Смерть Сталина

Проза Просмотров: 2323

Рассказы

ЗА ДРОВАМИ

Таежные жители знают, что медведи предпочитают жить в лесу и людям на глаза не попадаться. Поэтому во времена моего деревенского детства встреча с медведем — если это не подготовленная охота — была большой редкостью. Волки — другое дело. Они к нам частенько наведывались зимой в хлевы, даже коров задирали. Голод вынуждал. Прямо за околицей тайга начиналась. Бывало и так: идешь по деревне, слышишь, собаки истошно лают. И холодеешь от догадки: это ж волки рядом! Но никуда уже не деться: волки, лес и деревня — все рядом. Все едино — и они, и мы, и каждому в этом мире свой уголок отведен, свое жизненное пространство. И кто кого больше боится — неизвестно. И можно всем научиться жить бок о бок, если не нарушать древних связей и установленного природой поведения.

Наша деревня зимой — это продолжение тайги. Те же сугробы, темень непроглядная, электричества нет. В некоторых домах закопченные окна тускло светятся — там керосинками освещают помещения. А в большинстве изб проще решали эту проблему — едва стемнеет, ложились спать. Линию электропередачи подтянули к нам, когда я уезжал из деревни, в шестидесятом году. До того электричество имелось только в Нижне-Илимске, где мы в школе учились.

Волки, помню, были, но, чтобы встречаться с ними, как с собаками, мне не приходилось. Убитых видел, разглядывал. Мне казалось, что внешне ничем волк от собаки не отличается. Однако увидеть рядом живого волка, глаза в глаза — не приходилось. Волчий вой не в счет, его слышно издалека. Но по-настоящему я узнал нрав волков, когда чуть не стал неожиданной добычей этих умных, целеустремленных хищников.

Заготовкой дров в деревне обычно занимались весной. После майских праздников деревня пустела: не заготовишь дровишек, зимой замерзнешь. На выделенных делянках валили сосны, пилили их на чурки, кололи пополам, потом складывали в поленницу. За лето все это добро высыхало, и, как только выпадал снег, дрова вывозили на санях. Это была обязанность мужчин. Но у нас в доме их не было, поэтому маме самой приходилось заниматься тяжелым мужским трудом. Конечно, в помощниках были все: и мои сестры, и я. Но валить деревья мне не доверяли — это делали мама с Капой — старшей сестрой. А вот рубить сучья, собирать и сжигать их — исключительно моя работа. К вечеру в глазах темно от усталости. Хотя мама внимательно следила за мной, чтоб не надорвался: когда положено, заставляла отдохнуть, гладила по голове и приговаривала, какой я у нее молодец. Она поддерживала мой трудовой энтузиазм, вливая в меня силы ласковым словом.

За дровами мы ездили вместе: запрячь лошадь да по мягкому снежку проехать — одно удовольствие. Но мне очень хотелось съездить одному. В десять лет я почувствовал себя совсем взрослым и очень сильным. И однажды мне удалось уговорить мать.

Раннее утро. Солнце только проснулось и лениво, по пологой дуге покатило к Красному Яру, словно хотело за него спрятаться и доспать чуток. Мы с мамой на конном дворе запрягли в большие сани молодую сильную кобылицу и, не заезжая домой, отправились в лес. С мамой все было легко и ладно. Кобыла послушно шла по густому лесу, пробивая сильными своими ногами дорогу к делянке, где мы заготовили дрова. Быстро покидали в сани высохшие плащины (половина чурки), и к обеду мы уже дома. Выпросил я у мамы сделать второй рейс самостоятельно.

Она проводила меня до околицы. Хоть и побаивалась за меня, но отпустила. Понимала, что надо мне набираться жизненного опыта. Счастье для меня выпало великое. Еду, песни распеваю, лесные звуки имитирую, скрипучие деревья передразниваю, ветром завываю-посвистываю. Подъехал к делянке. Быстро сложил в сани дрова, обвязал веревкой, морским узлом закрепил для надежности. Вязать узлы меня Володька Седан научил. Все по-взрослому, все по правилам. Отправился в обратный путь с таким радостным настроением, что словами не передать.

Хоть и быстро работал, однако времени много потратил, один же все делал. Засветло не уложился, зимний день короткий. Быстро темнеть стало. И вдруг, уже на подъезде к деревне, недалеко от кладбища, оно у нас Черепановкой зовется, лошадь забеспокоилась, перешла на рысь. Сама, без команды. Попытался ее притормозить — ни в какую. Бежит все скорей. Оглянулся, вижу, к нам какие-то собаки пристроились. Колея на дороге узкая, чуть больше ширины саней. Им в ряд не встать, так они позади бегут, пытаясь обойти нас с боков. Но снег рыхлый, звери проваливаются. Догадка меня ошеломила, я понял, что это не собаки, а волки.

