утром они расходятся крайне усталые, понурые, невеселые...

Много непонятного и таинственного происходит в доме.

Каким же образом все блага мира достаются кучке богачей на их веселья, наряды, всевозможные утехи? А народ круглый год еле сводит концы с концами.

У Синь много, но безрезультатно думал о жизни, глядя на бурное течение Хуанхэ... Сколько же еще впереди будет разочарований, крушений очередных иллюзий? Издалека кажется одно, но приблизишься, вникнешь, выходит совсем другое...

Все постоянно меняется, и никак не угадаешь, что чего на самом деле означает. В заставе Саньгуань в подобных сложных размышлениях обязательно упоминался великий учитель, бахсы Лао-Цзы...

Чтобы не ошибиться в выборе цели и ее достижении, надо много думать... Проникнуть бы в суть вещей верными размышлениями, не упрощая сложное и не усложняя простое. Но как это сделать, если необученный, непосвященный, ты тупее тупого, глупее глупого? Какое упущение он сделал, когда из-за лени и непонимания не стал заниматься изучением трудов великого учителя! Теперь уже поздно. Все надо делать вовремя, когда оно возможно и доступно.

Однажды Старый Лодочник сказал:

— Я смотрю, ты выделяешься из толпы. Думаю, ты был причастен к окружению великого человека. Ты знал Лао-Цзы?

— Я слышал, что Лао-Цзы некогда служил у нас... Да и только. А так я ничего не знаю о его учении.

— Но ты имел великое счастье общаться с его последователями и поклонниками, а это совсем немало! Ты ходил по тем же каменным ступеням, на которые ступал великий учитель, наконец, дышал тем же воздухом, что и он.

У Синя глубоко поразили эти высокие слова.

Тогда он еще не знал, что Старый Лодочник тоже пограничник, и служил он тоже при заставе Саньгуань, что он и ныне нес свою своеобразную службу... Которая потом после него будет иметь свое продолжение.

Впрочем, об этом — потом. В свое время, в своем месте...

 

УЖИН У СТАРОГО ЛОДОЧНИКА

Однажды вечером Старый Лодочник пригласил У Синя к себе, но почему-то через свою дочь.

— Отец ждет тебя, — сказала она, выделив это слово «тебя».

Старик сидел на своем излюбленном месте. Солнце клонилось на закат, дул северный холодный ветер.

На маленьком круглом столе дымились горячие травяные отвары. Налил У Синю в маленькую глиняную чашку.

— Знаешь ли ты, почему я пригласил тебя?

— Нет, не знаю. Но думаю, что поговорить о делах.

— О, нет. Дела того не стоят, чтобы тратить на них этот прекрасный вечер! — сказал Старый Лодочник, окидывая восторженным взором речную гладь.

У Синю, когда он шел на вызов, грешным делом, было не по себе. Он побаивался хозяина, вдруг да какое у него замечание по работе или еще что. Теперь, видя его благодушие, успокоился, но внимательно слушал каждое его слово, следил за выражением лица.

— Ты, должно быть, удивляешься, видя этот мой восторг. В ваши годы так бывает, что человек замечает, выделяет, восхищается такими вещами, которые затем превращаются в ничто. А, казалось бы, совершенно бесполезные, несущественные вещи вдруг начинают обретать значение. Но печально то, что на постижение этой истины иногда уходит если не вся жизнь, то ее самая лучшая, созидательная часть. А многие и не достигают ничего. Так и уходят из жизни с пустой душой, потратив все силы на набивание кто желудков, кто карманов. Но вся беда в том, что содержимое карманов не уносят с собой... — Старый Лодочник вдруг умолк, глядя па пурпурный закат, затем спросил. — Ты ничего не понял из моих слов?

— Да... — слегка смешавшись, честно признался У Синь.

