А у чистого листа вкус березового сока

* * *

Посреди зимы кромешной,
Где все замешено как надо,
Один был Летний сад — насмешка?
Один был Летний сад — засада?

Еще задолго до проталин,
Протоков ток посеребря,
Один был Летний сад — фатальный
И тайный. Только для себя.

Он стыл и старился, но почек
Однако ж не предостерег.
Был Летний сад родной, как почерк
Своей страницы поперек.

Сведен до символа и слога,
Не уступивший ничего,
Один был Летний сад.
И много —
Живущих около него.

* * *

Где мой домик в Комарово,
Возле сосен, у залива?
Я бы в домике писала
О начавшемся приливе,
Легких дюнах, свежем ветре…
Кладах, ядах, приключеньях…
О коварстве и любви.

Но мой домик дверью хлопнул,
Ножкой топнул и пропал.
Возле Финского залива,
У смолистых спелых сосен,
По Приморскому шоссе.

Потому что в наше время
Человеку дом не нужен.
Человеку нужен угол.
Чтоб стоял он там и думал:
Как он низок, как он узок,
Как он мало понимает
В этой жизни.
И в себе.

* * *

Вошел и грубо говорил —
В пустом и мелком упрекая.
И повторял, что не такая,
Какой меня боготворил.

Что постоянно зло тая,
Всех меряю одною меркою...
А в комнате была не я —
Венера с зеркалом.

* * *

Так ли жребий мой тяжел,
Так ли путь уж мой нехожен?!
На других сварливых жен
Как похожа, как похожа!

Как умею дом беречь,
Как упрямо, как окольно!
У крутых любимых плеч
Добродушна и спокойна.

Как бы жизнь была проста,
Если б не была жестока…
А у чистого листа
Вкус березового сока.

* * *

Тоньше комариного писка,
Жарче, чем дыхание бега,
Мягче, чем в сетях одалиска
У Матисса, и смешней, чем победа
Над собою, эта нить между нами.
Мы расходимся — она все не рвется.
Может быть, мы ходим по кругу?
Друг за другом,
Или нить из полихлорвинила…

* * *

Конечно, ласточки прекрасны!
Но мы с тобой чем хуже, друг?
Их легкокрылое скольженье,
Бессмысленное напряженье —
Лишь упражнение. А мы!
Напряжены так незаметно
Для посторонних. Два-три метра,
Что разделяют нас, всегда
Нас разделяют. Душно! Тесно!
Но сколько смысла и подтекста.
И бездна умысла и тьма.
А ласточки сойти с ума не могут!
Мы же, как известно,
Конца не знаем своего,
Но можем ждать всего. Всего.
И, если бы не этот модный
Каблук, что, якобы, свободный,
А в сущности, вполне нелеп,
Еще бы я смогла сравниться
С какой-нибудь веселой птицей,
Когда б не вермишель и хлеб,
И масло, сливки, сыр, кефира
Пакет… В тяжелых сумках лира
Моя лежит не глубоко,
Но чистое ее дыханье,
Не переносит понуканья.
А ласточкам легко, легко…

* * *

Ты сделался тучей на месте восхода…
Но даже печальной — прекрасна природа.
Я жду золотого дождя!
И душного воздуха мне не хватает,
И ласточка наша так низко летает —
Ты сглазил ее, уходя.

* * *

Я в панике схватилась за Гомера,
Но, принятый как экстренная мера,
Он больше помешал мне, чем помог.
Я понимала, в чем я виновата,
Гекзаметры сгущались, как расплата,
Не оставляя места между строк.
И вот уже, отброшены от скуки
Буколики наивные, как муки,
Придуманные в дантовом аду.
Все кончилось. Ничто не запрещалось.
Я плакала. А жизнь не прекращалась.
И, видимо, рожденная в сорочке,
Увидела, как появились почки,
Цветущие и в лучших временах,
И в средних. Всюду. Крепкие задами,
Все пустыри прикинулись садами,
Надеждой наполняя. Каждый шаг
И каждый вдох ее неповторимы,
Я это вижу зрением совиным
Всегда. И в темноте и на свету
Она сырой землей благоухает
И тянет нас. И жизнью набухают
Слепые, потемневшие соски,
Но никогда ни слова, ни упрека,
И хорошо, что мы не знаем срока,
А вечно можем жить не по-людски.

