Блаженный инок (3)

Лествица Просмотров: 2120

* * *

Подворье монастыря, откуда писал он, находилось в Санкт-Петербурге на Московской улице1. Далеко не всякий монастырь (их в то время в стране было более тысячи двухсот!) имел свое подворье в столице. Одного этого факта достаточно, чтобы оценить роль обители в духовной жизни России.

Монастырь основали около 1530-го года ученики преподобного Александра Свирского — Геннадий и Никифор Важеозерские, впоследствии прославленные Церковью в лике преподобных отцев. Сначала, еще при жизни преподобного Никифора, в монастыре был лишь деревянный храм да десяток братских келий. Постепенно по царским жалованным грамотам прирастал монастырь землями, рыбными угодьями, но в начале XVII века поляки и шведы его разграбили; игумен монастыря Дорофей с семью братьями тогда приняли мученическую смерть. Десятки лет, как после тяжелой болезни, поднимался монастырь снова, но долго оставался приписным. Лишь после того, как обитель отошла к Александро-Свирскому монастырю, началось его активное возрождение. Поселился здесь (в 1830 году) опытный духовник и рачительный хозяин о. Исайя с учениками. Наладив иноческую жизнь, он приложил немало усилий для того, чтобы монастырь стал действительно «цветком благоуханным северной Фиваиды». Только и монастыри имеют на земле свой срок, рождаются почти в таких же, как и люди муках, по-разному живут, знают расцвет, упадок, пору болезней и умирают по-разному. Важеозерский, послужив более трехсот лет, был почти полностью уничтожен пожаром в 1885 году. Бедствие разбросало братию по другим монастырям, и жизнь в обители прекратилась, на этот раз, казалось, навсегда.

Но если Господь воскресил смердящий четырехдневный труп, может ли быть для Него препятствием разрушение каменных или деревянных стен? Как сказано у Псалмопевца: послеши духа Твоего, и созиждутся (Пс. 103, 30). Чрез два года после пожара начались восстановительные работы. Руководил ими иеромонах Геннадий, постоянный спутник всех поездок по Северу отца Иоанна Кронштадтского. Сам отец Иоанн при всей своей загруженности заботы о монастыре выделял как дела особо важные. Из своих средств жертвовал до тысячи рублей в год, находил благодетелей, направлял их усилия на возрождение в недавнем прошлом одного из известнейших монастырей. Авторитет «всероссийского батюшки» действовал просто магически, и уже в 1892 году отец Иоанн освятил новую деревянную Преображенскую церковь. Тогда же были построены дошедшие до нас храмы, игуменский и гостиничный корпуса, церкви увенчали пятью главами. Во Всехсвятской, теплой, богослужения совершались зимой, а после праздника Всех Святых служба переносилась в Преображенскую.

Вот как пишет об обители безымянный паломник, побывавший там примерно в те же годы: «На далеком севере, в пустынном Олонецком крае, на берегу небольшого озера Важи, среди векового, почти непроходимого леса, увлажненного местами болотным мхом, расположена небольшая иноческая обитель — Важеозерская, или Задне-Никифоровская. Более уединенного места для обители, для подвигов молитвенных трудно, кажется, и найти. На много верст вокруг нет никаких селений. Всюду пустынная тишина, все полно покоя, изредка нарушаемого голосами птиц, криком зверя да тихим звоном небольших колоколов монастырского храма. И паломников редко встретишь в обители, особенно зимою, когда вьюгами заметаются дороги, и самый след их изглаживается под сугробами снега...».

В этот монастырь и благословил отец Иоанн свое чадо Владимира Алексеева. Здесь, вдали от мира, проходил он монашеский искус, приобретал все то, что потом будет раздавать людям. «Первее иди в келью, и келья всему научит тя», — вспоминал он слова духоносных старцев, с которыми доводилось ему беседовать еще в пору паломнических скитаний. В монастыре познавал он науку добровольного послушания: не только внешнего, стоящего за словом «благословите», но и внутреннего, состоящего в исполнении поручения ради Христа, ради Его любви.

Заблуждаются те, кто при слове «монастырь» рисуют себе идиллическую картину спокойной беспопечительной жизни, всеобщей братской любви и мира в красивом месте, где-нибудь на берегу озера или в лесу. Монастырские стены в свое время служили надежным щитом государства от врага внешнего, а для общего врага спасения серьезным препятствием никогда не были. С начала монашества на земле враг особенно жестоко боролся с монахами именно в монастырях, кельях, киновиях. Древние патерики, монастырские летописи полны искусительных историй борьбы с ним, имевших вид конфликта между насельниками, сложных отношений с игуменом. В этом смысле Важеозерский монастырь не был исключением.