— Ничего, потом поймешь, спустя многие годы, — широкая, теплая улыбка озарила лицо старика. — Я не затем говорю, чтобы ты сейчас меня понял. Это сложное дело. Так не бывает, чтобы человек все сразу понимал. Не-ет. Так устроен мир, что всякая истина дается только через сравнение, через постижение разных состояний бытия. Все бы хорошо... Но печально то, что на постижение истины, как я говорил, уходит почти всегда вся жизненная энергия, так что не остается и желаний, и довольствуешься одним только созерцанием.

— А может, и хорошо, — впервые робко заметил У Синь, скорее всего из чувства жалости к старику. — Ведь и многие недоразумения происходят из-за чрезмерных желаний.

— Да... Это ты хорошо заметил. Мягко сказано: недоразумение. Точнее сказать, многие беды порождают необузданные желания... — Старый Лодочник как бы заново с удивлением посмотрел на юношу. — Интересно ты выразился. Ты об этом заранее думал или как?

— Нет, конечно... Просто... Просто к месту, к слову случайно вырвалось... — искренне признался У Синь, слегка покраснев от такого внимания к себе.

— Это хорошо, что ты сразу признаешься, а не корчишь из себя мудреца. Но хорошо и то, что ты так удачно выразился. Это редко случается. Надо уметь ценить удачные мысли. Часто в них кроется сокровище. Запомни это. — Лицо Старого Лодочника было возбужденное, он замолчал, как бы примериваясь к чему-то. — Я призвал тебя, чтобы рассказать одну очень поучительную легенду.

Старый Лодочник, немного помолчав, медленно начал.

 

ИСТОРИЯ МЕЧТЫ

Это было так давно, что никто уже не помнит, когда, где и с кем случилась эта история. Она кажется, на первый взгляд, похожей на многие сомнительные россказни, но она на самом деле подлинная... особенно тем, что в ней ясно вырисовываются многие заблуждения человечества. Очень жаль, что мало кто внимает мудрости прошлых веков. По крайней мере, до сих пор. Но по всему видно, что и в дальнейшем будет так же. К великому сожалению, если один человек еще может многое в жизни постичь, то человеческое сообщество так уже ничему не научится.

Этот номох (легенда) — об алчности.

Действие происходит в хуннской стороне, где-то на севере. То ли на берегу великой реки, то ли озера Байхал. Жил-был мальчик-лодочник, как ты, денно и нощно мечтающий обрести большое богатство. Переправа была в стороне от крупных путей, заработки были небольшие. Но мальчик не унывал, ждал, что настанет миг удачи, который превратит его из слуги, которым помыкал всякий проезжающий, в важного господина.

И воистину, кто жаждет, тому везет. Повезло и нашему мальчику: настал-таки долгожданный миг. Был ветреный неуютный вечер. К переправе подъехали трое явно чем-то возбужденных, но молчаливых путников. Все было странно в них. От одежды до поведения.

Путники потребовали немедленно их переправить, но мальчик ответил, что при такой погоде лодку сразу захлестнет и все пойдут ко дну. Но те не унимались, всячески стали уговаривать, просить, даже грозить. Мальчик не поддавался, и предложил дождаться утра, небось, погода сменится.

Они явно чего-то опасались. Это было видно. Наметанным глазом мальчик сразу догадался, что это были темные личности, а торопились, скорее всего, опасаясь погони... У них была странная поклажа — небольшие мешочки, но чувствовалось, что тяжеленные — словно булыжники напиханы в них.

Когда все увещевания не помогли, к мальчику подошел старший и, подозвав в сторону, вручил ему небольшой, но увесистый по весу мешочек.

— Держи, мальчик. Вижу, что сирота ты. И это не в оплату за услугу. Пусть это поможет изменить твою судьбу. Это золото, мальчик, ты его спрячь в надежном месте. А нас перебрось на тот берег. Мы люди деловые, нам некогда тут прохлаждаться.