Бегут упорно, сосредоточенно, не иначе, лошадь мою себе на пропитание присмотрели. Да и мной не побрезгуют. Схватился я за облучок крепко, лошадка несется изо всех сил, благо что молодая. Я держусь, чтобы не вылететь. Сани могут в любой момент перевернуться. К счастью, участок дороги был прямой, без поворотов, подъемов и спусков. И вот врываемся на поляну. Деревня совсем близко, собаки зверя почуяли, лаем изошлись. В каждом дворе заливаются, даже дворняги тявкают, а лайки с цепей рвутся. Волки отстали, поняли, что добычу им здесь не взять. А лошадь до самой околицы долетела и встала обессиленная, поняла, бедная, что опасность миновала. На нее смотреть было страшно: бока ходуном ходят, пар от спины валит, морда в пене. Мама уже встречала нас у околицы. Гладит мои руки, замерзшие пальцы оттирает, а я их от упряжи отцепить не могу: не разгибаются. Дыхание перехватило, только мычу и головой назад показываю. Отдышались вместе с лошадью, мать взяла ее под узду и молча, покачивая головой, повела домой. И вся моя прежняя радость и гордость за себя улетучились. Томило чувство непонятной вины. Наверное, потому, что огорчил маму, заставил так переживать. Мою дорогую, любимую, ненаглядную маму...

 

СМЕРТЬ СТАЛИНА

Начало марта 1953 года я запомнил в мельчайших подробностях. И не потому, что это было время извечной битвы зимы с весной, когда зима обреченно пыталась помешать идущему весеннему теплу, прибегая к коварным ночным заморозкам, а потому, что это был месяц самых сильных переживаний тогдашней моей маленькой жизни. Через несколько недель мне исполнится семь лет. Я еще не школьник. Сделаю свои дела по хозяйству, которые поручила мама: покормлю собаку, поросенка, корову, принесу воду с реки — и быстро забираюсь на свою любимую печку, где, свернувшись калачиком, блаженно отогреваюсь и жду, что скажут сегодня сестренки, Мила и Капа.

Они приходили из школы и читали мне и маме записанные на уроках сводки Совинформбюро о состоянии здоровья нашего вождя Иосифа Виссарионовича Сталина. Сводки не радовали. Мама, выслушав, тяжело вздыхала и, крестясь, тихо говорила:

— Господи, как жить-то будем?

Мы тоже молчали, никто из нас ничего не понимал, тем более мы вообще не знали, что такое: «Как жить?» Жить, как все живут, — все очень просто. Но мамина тревога передавалась и нам, и нас охватывал страх от следующего вопроса: «Неужели умрет?»

Это было, действительно, всенародное горе. Люди верили Сталину как родному отцу. Верили искренне. Никто никогда ни в чем Сталина не винил, мы жили с ним одной судьбой. Смерть его была ударом для всех. В деревне я не слышал ни от кого плохих слов о Сталине. Молились — только бы выжил. День ото дня сестры приносили новости о состоянии любимого вождя, одна другой хуже. А 5 марта вернулись из школы заплаканные — умер.

Ужас охватил нашу семью.

И мы с мамой плакали. Потом оделись и отправились через реку в Нижне-Илимск. Среди людей горе пережить легче. У райкома партии народу видимо-невидимо. И первый секретарь, и еще кто-то из начальства, не скрываясь, плачут навзрыд. Кто-то сказал: «Хуже войны». Мне запомнилось, что вдруг наступила тишина. И люди вдруг перестали плакать. Почему? Или уже все слезы выплакали? Только слышно было, как гудят провода да постукивают на пронизывающем ветру распахнутые форточки.Это была минута молчания.

Больше никогда в жизни я не видел, чтобы люди так горевали о руководителе своей страны. Это сейчас нас научили относиться к власти равнодушно. Что, мол, она такое? Организация по решению проблем нашего жизнеустройства, временно возглавляемая выбранным человеком. А тогда еще было присуще людям отношение к власти как к дару Божьему. За руководителем страны люди видели Божье помышление, поэтому и все дела его принимали как должное. Да и как иначе, если Сталин был победителем фашизма, спасителем государства и всех нас, так горестно сейчас его оплакивающих. Значение его подвига трудно переоценить даже сегодня. Не сплошным концлагерем, как мечтали фашистские бонзы, стала моя Родина, а хоть и не богатой, но независимой страной. Без Божьей помощи такие дела не вершатся. И люди абсолютно доверяли своему вождю. И были уверены, что он один такой. Лучше него не будет.

Для всей нашей семьи и, наверное, для большинства моих земляков кончина Сталина была концом света, крушением всех надежд. Я это видел и даже тогда понимал, что горе было искренним. Здесь не было фальши, детей не обманешь. Мне было семь лет, и я, может, единственный раз в жизни увидел, как по-настоящему горюют о безвозвратной потере любящие люди.

 

 

 

 

 

Об авторе

Зарубин М. К. (Санкт-Петербург)