 

* * *

Первые три года монашеской жизни инок Владимир провел на подворье в Петербурге. Без скидки на возраст проходил он здесь все послушания, определенные для новоначальных. Какой ценой ему это давалось, навсегда останется тайной, только известно, что при исполнении их инок Владимир «качества явил хорошие». Так писали в ежегодных отчетах, подаваемых в Духовную консисторию с подворья и из монастыря. Но несмотря на все свои «хорошие качества», он продолжал нести подвиг юродства. В общежительном монастыре не всем по силам было такое соседство, тем не менее, никто никогда на него не жаловался, не стремился от него избавиться, хотя, может быть, братия или игумен и тяготились участившимися приездами паломников к блаженному. Но даже если такое и было, то вовсе не из недостатка братолюбия, а скорее в силу разности характеров, разницы между «серьезным» монахом и юродивым.

Монах захлопывает дверь своей кельи перед миром, стремится быть только с Богом, чтобы потом впустить в себя мир, связанный уздою молитвы, а юродивый внешне принадлежит миру, зовет мир собою туда же, куда стремится сокровенный отшельник. Странные поступки юродивого — это форма борьбы с собственными страстями: гордостью, тщеславием. Но, подавляя их ценой насмешки окружающих, даже гнева, блаженный и обидчикам дает возможность увидеть свои страсти. Не менее важно и другое: за юродством скрывается особое пророческое служение Богу. Через юродивых Сам Господь сообщает Свою волю миру или конкретному вопрошающему, но хранит их от мирской славы, прикрывая личиной мнимого безумия.

Монастырь — место особых искушений. Здесь человек всегда в состоянии нравственного выбора, всегда испытуем. Паломнику, собирающемуся на богомолье в монастырь, еще дома мешают обстоятельства, и чем ближе он к стенам обители, тем больше искушений. А в самом монастыре случается быть свидетелем и даже участником событий, вызванных демоническими силами или действием человеческих страстей. Вот как описывает одну из своих поездок в пустынь к иноку Владимиру Мария Андреевна Николаева.

В июле 1916 г. мы поехали в Никифоровскую пустынь на богомолье навестить инока Владимира и получить от него благословение и наставление. По приезде всю нашу компанию, т. е. 12 человек, пригласил о. игумен к себе в келью пить чай. На наше обращение к иноку Владимиру благословить нас пойти к игумену блаженный инок Владимир как-то странно ответил: «Если хотите Россию пропить, то идите и пейте». Ничего из этого мы не поняли, но все же не осмелились ослушаться и не пошли. Игумен прислал за нами своего келейника, а инок Владимир набрал со стола объедки кусков и все, что было, подал посланному келейнику со словами: «Передай его преподобию, что гости не придут». Игумен возмутился, вызвал старшую из нас Марию Антоновну: «Зачем вы приехали сюда: Богу молиться или к этому дураку, слушать его басни?».

Кто заглянет в сердце блаженного, кто поймет подлинную причину его необычного поведения? Юродство — крест, принятый им добровольно, как вдохновение, как голос свыше, которому он не мог не подчиниться, вынуждало его к непонятным для многих поступкам. «Мое юродство есть тайна великая», — сказал он как-то одному из паломников. Лишь простая искренняя вера гостей инока помогла им, не вникая в суть отношений с игуменом, поступить правильно: «Ничего из этого мы не поняли, но все же не осмелились ослушаться (не настоятеля монастыря, а простого инока. — Сост.) и не пошли».

Ездили к нему, к «этому дураку», за советом, за молитвами из Петербурга и пригородов, потому что видели в нем человека, уже теперь «жительствующего на небеси». А путь в обитель неблизкий. Сначала по железной дороге до Лодейного Поля, оттуда до Олонца, потом на лошадях более полста верст. Не один день добирались. Но слава о молитвенной помощи инока уже тогда «шествовала перед ним», и нуждающиеся в его молитвах преодолевали трудности путешествия. Безусловно, только вера в помощь Божию заставляла людей ехать так далеко, а не желание «слушать басни».

В 1904 году мой семнадцатилетний сын, мальчик Боря, — пишет Мария Андреевна, — был тяжело болен сыпным тифом. Врачебная помощь была бессильна, и моя знакомая написала письмо иноку Владимиру. Вскоре, когда по всем расчетам письмо должно было к нему прийти, в тот самый день Боря пошел на поправку.