После старика к мальчику подошли двое остальных и тоже вручили ему по мешочку один побольше, другой поменьше. Их мальчик засунул в карман, а тяжелый плотный кожаный мешочек с крепко завязанным узлом спрятал на берегу в надежном месте. Мальчик воспрял: вот он, миг удачи, который он столько ждал! Как быстро и просто он наступил!

Он не стал даже раздумывать, раз наступил такой баарт (фарт). Как-нибудь переправятся. Овладев золотом, он совершенно потерял страх. Хлопнув по левому и правому карманам, в которых было по мешочку золота, обрел еще больше уверенности. Решительно направился к лодке. Путники несказанно обрадовались, загрузили тяжелые мешки и... отчалили.

Волны подхватили тяжелую лодку и хищно забегали вокруг. Двое, которых мальчик по размерам их мешочков успел про себя окрестить Щедрым и Жадным, сели за весла, мальчик — на корму и направил лодку на тот берег, к алому зареву заката. Старик, стоя впереди, нервно теребил пальцами, крепко прижимая к себе свой мешок.

Как только отошли от берега, громадные волны начали нещадно заливать лодку, и она стала тонуть.

Еще была возможность до конца бороться, и если бы гребли упорно, доплыли бы до берега. Но гребцы бросили весла и схватились за свои мешки.

Старик прохрипел:

— Все... все тонем. Хватайте свое золото. Золото не потеряйте напоследок, ведь ради него гибнем... Золото... Золото!

Это были последние слова, которые услышал мальчик. Трое путников с тяжелыми мешками сразу утонули. А мальчик еще какое-то время держался за перевернутую лодку...

Старый Лодочник замолк.

Солнце уже закатилось, его заменило удивительной красоты зарево, отражаясь на изгибе реки.

— Жалко парня... — вздохнул У Синь. — Зачем он только согласился. Ничего бы с ним не случилось, жил бы да жил.

— Возможно... Но ведь корысть... — Старый Лодочник усмехнулся, с удовольствием затянулся и выпустил в сторону заката синий дым.

— Да, ему же золото отвалили. А жаль, что пропало оно... Наверное, затем кто-то счастливый нашел тот заветный мешочек...

— Да, золото жалко. Должно быть, много его было, — усмехнулся старик, заметив, как заблестели глаза у парня. — А ведь эта история имеет продолжение...

— Не может того быть! — радостно воскликнул У Синь. — Ведь они утонули и погибли. Разве не так?

— Так-то оно так... — старик, загадочно улыбаясь, глянул на закат. — Так, да не совсем... Вот слушай далыпе... А случилось вот что. Алый закат закатившегося за горизонт солнца стал последним земным видением мальчика. Как только волны сомкнулись над ним, сознание погасло. И неизвестно, сколько времени прошло, может, много, а может, и ничего, но он начал приходить в себя.

Оказался он в подводном мире. Это ощущалось везде, но почти очень схожее с земным. Только не было ни солнца, ни луны. Звезд на небе тоже не было. Светало и темнело одновременно со всех сторон, а небо — видимо, это была поверхность воды — всегда было одинаковым, без облаков.

Удивительно было обнаружить, что людей там было великое множество. Все кишело людьми, как в наших городах на рынке. Когда мальчик и путники пришли в себя, то первым делом ухватились за свои мешки, которые почему-то оказались совсем не такими тяжелыми и даже мягкими на ощупь. Удивились, но промолчали, никто не хотел развязывать тугие ремешки, которыми мешки были тщательно завязаны.

Подошла охрана и стала выпытывать: кто такие, откуда?

— Мы купцы, — сказали трое и показали на мальчика. — А это наш слуга.

— Чем вы докажете свое купеческое сословие?

— Состоянием...

— А где оно, ваше состояние?

— С собой, здесь, в мешках.

— А ну, показывайте.

Стали развязывать мешки, а там оказался один песок и глина.

— Это же глина с песком, а где же ваше золото? — строго спросил начальник охраны.

— Господин начальник, оно точно было, только вчера еще. Спросите хоть его, — путники показали на мальчика.