* * *

Как мы рады, что мы еще живы!
Что мы вышли на Невский проспект!
Что рассыпались синие сливы!
Что порвался бумажный пакет!
Что блестящее чувство свободы
Не обманет уже никого,
Что прошли наши лучшие годы,
Что не помним о них ничего.

* * *

По мосту с золотыми орлами
Мы идем. И остались за нами
Занесенные славой сады.
Мы идем, не спеша, по старинке.
Захотим — на мосту постоим мы!
Мы вкусили от странствий и бед.
И теперь, мимо церкви и школы,
Мы идем к дорогой пирожковой,
Потому что — обед.

* * *

В час, когда свежо и рано
И пустынно, но не прежде,
Хорошо считать баранов
И оправдывать надежды.

В долгий вечер безупречный,
Слившись с миром придорожным,
Целоваться с первой встречной,
Первой встречной тварью Божьей.

* * *

Немыслимо ее спасать.
Разлад. Распад. Ничто не свято.
И горький стыд. И сладкий смрад.
Но брат повсюду ищет брата.

В нем нет отваги для борьбы
И капли веры для молитвы.
Ему осточертели битвы
И бесполезные труды.

Его пугает каждый шаг.
Горька невинному расплата.
Он ослабел. Он нищ и наг.
Но брат повсюду ищет брата.

В диаспоре и во плоти,
В осколках старины неверной.
Его последние пути
Покрыты злобою и скверной.

Он пьян. Обманут. Выжат. Смят.
Не отличит золы от злата.
Сам проклинает свой булат.
Но брат повсюду ищет брата.

* * *

Эта жизнь перемешана с той.
Перепутаны эпос и эрос.
Утешения горький настой
Разливается ночью густой —
Все наплакалось и притерпелось.
Ну и что, что не я разгляжу
Вдалеке золотую межу,
Заплетаются тысячи нитей.
Всех рожок созывает в кружок.
Засчитается каждый шажок.
Я не стану. И вы не ходите…

* * *

То ли время подводить итоги,
То ли плачем поуважить тризну.
Лживые и пыльные дороги
Укатали милую Отчизну.
Мы забыли, что такое слава.
И не помним, что такое доблесть.
Ты, моя бескрайняя Держава,
Обернулась в гибнущую область.
И, все дальше, дальше удаляясь,
Ты пустилась странствовать по свету.
Я стою, смотрю и удивляюсь —
Мы все там же, а тебя уж нету.

* * *

Помилуй, какое везенье!
Какое везенье с утра!
Литровая банка варенья
Низвергнула сладость нутра!

Но сладость не скисла, а сгоркла
И вкус потеряла, и цвет…
Лежало на блюдечке горкой
Варенье, которого нет.

Я думала, что затаилась,
Что стоит лишь выйти на свет…
На банке, меж тем, говорилось,
Что это варенье варилось
В Союзе, которого нет.

* * *

Сами кличем и грузим, и возим
На себе окаянные дни.
Коммунисты ударились оземь
И исчезли. Да были ль они?
Глубоко под водой провожатый,
Не пускают его жернова.
Он, нечистою силой прижатый,
По-английски нам шепчет слова.
И ему торопиться не стоит,
К новой жизни пока не привык.
Он не видит, что море — пустое,
Он не видит, что поле — пустое,
Он не видит, что сердце — пустое,
Только ворон один на просторе
Вырывает страницы из книг.

* * *

Не только я пишу стихи. Не только ты, любовь моя.
И широки и далеки родной поэзии края.
Там все легко, там все легки, звенят дожди и льется свет.
Там нет непрошенной строки, там живы все. Там смерти нет.

* * *

Пока нецензурная брань,
Прикинувшись русскою речью,
Простерла поганую длань
Над площадью, школой и речкой,
Глумится над детской мечтой,
Гламурна, как всякая падаль,
Любовь превращает в отстой
И требует: падай и падай!
Умылись в горючих слезах,
Да толку от них никакого.
Чернеет у всех на глазах
Высокое русское слово.

* * *

Здесь праведника нет не потому,
Что он не нужен нынче никому
Во времена вселенского развала.
А потому, что праведников мало.

* * *

Над каждым цветком обмирая,
Иду в благодати немой…
Не нас изгоняют из рая,
А мы уезжаем домой.