По вере Марии Андреевны сын выздоровел.

Это был ее первый опыт обращения к блаженному иноку. Тогда же вскоре после выздоровления сына она сама отправилась в Никифорову пустынь к иноку Владимиру с желанием благодарить его и просить впредь молиться о всей семье.

За неимением средств, — пишет она, — пришлось заложить вещи. По моем приезде к иноку Владимиру он, не зная меня лично, говорил мне: «Мужа покинули, детей пооставляли, вещи позакладывали, ко мне приехали». Удивилась я, откуда он все это знает? Спустя примерно год я вторично приехала к нему спросить об арендованной земле, но он, провидев мою мысль, не дал мне возможности задать этот вопрос, а на другой день сам спросил меня, о чем я хотела вечером говорить. Вместо вопроса о земле я вдруг вспомнила, что муж мой не говел семь лет, хотя раньше я не предавала этому особого значения. Внезапно меня осенила мысль, что заботиться необходимо не о земле, а о духовном благополучии. Тут же я со слезами попросила инока Владимира помолиться о муже, на что он ответил, что муж мой скоро отговеет. А потом, уже без моего вопроса, добавил, что я выстрою дом в шесть окон.

Дом этот стоит до сих пор. Здесь бережно хранят воспоминания Марии Андреевны и ее потомков о блаженном иноке Владимире, собирают впечатления других людей, непосредственно знавших инока, и тех, кто только слышал о нем, кто, обратившись к нему за молитвенной помощью, получил от Бога просимое.

Лучше многих знала о духовных дарах блаженного инока Мария Антоновна, его многолетняя помощница и спутница в различных паломничествах, адресат единственного письма, дошедшего до нас. Знала о его прозорливости, дерзновенной молитве, знала о даре утешения, писала ему и бывала у него в отдаленной пустыни. Возможно, именно она писала иноку по просьбе Марии Андреевны Николаевой о ее больном сыне Борисе, но можно предположить и то, что познакомились они уже в монастыре. Так или иначе, но из дальнейших воспоминаний Николаевой следует, что женщины были знакомы и вместе свидетельствовали о прозорливости инока.

В конце января 1917 года мороз доходил до 30°, но несмотря на это мы с Марией Антоновной опять поехали в Никифоровскую пустынь. На перроне Николаевского вокзала в Петрограде к нам подошел мужчина и, узнав, что мы едем в пустынь, просил передать в руки иноку Владимиру перевязанную корзину. Что было в ней, он не сказал, а мы и не спрашивали.

Лишь на третий день под вечер добрались до монастыря и сразу пошли к келье инока за благословением. Блаженный инок встретил нас с радостью, вынес образ Божией Матери «Всех скорбящих Радосте» и благословил нас иконой. Марию Антоновну он тотчас отправил к игумену, а меня — в гостиницу ставить самовар. Там я спросила у гостиничного, есть ли у них чай и сахар, на что тот мне ответил, что без чая и сахара прожить можно, а вот без вина нельзя, не на чем служить Литургию, и вся братия скорбит об этом.

Вскоре от игумена пришла в гостиницу Мария Антоновна и рассказала мне с подошедшим иноком Владимиром, что о. игумен принял ее очень ласково. На что инок сказал: «Как же он мог не принять, когда Сама Матерь Божия вас благословила».

Когда был готов самовар, инок Владимир взял ту корзину, что сунул нам мужчина на вокзале, и, не вскрывая, велел отнести ее о. игумену. Тот при нас открыл ее и вынул оттуда две большие бутыли церковного вина, чай, сахар и прочее. Радости, восторгу и удивлению игумена не было предела.

Можно понять «восторг и удивление» игумена. Братия заскорбела, что кончилось вино, и не на чем служить Литургию. Уж, наверное, не раз молили Бога о помощи, и — вот она, помощь свыше. А к тому, что проводником Своей милости Господь вновь избрал блаженного инока, игумен и братия за годы жизни с ним, скорее всего, привыкли: вместе молитвы, вместе послушания. Вплоть до закрытия монастыря инок лишь однажды надолго оставлял братию, в 1915 году получил отпуск на три месяца, ездил в Иркутскую епархию. А так более десяти лет из монастыря не отлучался.


 


1  Ныне ул. Крупской, д. 3.

 

 

 

 

Об авторе

Составитель А. Е. Селезнев