— Видеть я не видел, что у них в мешках, но они были тяжелые.

— Врут! — отрезал строго начальник. — Так не бывает, чтобы вчерашнее золото превращалось в песок с глиной. Этих троих — в тюрьму!

Когда увели путников, стали обыскивать мальчика. Вывернули карманы, нашли мешочек побольше, который ему дал Щедрый. Вскрыли его, а там также оказалась глина с песком.

— Что это?

— Теперь не знаю что... Но было золото.

— Этот опять врет.

Развязали второй небольшой мешочек, который вчера ему дал Жадный и ахнули: там сверкнули самые настоящие самородки.

Охрана сразу изменила к нему отношение с пренебрежительного на уважительное, и мальчика отпустили.

И стал он жить-поживать как в сказке, потому что золото открывало ему все двери. Удивительным было то, что там не надо было за услугу платить, стоило только показывать его, и все бросались исполнять его поручения, поэтому золото его не кончалось.

Получалось, главное — иметь золото, и не важно, много его у тебя или мало. Поэтому там никто не старался наживаться, обманывать, воровать. Все жили спокойно, мирно.

Была там прекрасная жизнь, описать невозможно.

Но для человека, познавшего иную, земную жизнь, хоть малость, но все же оставалось ощущение неполноты, несовершенства, незавершенности что ли...

Надоедало днем мутно-серое небо без солнца, беззвездные и безлунные ночи. Да мало ли чего. Если вдуматься, много было несуразностей, привыкнуть к которым невозможно.

И ожила в нем жуткая тоска, что хотелось волком выть...

И стал он денно и нощно искать пути возвращения назад на землю.

И он вернулся! Выплыл, отдышался, оглянулся... О-о, какая это была прелесть! Какое обилие ярких цветов!

Первым делом он с великим волнением вскрыл заветный мешочек с золотом, а там оказались вместо самородков обычные речные камешки.

Но мальчик не стал выкидывать их, а предусмотрительно спрятал в лодке, в которой соорудил тайник. Так, на всякий случай...

Он вспомнил спрятанный мешок, и какова же была его досада, что там тоже оказались обычные речные камешки! Значит, тот старый прохиндей обманул его. Но мальчик не стал держать обиду на того, и так обездоленного и несчастного: он не только попал в мутный подводный мир, но и там оказался в неволе. Можно ли придумать наказание страшнее?

Мальчик по-новому взглянул на окружающий его мир, полный стольких неповторимых красок и оттенков, мир, в котором нельзя не быть счастливым...

 

Старый Лодочник замолк, с видимым удовольствием затянулся длинной трубкой и снова выпустил синий дым в сторону догорающего багрового заката.

— И что мальчик? — не выдержав, спросил У Синь. — И как у него сложилась последующая жизнь?

— А мальчик зажил счастливо и долго. Конечно, женился, обзавелся домом, народил множество детей.

У Синь тоже вздохнул. Но это был не вздох облегчения: он знал, что не все так просто в реальной жизни... Можно, конечно, жить долго и народить множество детей. Но будет ли счастье в нужде и стеснении?

Видимо, Старый Лодочник заметил его интерес к дому с фонарями и эту поучительную историю рассказал ему неспроста.

Жизнь при фонарях, которую они наблюдают издалека, возможно, чем-то схожа с подводным миром своей перевернутостью к реальности. Да, конечно, завлекает, призывает, увлекает. Когда вокруг беспросветная тьма, так и хочется к свету фонарей, подобно несчастным мотылькам.

В почти полной темени, по тропинке на ощупь пробирался он к своей одинокой лодке. Стояла тихая душная ночь.

В доме с фонарями только начинался очередной праздник жизни, который продолжится до утра. Звучала музыка, игривый женский смех, самодовольный мужской бас.

Все-таки это не то... надо что-то другое. Но — что? Этого У Синь не знал.

(продолжение следует)